2.3. Стратегическая концепция НАТО и основные доктринальные подходы к правомерности гуманитарной интервенции

На проходившем в апреле 1999 года в Вашингтоне заседании на высшем уровне главы государств и правительств стран НАТО одобрили новую Стратегическую концепцию Североатлантического союза.

В п. 3 Концепции закреплено следующее положение: «С исчезновением опасности «холодной войны» открылись многообещающие перспективы, но одновременно возникли и сложные задачи, новые возможности и факторы риска. Идет процесс становления новой, основанной на большей интеграции Европы, создается структура евроатлантической безопасности, в которой НАТО играет главную роль». Тем самым, как представляется, НАТО, состоящая из 19 государств, претендует на то, чтобы быть основой безопасности на континенте, где уже функционирует Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), охватывающая 54 государства.

Из анализа Концепции следует, что отныне альянс привержен более широкому подходу к проблеме безопасности, одним из проявлений чего является «эффективное реагирование на кризисные ситуации», «в том числе осуществление операций, не предусмотренных статьей 5 Вашингтонского договора», иначе говоря, военных мер, не имеющих чего либо общего с самообороной или санкциями по Уставу ООН.

На проведении таких операций в Концепции делается едва ли не больший акцент, чем непосредственно на обороне от реального нападения. Операции, не предусмотренные статьей 5, «могут оказаться такими же насущно необходимыми, как решение некоторых задач в области коллективной обороны» -- подчеркивается в Концепции.

Чтобы максимально расширить возможность военных мер вне рамок этой статьи, их конкретные основания прописаны настолько, широко и неопределенно, что к числу рисков для безопасности и стабильности в Евроатлантическом регионе и вокруг него отнесены и региональные кризисы «на периферии альянса», а равно «этническая и политическая вражда, территориальные споры, неадекватные или неудачные попытки реформ, нарушение прав человека и распад государств». Попросту говоря, все аномальные явления, свойственные переходному – от биполярности к новой модели международных отношений – периоду трактуются в Концепции как факторы могущие обуславливать военно-силовое реагирование со стороны НАТО. В Концепции также закреплено, что «интересам безопасности союза может угрожать более широкий (чем вооруженное нападение) круг явлений, в том числе терроризм, саботаж и организованная преступность, а также перебои в поставке жизненно важных ресурсов» и даже «неконтролируемое перемещение огромных масс людей, особенно в результате вооруженных конфликтов». [136].

Нельзя не заметить, что для стран с переходной экономикой в ряде этих положений весьма узнаваемо, кто и за что может стать потенциальными жертвами вооруженных акций НАТО, проводимых вне рамок ст.5 ее договора, а то и на еще более широком и менее определенном основании – в порядке «реагирования на кризисные ситуации».

Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что "Стратегическая концепция НАТО" деформирует само право государства на индивидуальную или коллективную самооборону, которая Уставом ООН допускается лишь в случае, "если произойдет вооруженное нападение на члена Организации", и меры осуществления которой "никоим образом не должны затрагивать полномочий и ответственности Совета Безопасности". За расширенную интерпретацию права на индивидуальную и коллективную самооборону еще в ноябре 1998 г. высказалась Североатлантическая ассамблея, где было высказано мнение, что это право должно "включать защиту общих интересов и ценностей, в том числе в случае, когда последним угрожают гуманитарные катастрофы, преступления против человечности и военные преступления".

В качестве основания для применения вооруженной силы против третьих государств Стратегическая концепция НАТО не ссылается на допустимость т.н. гуманитарной интервенции. Но в Концепции немалый акцент делается на том, что грубые и массовые нарушения прав человека являются, чуть ли не императивным основанием для военного вмешательства НАТО, т.е. все на основе той же «гуманитарной интервенции» [138]. Ряд положений Концепции по существу выражает притязания НАТО на право осуществлять такую интервенцию. Но притязания эти не имеют международно-правовых оснований, они не легитимны.

Посягательства на права человека и принципы гуманности подлежат квалификации как нарушения соответствующих норм международного права и конкретных международных соглашений. Реакция со стороны стран "третьего мира" или их организаций не может выходить за пределы того, что называют репрессалиями. Но "государства обязаны воздерживаться от актов репрессалий, связанных с применением силы", - подчеркивается в Декларации о принципах международного права [139]. Другая сторона дела состоит в том, что "гуманитарная интервенция" вообще не известна как институт позитивного международного права. Со времени Французской революции 1789 г. и известного послания президента США Монро 1823 г. относительно невмешательства, оно явилось предметом регулирования во многих международных актах, но ни в одном из них не предусматривалась допустимость "гуманитарной интервенции".

Если в период существования традиционного международного права гуманитарная интервенция рассматривалась как правомерное явление, опираясь на авторитет ряда выдающихся юристов-международников, начиная еще от Гуго Гроция, то в наше время правомерность института гуманитарной интервенции стала подвергаться все чаще сомнениям.

Но в то же время, когда одни теоретики твердят о том, что “достаточно распространено мнение, которое нашло отображение также и в практике… что если какое-то государство само является виновной в жестокостях над своими гражданами или преследует последних в таких формах, которые нарушают их основные права, что вызывает возмущение у всего человечества, то интервенция в интересах гуманности является законно допустимой" [142], тогда как другие, не менее авторитетные ученые-правоведы, убежденные, что “институт (гуманитарной) интервенции является характерным для эпохи неравноправных отношений, и только некоторые юристы считают, что для этого института в его классической форме есть место в современном праве" [143].

Невзирая на все разнообразие и численность научных подходов, их можно условно разделить на несколько следующих групп.

К первой принадлежат сторонники правомерности гуманитарной интервенции не столько в силу ее соответствия нормам международного права, сколько в силу ее политической целесообразности.

Подобный подход, который имеет, своим источником теорию так называемой реалистичной политики, опасный тем, что может привести к установлению не силы права, а права силы в международных отношениях, и нужно признать, хотя и применяется иногда на практике, однако не завоевывал серьезных позиций в доктрине международного права большинства стран. При данном подходе право сводится к политике, такое понимание свойственно мышлению представителей популярного, особенно в США, направлению теории права, как “юридический реализм". В практическом же плане этот “реализм" слишком часто приводит к юридическому нигилизму, т.е. к отрицанию самой идеи права, которая по мнению профессора В.Н. Денисова, “базируется на сочетании международно-правовых норм с идеалами справедливости, вместе составляющими международный правопорядок" [144].

Относительно соотношения политики, национальных интересов и международного права профессора В.И. Евинтов считает, что “международное право является орудием политики и в то же время признает границы, в которых политика реализуется, право кое-где мешает политике, но в конечном счете оно ее поддерживает. Признание международного права как высшей общечеловеческой ценности, приведение в соответствие с правом своей внешней политики полностью отвечают национальным интересам общества…" [145].

Таким образом, подход к концепции гуманитарной интервенции, который выступает на первый план национальный интерес государства вопреки требованиям международного права, не только является неправильным по своей сути, но и может повлечь за собой значительную опасность для международного мира.

Вторая точка зрения относительно гуманитарной интервенции заключается в том, что, как считают ее сторонники, правомерной является не столько гуманитарная интервенция вообще, в ее классической форме, сколько гуманитарная интервенция в узком смысле. Так, как “в целом считается, что государство имеет право на вмешательство при помощи использования или угрозы использования силы для защиты своих граждан, которые несут страдания от угнетения на территории другого государства" [146]. Данной позиции придерживается Л. Оппенгейм: “право на защиту своих граждан за границей, может привести к интервенции по праву, которому другая сторона юридически должна подчиниться. При этом не имеет никакого смысла, касается ли эта защита жизни безопасности, чести или собственности граждан за границей" [147].

Третью точку зрения представляет группа юристов, в частности, Вед, Нанда, Ричард Лиллих, Том Д. Фарер, согласно которой гуманитарная интервенция, хотя и не является желаемой в принципе, однако при крайних, чрезвычайных обстоятельствах все же таки может иметь место. Признавая тот неоспоримый факт, что современное международное право запретило использование силы или угрозы силой в международных отношениях, немало ученых юристов-международников рассматривают гуманитарную интервенцию как исключение из этого запрета. Так, в связи с обсуждением вопроса относительно правомерности концепции гуманитарной интервенции на одном из подготовительных мероприятий Европейской конференции по международным стандартам прав человека было отмечено, что “использование силы может быть разрешенным только в соответствии с седьмой главой Устава ООН или при исключительных обстоятельствах. Если Совет Безопасности не способен принять меры, тогда возможно решение на региональном уровне" [148]. На этом же подготовительном мероприятии было признано, что “во всех случаях преимущество должно отдаваться дипломатическим и экономическим средствам", а не использованию силовых средств воздействия [149].

При этом уместно подчеркнуть те, кто разделяет этот подход, как правило, не расшифровывают понятия “исключительные обстоятельства", что дает возможность своевольно толковать наличие и характер этих обстоятельств.

Пытаясь обосновать данный пробел, некоторые сторонники гуманитарной интервенции попробовали предложить систему юридических критериев, которым, на их взгляд, должна отвечать гуманитарная интервенция, чтобы являться правомерной. Так, юрист-международник Вед Нанда приводит следующие критерии:

1) степень нарушений прав человека -- критерии необходимости (а) геноцид; б) значительные постоянные и широкомасштабные нарушения прав человека);

2) природа интервенции -- критерий соразмерности (а) длительность; б) применение силы было необходимым или лишним?);

3) цель интервенции (а) гуманитарные рассуждения; б) собственный интерес государства, которое осуществляет вторжение; в) смешанный характер мотивации);

4) какой была акция коллективной или односторонней?

5) Даст ли применение интервенции наиболее оптимальный результат? [150]

При этом профессор Нанда пишет, что было бы “желательно, чтобы эта акция осуществлялась коллективно, под эгидой ООН или региональной организацией. Однако при отсутствии коллективной акции интервенция группы государств или даже одного государства целиком оправдана", если речь идет об “определенных ограниченных, чрезвычайных ситуациях значительных и длительных нарушений прав человека" [151].

Российский ученый В.А. Карташкин сводит все критерии гуманитарной интервенции к следующему: 1) грубые нарушения прав человека должны быть неминуемыми или такими, которые уже происходят; 2) все возможные мирные средства должны быть исчерпанным; 3) государству нужно предъявить ультиматум с требованием прекратить грубые нарушения прав человека; 4) если позволяет время, государство обязано сообщить Совет Безопасности о намеченных целях, которые должны быть достигнутые в ходе гуманитарной интервенции; 5) гуманитарная интервенция может быть осуществлена, если Совет Безопасности бездействует; 6) в таких случаях, когда это возможно, желательно получить приглашение от государства на введение на ее территорию войск; 7) цель применения силы должна заключаться только в прекращении грубых нарушений прав человека и не использоваться в любых других интересах государства; 8) применения силы не должно быть направленным на изменение политического или социально-экономического строя государства, свержения правительства; 9) в ходе гуманитарной интервенции должен примениться ограниченный контингент войск, и только в масштабах, необходимых для достижения цели; 10) вооруженные силы должны использоваться только ограниченное время и как только цель гуманитарной интервенции достигнутая, должны быть незамедлительно выведены с иностранной территории [152].

Сам факт существования разнообразных, иногда даже взаимопротиворечащих критериев правомерности гуманитарной интервенции, которые предлагаются различными юристами-международниками, свидетельствует об отсутствии в доктрине международного права единого и объективного понимания тех обстоятельств, которые делали бы гуманитарную интервенцию легитимной.

Анализируя концепцию гуманитарной интервенции, американские юристы Томас Френк и Найджел Родли пришли к следующим выводам:

1) права человека пребывают в процессе постепенного формирования и достигли уровня рудиментарного международного принудительного осуществления при помощи, распространения информации, расследований, обсуждений, и в редких случаях, использования экономических и других санкций;

2) применение военной силы государством или блоком государств с целью принудительного осуществления прав человека обеспечение безопасности реализации права на самоопределение другого народа вне границ Объединенных Наций не является санкционированным ни в исторической, ни в современной практике; наоборот, баланс практических примеров указывает на сдержанность. Эта сдержанность особенно примечательная там, где настоящие гуманитарные потребности кажутся наибольшими;

3) устав ООН, решения и рекомендации ООН ни в коем случае не легализуют одно- или многостороннюю интервенцию с гуманитарными целями. Более того, учредительные документы региональных международных организаций содержат в себе запрещение подобной интервенции…[153].

Как свидетельствует история, тогда, когда прибегали к гуманитарному оправданию, это чаще случалось при таких обстоятельствах, когда имелись более чем серьезные подозрения, что факты и мотивы не отвечали этому оправданию.

Следует отметить, что данный подход составляет сугубо юридическую оценку гуманитарной интервенции с позиции современного международного правопорядка.

Признавая в целом выводы, Т. Френка и Н. Родли украинские юристы международники М.И. Нелип и А.А. Мережко добавили еще несколько выводов:

Во-первых, гуманитарная интервенция не совместима не только с такими императивными нормами современного международного права, как принцип неприменения силы в международных отношениях и принцип невмешательства, но и с рядом других основных принципов международного права, прежде всего таких, как: принцип мирного сосуществования, суверенного равенства государств, нерушимости границ, территориальной целостности государств и мирного урегулирования споров.

Во-вторых, гуманитарная интервенция должна юридически квалифицироваться как акт агрессии (согласно с определением агрессии 1974 г.), и как преступление против мира (согласно со ст. 6 (а) Устава Военного Трибунала в Нюрберзи).

В-третьих, практика применения гуманитарной интервенции часто приводит к нарушениям норм и принципов международного гуманитарного права и ухудшение ситуации с правами человека.

В-четвертых, невзирая на юридическое запрещение гуманитарной интервенции, государства мира все же имеют определенный арсенал юридически правомерных средств международной защиты прав человека в других странах, которые не связаны с использованием военной силы. Среди этих средств можно назвать такие, как “тихая дипломатия", публичные протесты или осуждение, снижение уровня или разрыв дипломатических отношений, сокращение или прекращение экономической и финансовой помощи, торговые ограничения и экономические санкции и тому подобное. Упомянутые средства являются, конечно, юридически правомерными, морально непроблематичными и значительно больше гарантированные от злоупотреблений [154].

Поэтому, главным итогом приведенной аргументации в вопросе о соответствии концепции гуманитарной интервенции основными принципами международного права можно сделать следующий вывод: гуманитарная интервенция, которая осуществляется без санкции Совета Безопасности ООН, противоречит основным принципам современного международного права и составляет реальную угрозу как мирным межгосударственным отношения, так и самим правам человека. Следовательно, новая Стратегической концепции НАТО противоречит основным принципам современного международного права.

В процессе разработки Стратегической концепции немалое место занял вопрос о расширении пространственной сферы действия НАТО, каковой согласно Вашингтонскому договору является Североатлантический регион к северу от Тропика Рака. Напрямую, Концепция НАТО говорит о такого рода расширении весьма сдержанно. Однако из ряда ее положений прямо вытекают распространенные сферы действия альянса за пределы обозначенного в договоре региона. Со ссылкой на то, что в договоре предусмотрено отражение нападения на территорию государств-участников, "откуда бы оно ни исходило", в Концепции утверждается, что "соображения безопасности альянса требуют рассмотрения этого вопроса во всемирном масштабе". В этой связи документ предусматривает, что вооруженные силы альянса будут выполнять его обязательства по коллективной обороне "и проведению операций в кризисных ситуациях", возникающих иногда "вдали от районов их обычного расположения, в том числе за пределами территорий стран НАТО". Присваивание со стороны НАТО функций борьбы с распространением ядерного, химического и бактериологического оружия особенно отражает намерение альянса проводить свои действия и в других регионах.

Известно, что хотя проблема нераспространения этих видов оружия, по существу, носит глобальный характер, она едва ли остро стоит в Европе и тем более в Североатлантическом регионе, где, кроме признанных ядерных держав - России, Англии и Франции, нет других государств, имеющих программы создания ядерного оружия. Следовательно, закрепляемая в Концепции функция НАТО противодействовать распространению оружия массового уничтожения означает, что альянс имеет в виду распространять свои прерогативы, в том числе в отношении военного противодействия, на другие районы, и это, конечно, учитывая складывающиеся реальности, прежде всего Азия. Весьма показательно, что анализу тех положений проекта "Стратегической концепции", которые посвящены расширению радиуса действия НАТО, профессор Б. Симма в своей работе "Вне района" или "Вне договора?", в которой, в частности, упомянул мнение одного из членов Конституционного суда ФРГ о Вашингтонском договоре как о "договоре на колесах" [155]. Однако такого рода подвижность этого договора, вернее, границ его действия означает не что иное, как попытку эвентуально распространить его действие на третьи, не участвующие в нем государства, создавая положение, в котором для них возникали бы некие обязательства по отношению к НАТО. В известной Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г. на этот счет предусматривается ряд критериев, которые игнорируются в "Концепции": требуется, чтобы обязательство для третьего, т.е. не участвующего, государства возникло "из положения договора" и чтобы "именно это положение" участники договора имели "намерение сделать" "средством создания обязательства". Никаких положений такого рода в договоре НАТО нет, и ни одно из положений "Стратегической концепции" - не договорного документа не может явиться их заменителем. А главное состоит в том, что согласно Венской конвенции обязательство для государства из договора, в котором оно не участвует, возникает лишь в том случае, если оно "определенно принимает на себя в письменной форме это обязательство" [156]. Сами члены НАТО отнюдь не едины в том, что касается расширения географической сферы альянса. Не случайно накануне саммита профессор Даалдер писал, что союзникам "следует общим образом ограничить географическую сферу досягаемости НАТО, в том числе в отношении угрозы и применения силы Евроатлантическим регионом. В то же время им не следует делать ничего, что отнимало бы у тех союзников, которые этого желают, возможность действовать за пределами этого региона, если и когда они считают это необходимым. По его мнению, одна из уникальных сильных сторон альянса состоит в том, что он обеспечивает солидную основу для военных акций некоторых или всех союзников "в защиту их территории, ценностей и интересов, где бы такого рода акций они ни сочли бы уместными". Именно такой подход и санкционирует "Стратегическая концепция НАТО", не считаясь не только с постулатами международного права, но и с положениями Вашингтонского договора.

На наш взгляд, следует остановиться на таком моменте, что в Концепции не признается, что НАТО является региональной организацией. НАТО явно не желает сообразоваться с теми нормативами, которые заложены в Уставе ООН применительно к региональным организациям и их военно-силовой деятельности. Главные из этих нормативов состоят в том, что Совет Безопасности ООН использует региональные органы для принудительных действий «под его руководством»; что «никакие принудительные действия не предпринимаются» в силу региональных соглашений «без полномочий от Совета Безопасности (ст.53) и что Совет «должен быть всегда полностью информирован о действиях», как предпринятых, так и намечаемых в такого рода региональном порядке (ст.54). Эти положения Устава ООН обеспечивают возможность необходимого политико-правового контроля со стороны Совета Безопасности за военно-силовой деятельностью региональных организаций, что особенно важно в постконфротационном мире, в котором, наряду с локальными и внутренними, на первый план все больше выдвигаются региональные конфликты.

По укоренившимся на Западе представлениям, НАТО является не региональной организацией, а организацией коллективной обороны, основывающейся на ст.51 Устава ООН. Принятием Стратегической концепции НАТО закрепляет распространение сферы своего военного вмешательства за рамки статьи 5 Вашингтонского договора, предусматривающей коллективную самооборону, на военные акции альянса вне рамок этой статьи не может распространяться запрещение применения силы, предусмотренное другими нормами Устава ООН, о которых говорилось выше, так согласно статьи 103 в случае когда обязательства по международному договору оказываются в противоречии с обязательствами по Уставу, «преимущественную силу», имеют обязательства по Уставу [157].

Отметив правовую сторону дела, следует остановить на практической: за последние пять лет отношения НАТО и ООН эволюционировали не в пользу ООН. На проходившем в 1994 г. саммите в Брюсселе, представители альянса заявил о готовности сотрудничать с ООН в операциях по поддержанию мира «и других операциях под руководством Совета Безопасности ООН», что отвечало требованиям ст.53 Устава [158]. Позднее на одном из форумов, проходившем пол эгидой НАТО, еще выражалось сомнение, что альянс не пойдет на применение принудительных мер, по крайней мере, за пределами района своего действия, «без полномочий от Совета Безопасности». В течение менее чем года сомнения рассеялись. Как обоснованно считает Б. Симма, действия НАТО сдвинулись от полного сотрудничества с ООН в области операций по поддержанию мира и в отношении применения принудительных мер в Боснии, к принудительным действиям «вместо ООН, еще разрешенным Советом Безопасности», для имплементации Дейтонских соглашений, а в контексте Косово – «к принудительным действиям вместо ООН без такого разрешения. При такой эволюции – взаимоотношениям НАТО и Совета Безопасности ООН угрожает «соскальзывание в ненужность», а Совет Безопасности рискует исчезнуть как серьезный орган безопасности». Все что он может предоставить по мнению некоторых западных кругов – это легимитация, тогда как НАТО может обеспечить необходимое «многостороннее прикрытие».

Статья 103 Устава ООН закрепляющая преимущественную силу обязательств ее членов по Уставу, лишает правовой обоснованности как стремление НАТО не считать себя региональной организацией, так и попытки альянса возвести в принцип возможность прибегать к вооруженным акциям без мандата Совета Безопасности ООН, как это просматривается в Стратегической концепции. Тем не менее, С. Телботт, оговорившись, что НАТО и ее члены будут продолжать руководствоваться своими обязательствами по Уставу ООН и Хельсинскому акту; подчеркнул в одном из своих выступлений, что не следует «подчинять НАТО какому-либо другому международному органу» и что альянс должен резервировать за собой «право и свободу действовать, когда ее члены консенсусом считают это необходимым».

Сторонником такой свободы действий альянса является и бывший Генеральный Секретарь НАТО Х. Солана, утверждавший, что «НАТО должна иметь возможность, от случая к случаю действовать, если необходимо, по собственному решению» и что вообще могут быть обстоятельства, в которых требуется действовать из гуманитарных соображений, когда резолюция Совета Безопасности «не будет необходимой или даже уместной».

В этой связи, давая оценку доводам С. Телботта и Х. Соланы, что НАТО – это все-таки серьезная организация, которая принимает решения путем консенсуса между серьезными странами с демократическими правительствами Б. Симма не без оснований заметил, что никакое единогласие государств-членов НАТО не может устранить границы, с которыми эти государства должны сообразовываться в силу существующих в международном праве норм jus cogens, в особенности в отношении неприменения силы, как эти нормы выражены “в высшем праве Устава ООН” [159].

Необходимо отметить акцентирование внимания на ядерных аспектах политики и стратегии блока, что убедительно подтвердило принятое в декабре 1999 г. заключительное коммюнике заседания министров обороны и Группы ядерного планирования альянса, где оговаривается наличие неких «обстоятельств», которые, по мнению стратегов НАТО, могут послужить основанием для более свободного применения ею ядерного оружия.

Важным этапом в развитии политики наращивания новейших видов вооружений, повышении уровня организационно-оперативных основ в НАТО после военного вмешательства в Югославии, явилась неформальная встреча министров обороны стран блока, состоявшаяся в сентябре 1999 г. в Торонто (Канада). На этой встрече обсуждалась идея инициативы об оборонном потенциале (ИОП). Впервые она была выдвинута на юбилейном саммите Североатлантического альянса в Вашингтоне весной 1999 г. Инициатива исходила от США, «целью этой инициативы, -- отмечается в документе, принятом по этому вопросу на саммите НАТО в Вашингтоне, -- является повышение оборонного потенциала в интересах обеспечения эффективности многонациональных операций в будущем по всему спектру миссий Североатлантического союза в современных условиях и в обозримом будущем с особым акцентом на повышение оперативной совместимости между силами Североатлантического союза и, где это применимо, между силами Североатлантического союза и государств-партнеров» [160]. Главная задача, которая должна быть решена в результате реализации этой инициативы, в самом общем виде сводится к тому, чтобы усилить военные возможности НАТО по ряду направлений, отражающих ключевые технологические, доктринальные и организационные элементы революции в военном деле. В их числе, прежде всего, называются такие, как обеспечение быстрого развертывания и мобильности союзнических войск за счет развития военно-транспортных сил и средств и реорганизации вооруженных сил в меньшие по численности, но зато более мобильные и оперативные формирования, оснащенные передовым высокоточным легким оружием с высоким поражающим действием, всепогодными системами наблюдения и разведки, активно взаимодействующие с ударными авиационными подразделениями, защищенные от возможного применения оружия массового поражения и способные на основе использования передовых и оперативно совместимых систем командования, управления и информации и технологий тылового обеспечения эффективно вести длительные боевые действия в ходе многонациональных общеевропейских операций [161].

В заключение, следует отметить, как следует из заявлений спецпредставителя по Центральной и Восточной Европе Криса Доннелли, НАТО предстоит решить три основные задачи. Во-первых, провести реформу всех своих структур и организаций альянса в связи с предстоящим принятием новых членов. Как предполагается, приглашение участвовать в НАТО получат все нынешние кандидаты, однако процесс вступления продлится до момента их соответствия требованиям так называемого Плана членства (Member Action Plan — МАР) [162]. Во-вторых, предстоит переориентировать организацию для ответа на новые угрозы. На первом месте среди них значатся борьба с международным терроризмом, организованной преступностью и наркобизнесом. И, в-третьих, будут пересмотрены сами критерии членства в НАТО и внесены необходимые изменения в МАР, поскольку ожидается, что последующее расширение значительно усложнит координацию структур альянса.

Учитывая выше изложенное можно сделать следующие выводы:

-- Стратегическая концепция НАТО деформирует само право государства на индивидуальную или коллективную самооборону, которая Уставом ООН допускается лишь в случае, если произойдет вооруженное нападение на члена Организации, и меры, осуществления которой никоим образом не должны затрагивать полномочий и ответственности Совета Безопасности;

-- в качестве основания для применения вооруженной силы против третьих государств Стратегическая концепция НАТО не ссылается на допустимость т.н. гуманитарной интервенции. Но в Концепции немалый акцент делается на том, что грубые и массовые нарушения прав человека являются, чуть ли не императивным основанием для военного вмешательства НАТО, т.е. все на основе той же «гуманитарной интервенции». Ряд положений Концепции по существу выражает притязания НАТО на право осуществлять такую интервенцию. Но притязания эти не имеют международно-правовых оснований, они не легитимны;

-- все разнообразие научных подходов о том есть ли место в современном международном праве институту гуманитарной интервенции, можно условно разделить на несколько следующих групп: к первой группе принадлежат сторонники правомерности гуманитарной интервенции не столько в силу ее соответствия нормам международного права, сколько в силу ее политической целесообразности; сторонники второй группы считают правомерной является не столько гуманитарная интервенция вообще, в ее классической форме, сколько гуманитарная интервенция в узком смысле, то есть государство имеет право на вмешательство при помощи использования или угрозы использования силы для защиты своих граждан, которые несут страдания от угнетения на территории другого государства; согласно третьей точки зрения гуманитарная интервенция, хотя и не является желаемой в принципе, однако при крайних, чрезвычайных обстоятельствах все же таки может иметь место;

-- гуманитарная интервенция, которая осуществляется без санкции Совета Безопасности ООН, противоречит основным принципам современного международного права и составляет реальную угрозу как мирным межгосударственным отношения, так и самим правам человека. Следовательно, новая Стратегической концепции НАТО противоречит основным принципам современного международного права;

-- Стратегической концепции НАТО закрепляет распространение сферы своего военного вмешательства за рамки статьи 5 Вашингтонского договора, предусматривающей коллективную самооборону. Статья 103 Устава ООН закрепляющая преимущественную силу обязательств ее членов по Уставу, лишает правовой обоснованности как стремление НАТО не считать себя региональной организацией, так и попытки альянса возвести в принцип возможность прибегать к вооруженным акциям без мандата Совета Безопасности ООН, как это просматривается в Стратегической концепции.