§1. От теории прогресса к теории циклов

Воззрения на характер направленности истории распределяются на две крайние про-тивоположные позиции – линейность и цикличность, между которыми бесконечный ряд смешанных вариаций.

Напомним, что линейный процесс предполагает направленность, необратимость, со-провождается процессом роста, т.е. расширением, распространением, усложнением и диф-ференциацией явления. Процесс роста раскрывает внутренние потенциальные возможности, присущие изучаемому объекту с самого начала (т.е. обнаруживает свойства, закодированные в эмбрионе), продолжается непрестанно и не может быть остановлен, развивается постепен-но, кумулятивно, проходит различные стадии, или фазы (юность, зрелость, старость). Линей-ные процессы бывают однолинейными (процесс придерживается одной траектории) и муль-тилинейные (процессы идут по нескольким альтернативным траекториям). Однолинейные

257

процессы могут быть восходящими (прогрессивными) и нисходящими (регрессивными). Разновидность направленных, необратимых процессов – нелинейные процессы, характерные качественными скачками и существенными отклонениями от магистрального вектора соци-ального развития.

Социальный цикл не имеет определенной направленности, хотя и не является случай-ным. Любое состояние, в котором пребывает система, может повториться в будущем, так как повторение заложено в самой системе. Изменения происходят на коротком интервале време-ни, но на длительном отрезке времени – нет, поскольку система возвращается в исходное со-стояние. Циклические процессы делятся на процессы замкнутого цикла и открытого цикла (спиралевидные).

Благодаря христианству мировоззрение европейских народов меняется с циклическо-го на линейное, что сказалось и на обществознании. Начиная с первых христианских авто-ров, человеческая история, как правило, воспринимается как неуклонное, необратимое дви-жение вперед – сначала в форме провиденциализма, позднее, в эпоху Просвещения, – в виде теории прогресса. В начале XIX в. реакция на европейские революции меняет интеллекту-альную ситуацию: поднимается волна консерватизма и пессимизма, что сформировало бла-гоприятную среду для возврата к циклической модели мира. Культурно-исторические типы у Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева, локальные культуры у О. Шпенглера, замкнутые циви-лизации у А.Дж. Тойнби – все эти концепции во многом продиктованы скептическим отно-шением к возможностям европейской культуры, ориентацией авторов на консерватизм, ан-тилиберализм и национализм. Они поставили под вопрос универсальность европейских цен-

461 См.: Штомпка П.

258

ностей, предложили отказаться от европоцентризма. В XX в. теория циклов широко исполь-зуется в различных отраслях знания: в экономической теории (циклы Н.Д. Кондратьева), со-циокосмизме (космические циклы А.Л. Чижевского), политической социологии (циркуляция элит В. Парето), исторической социологии (чередование суперсистем П.А. Сорокина) и т.д. При всей оригинальности этих концепций бросается в глаза их умозрительный характер и тенденциозный подбор фактов. В основе таких конструкций часто лежат умозрительные фикции, субъективные аксиомы, под которые подбирается нужный эмпирический материал.

В теории циклов Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева также наблюдаются два нерав-ноправных компонента – идеологический (главный) и научный (подчиненный). Оба автора выстраивают конструкции, внешне основанные на естественнонаучном знании и позитивиз-ме (в форме органицизма), но призванные обосновать политические и идеологические цели. Важная особенность их аргументации – апелляция к религии, что придает их концепциям иррациональный характер. Предмет внимания обоих авторов – государство, закономерности его происхождения, развития и функционирования. При том что идеологическая составляю-щая концепций Данилевского и Леонтьева ведущая, они ставят проблемы, представляющие несомненный интерес для социологии государства и права.

Данилевский – идейный наследник славянофилов, попытавшийся теоретически обос-новать самобытность славянской (прежде всего русской) культуры, ее право на самостоя-тельное, независимое от Запада развитие. Его теория – это реакция на западнические на-строения широких слоев российского общества, лишающие, с его точки зрения, Россию са-мобытности и обрекающие ее на подчиненное положение по отношению к европейской культуре. Данилевский –один из зачинателей существующей у нас в стране интеллектуаль-ной традиции, согласно которой Запад безнадежно болен, обречен за загнивание и гибель, а Россия, славянство, напротив, полны жизни и способны дать пример всему человечеству.

Методология Данилевского тяготеет к контовской классификации наук, хотя и со своими особенностями. Выделяются две группы наук: к первой относятся науки, вырабаты-вающие общие теории, ко второй – способные отыскивать лишь частные законы. Науки пер-вой группы дают результаты наиболее общего характера, пригодные для использования все-ми остальными науками, достижение наук второй группы имеют значение только для от-дельного явления и в рамках определенной отрасли знания. Науки первой группы имеют своим предметом «общие мировые сущности, безотносительно к специальным формам, в ко-торые они облечены. Таких общих мировых сущностей три: материя, движение и дух. Изу-чение материи самой в себе составляет предмет химии; изучение движения — предмет физи-

259

ки; изучением духа, безотносительно к его частным проявлениям, должна заниматься мета-физика»462. Последняя, однако, представляется Данилевскому сомнительной, дух можно об-наружить только в человеке, а он единичен, его не с чем больше сравнивать. Поэтому вместо метафизики предлагается психология – наука, имеющая вполне предметное, эмпирически выраженное поле деятельности. Таким образом, общетеоретических наук три – химия, физи-ка, психология, из которых черпаются первоначальные законы, действующие во всех сферах природного и социального бытия. Все остальные науки, по Данилевскому, локальны, т.е. не могут претендовать на об-щетеоретические открытия, а ограничиваются лишь сравнительным изучением однородных явлений. К ним относятся оставшаяся часть естественных наук (например, ботаника, зооло-гия, физиология, анатомия) и все общественные науки (история, социология, филология и др.). Локальность общественных наук (прежде всего социологии) определяется объектом ис-следования: поскольку он уникален, установить законы и взаимосвязи возможно только на ограниченном историческом и культурном пространстве. Методология общественных наук должна быть, с его точки зрения, максимально приближена к естествознанию (за основу предлагается взять зоологию и ботанику), поскольку метод сравнения здесь наиболее развит.

Основной материал для своих исследований Данилевский черпает из истории, изучать которую он предлагает на основе «естественной системы», т.е. системы, отражающей сущ-ность изучаемой вещи. Логика исторического исследования должна опираться на три прин-ципа: 1) «принцип деления должен обнимать собой всю сферу делимого, входя в нее как наисущественнейший признак»; 2) «все предметы или явления одной группы должны иметь

462 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. М.: Известия, 2003. С. 183.

260

между собой большую степень сходства или сродства, чем с явлениями или с предметами, отнесенными к другой группе»; 3) «группы должны быть однородны, то есть степень сродст-ва, соединяющая их членов, должна быть одинакова в одноименных группах»463. Примене-ние данных принципов в познании истории ломает, по Данилевскому, сложившуюся в евро-пейской исторической науке периодизацию истории. Европейские ученые, разделяя историю на древнюю, среднюю и новую, опирались на материал одной, по сути, цивилизации, одного культурно-исторического типа, а именно – европейского.

После создания новой методологической платформы делаются утверждения принци-пиального характера. Во-первых, заявляет Данилевский, единого человечества нет, это абст-ракция, высшая человеческая единица – культурно-исторический тип, т.к. именно с ним, а не с абстрактным человечеством связан каждый конкретный человек. Франция, Англия, Герма-ния были единицами только в политическом смысле, «культурной единицей была Европа в целом»: «Слова ‖европейский интерес‖ не есть пустые слова для француза, немца или англи-чанина, а имеют смысл каждому из них понятный, независимо от интересов Англии, Герма-нии или Франции, которые, будучи здраво поняты, не могут и противоречить более общим интересам Европы»465.

Во-вторых, нет никакого единого прогресса человечества, где народы как бы вы-страивались в иерархию от низших к высшим: «Прогресс… не составляет исключительной привилегии Запада, или Европы, а застой – исключительного клейма Востока, или Азии; тот и другой суть только характеристические признаки того возраста, в котором находится на-род, где бы он ни жил, где бы ни развивалась его гражданственность, к какому бы племени он ни принадлежал»466. Бесконечный прогресс, по Данилевскому, есть величайшая неле-пость. «Прогресс… состоит не в том, чтобы идти все в одном направлении (в таком случае он скоро бы прекратился), а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще истори-

463 Там же. С. 101. 464 Там же. С. 105. 465 Там же. С. 128. 466 Там же. С. 97.

261

ческой деятельности человечества, во всех направлениях. Поэтому ни одна цивилизация не может гордиться тем, чтоб она представляла высшую точку развития, в сравнении с ее пред-шественницами или современницами, во всех сторонах развития»467. Фактически теория прогресса заменяется здесь на эволюционизм, где критерии совершенствования снимаются, а историю народа или цивилизации предлагается рассматривать как природные фазы развития биологического организма. «Народу одряхлевшему, отжившему, свое дело сделавшему и ко-торому пришла пора со сцены долой, ничто не поможет, совершенно независимо от того, где он живет – на Востоке или на Западе. Всему живущему, как отдельному неделимому, так и целым видам, родам, отрядам животных или растений – дается известная только сумма жиз-ни, с истощением которой они должны умереть. Геология и палеонтология показывают, как для разных видов, родов, отрядов живых существ было время зарождения, наивысшего раз-вития, постепенного уменьшения и, наконец, совершенного исчезновения. Как и почему это так делается – никто не знает, хотя и стараются объяснить на разные лады. В сущности же, это остарение, одряхление целых видов, родов и даже отрядов не более удивительно, чем смерть отдельных индивидуумов, настоящей причины которой также никто не знает и не по-нимает. История говорит то же самое о народах: и они нарождаются, достигают различных степеней развития, стареют, дряхлеют, умирают – и умирают не от внешних только причин. Внешние причины, как и у отдельных лиц, по большей части только ускоряют смерть боль-ного и расслабленного тела, которое в состоянии крепости сил, в пору юношества или муже-ства, очень хорошо перенесло бы их вредоносное влияние. Внешние причины помогают также разложению после смерти как растительных и животных, так и политических орга-низмов. Но иногда, хотя в редких случаях, потому ли, что вредоносные внешние влияния действуют слабо, или организм успешно им противится, умирает он тем, что называется ес-тественной смертью или старческой немощью»468. «Плод, – рассуждает Данилевский, – есть по преимуществу дар начала осени, а цвет – по преимуществу дар конца весны»469. Так же и цивилизации: зародыш государственности, философии или науки говорит о ранней фазе ее развития, принесенные плоды – об эпохе умирания. Культурно-исторический тип Европы, например, дав «изобилие плодов» и «роскошь цивилизации», демонстрирует упадок. Таким образом, теория культурно-исторических типов предлагает не бесконечный прогресс челове-чества как единого целого, а равноправное, со своим историческим временем, сосуществова-ние цивилизаций, фатально развивающихся от своего рождения к гибели. История человече-ства представляет собой не прогресс, а цикл, не линейное развитие единого организма, а циклический водоворот сменяющих друг друга цивилизаций.

467 Там же. С. 134. 468 Там же. С. 96, 97. 469 Там же. С. 197.

262

В-третьих, культурно-исторические типы цивилизаций уникальны: «Начала цивили-зации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшество-вавших или современных цивилизаций»470. Данилевский хочет сказать, что критерии совер-шенства, выработанные в рамках одного типа культуры, не могут быть применимы к друго-му типу. Здесь, понятно, имелась в виду цель уйти от традиционного сравнения Запада и России с тем, чтобы не подчеркивать отсталость последней. Предлагаемые Данилевским социальные законы, вытекающие из теории культурно-исторических типов, радикально ломали либерально-демократическую идейную платформу, берущую свое начало в эпохах Возрождения и Просвещения. Отказ от идеи единого челове-чества ставил под сомнение универсализм таких европейских ценностей, как права человека, политические и гражданские свободы, равенство перед законом и судом, демократию и пра-вовое государство. Поскольку каждый культурно-исторический тип самоценен и вырабаты-вает собственные критерии совершенства, гуманизм и варварство, деспотический способ правления и демократия, правовое государство и полицейское уравнивались в ценностном отношении. Если нет прогресса в организации политико-правовых институтов, все заканчи-вается разложением и гибелью, то государство и право конкретной страны воспринимались в основном как функция безличной социальной материи, критиковать которую не имело смысла. При такой, казалось бы, дегуманизации взглядов, в остатке оставался, тем не менее, строго научный подход – структурно-функциональный анализ государства и права. Убеж-денность в локальности социальных законов могла, конечно, рассматриваться как методоло-гический изъян (ведь не все же социальные законы локальны), однако в этой установке было много правды. Действительно, так называемые социологические законы зачастую изобилуют либо многочисленными исключениями, либо очевидными натяжками в ущерб фактам. Дани-левский в чем-то был ближе к истине, чем, например, Гегель или Гердер, исходивших в сво-их исторических концепциях из единства человеческой истории.

Если сама идея культурно-исторического типа во многом представляется плодотвор-ной, то предложенную Данилевским классификацию таких типов строгой не назовешь, ее критерии аморфны и нечетки. «Отыскание и перечисление этих типов, – рассуждает он, – не представляет никакого затруднения, так как они общеизвестны. За ними не признавалось только их первостепенного значения, которое, вопреки правилам естественной системы и даже просто здравого смысла, подчинялось произвольному и, как мы видели, совершенно нерациональному делению по степеням развития. Эти культурно-исторические типы, или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке, суть: 1) египетский,

470 Там же. С. 115.

263

2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) новосемитический, или аравийский и 10) германо-романский, или европейский. К ним можно еще, пожалуй, причис-лить два американских типа — мексиканский и перуанский, погибшие насильственной смер-тью и не успевшие совершить своего развития»471. Главный критерий здесь – «положитель-ный вклад в историю человечества», что звучит, конечно, очень абстрактно. Названные культурно-исторические типы делятся на преемственные (египетский, ассирийско-вавилоно-финикийский, греческий, римский, еврейский и германо-романский, или европейский) и уе-диненные (китайский и индийский). Первые были связаны между собой и оказывали друг на друга влияние, вторые формировались и существовали автономно. Поскольку преемствен-ность, пишет Данилевский, обеспечивала кумулятивный прирост культуры, наиболее ярко проявившийся в европейской цивилизации, обыденное сознание делает на этом основании вывод о прогрессе культуры Запада и застое Востока, что неверно: «И эти уединенные куль-турно-исторические типы развивали такие стороны жизни, которые не были в той же мере свойственны их более счастливым соперникам, и тем содействовали многосторонности про-явлений человеческого духа, – в чем, собственно, и заключается прогресс»472.

Помимо народов, образовавших культурно-исторические типы, выделяются еще две группы, проявившие себя в истории менее заметно. Одни (гунны, монголы, турки) остались в истории только потому, что помогли умереть другим великим цивилизациям. Совершив свою отрицательную деятельность, они «скрылись в полное ничтожество». Другие никак се-бя не проявили, и служат лишь чужим целям в качестве этнографического материала (на-пример, финские племена). «Иногда, – замечает Данилевский, – нисходят на эту ступень эт-нографического материала умершие и разложившиеся культурно-исторические типы в ожи-дании, пока новый формационный (образовательный) принцип опять не соединит их в смеси с другими элементами в новый исторический организм, не воззовет к самостоятельной исто-рической жизни в форме нового культурно-исторического типа. Так случилось, например, с народами, составлявшими Западную Римскую империю, которые и в своей новой форме, подвергшись германскому образовательному принципу, носят название романских наро-дов»473.

Дальнейшую классификацию культурно-исторических типов Данилевский выстраи-вает на основе так называемых «разрядов культурной деятельности». Состав культурно-исторического типа включает четыре вида деятельности: 1) религиозную, 2) культурную, 3) политическую, 4) общественно-экономическую. Вклад каждой цивилизации в общую куль-

471 Там же. С. 111. 472 Там же. С. 112. 473 Там же. С. 113.

264

туру человечества измеряется тем, как далеко ей удалось продвинуться в данных направле-ниях. К первой группе цивилизаций относятся так называемые первичные (аутохтонные) ци-вилизации (Египетская, Китайская, Вавилонская, Индийская, Иранская), которые сами себя построили, были подготовительными, имели своей задачей выработать условия, при которых становится возможной жизнь в организованном обществе. Они не проявили себя ни в одной из разрядов культурной деятельности, все разряды у них были смешаны. Вторую группу со-ставляют одноосновные цивилизации, развившие только одну из сторон культурной дея-тельности: еврейская – религиозную, греческая – культурную, римская – политическую. Двухосновный культурно-исторический тип один – европейский (германо-романский) «с преимущественно научным и промышленным характером культуры». Трехосновной цивили-зации Данилевский не называет, но выражает уверенность, что полным, четырехосновным культурно-историческим типом в недалеком будущем станет славянство во главе с Россией. «Вся историческая аналогия говорит, следовательно, что и славяне, подобно своим старшим, на пути развития, арийским братьям, могут и должны образовать свою самобытную цивили-зацию, что Славянство есть термин одного порядка с эллинизмом, латинством, европеизмом, – такой же культурно исторический тип, по отношению к которому Россия, Чехия, Сербии, Болгарии должны бы иметь тот же смысл, какой имеют Франции, Англии, Германия, Испа-ния по отношению к Европе, какой имели Афины, Спарта, Фивы по отношению к Гре-ции»474.

Данная классификация представляет интерес своей попыткой рассмотреть состав ци-вилизации с социологической точки зрения, как совокупность системно связанных между собой частей. Так, искусство предшествует научной деятельности, наука в свою очередь с гораздо большей полнотой способны передаваться от одного культурно-исторического типа к другому. Но ключевая роль из названных четырех элементов отводится политической дея-тельности, т.к. важнейший признак цивилизации – способность народа создать свое государ-ство. Культурно-исторический тип, разъясняет Данилевский, имеет два этапа в своем разви-тии: этнографический (наиболее длинный, характерен накапливанием сил и формированием специфических свойств в языке, психологии и быте) и период цивилизации (государствен-ный; он более короткий, народы в это время растрачивают свой запас сил). Только политиче-ская самостоятельность способна поднять народ (или народы) на уровень цивилизации. Без своего государства, утверждает автор, цивилизация ни начаться, ни развиться, ни укрепиться не может, самобытность национальной культуры невозможна475. «Нет ни одной цивилиза-ции, которая бы зародилась и развилась без политической самостоятельности, хотя, достиг-

474 Там же. С. 149. 475 См.: там же. С. 132, 135, 544.

265

нув уже известной силы, цивилизация может еще несколько времени продолжаться и после потери самостоятельности, как видим на примере греков. Явление это, из которого нет ни одного исключения в истории, понятно, впрочем, и само по себе. Та же причина, которая препятствует развитию личностей в состоянии рабства, препятствует и развитию народно-стей в состоянии политической зависимости, так как в обоих случаях индивидуальность, имеющая свои самостоятельные цели, обращается в служебное орудие, в средство для дос-тижения чужих целей. Если такие обстоятельства застигнут личность или народность в ран-нем возрасте развития, то очевидно, что самобытность их должна погибнуть»476.

Теория культурно-исторических типов ставит в полный рост проблему соотношения государства, национальной культуры, национального самосознания и правосознания. Для внешнего наблюдателя государство зачастую представляется механическим средством физи-ческого подчинения лиц установленному правопорядку. Армия, полиция, суд, администра-ция – вот зримые проявления государства, предстающие обыденному сознанию и высту-пающие в целом убедительной эмпирической базой для достоверного определения свойств такого феномена, как государство. Вместе с тем не следует забывать одну простую и очевид-ную истину, что государство – это люди, организация людей, связанных между собой созна-нием, эмоциями и волей. Государство есть мир духовной культуры, это – духовная связь, ус-танавливаемая между людьми посредством традиций, языка, совместных ценностей, нравов и единого для всех быта. Индивид включается в жизнь государства прежде всего на уровне сознания, в качестве субъекта той или иной культурной деятельности. Поэтому правильно будет сказать, что между народом и государством существует духовная связь, выраженная в господствующей национальной культуре. Вот об этом и говорит Данилевский, устанавливая связь между народом (нацией) и государством посредством категории культурно-исторического типа. Так, народы, с его точки зрения, даже и очень близкие между собой, но сознающими себя особыми политическими целыми, не могут сложиться в одно государство. Только та нация, рассуждает он, имеет право на государственное существование, которая до-растает до осознания этого права. Если такая нация, создавая государство, встречает полити-чески неразвитые нации, она включает их в свое политическое тело, не спрашивая их согла-сия (например, русские включили в свой состав финские племена, не покоряя их). Поскольку у народа есть только одна культура, он может создать лишь одно государство. Два государ-ства, образованные одним народом – аномалия, противоречащая природе государства (на-пример, Англия и США, созданные одним народом). Яркий пример взаимного влияния куль-туры и государства – борьба народа за свою независимость, поскольку в данном случае речь идет о защите своей свободы, чести и достоинства – вещей, очевидно, нематериальных. В

476 Там же. С. 116, 117.

266

конечном счете Данилевский подводит к верной мысли о том, что борьба государств – это борьба культур, где побеждает нация с более высоким уровнем духовной организации477.

Еще раз следует подчеркнуть, что теория культурно-исторических типов Данилевско-го дала новый интересный материал для социологии государства, расширив ее предметное поле. Вместе с тем следует согласиться и с Н.И. Кареевым, указавшим на ряд существенных противоречий предложенной концепции. С одной стороны, рассуждает социолог, отрицается возможность общей общественной теории, с другой – претензия на универсальный характер культурно-исторической типологии. Общественные науки, по Данилевскому, имеют исклю-чительно национальный характер, но сам автор пытается создать систему, вбирающую в себя все человечество. Для защиты своих положений Данилевскому «приходится отрицать исто-рическую индивидуальность европейских наций во имя общего ―европейского типа‖, их по-глотившего, и приходится отрицать общую историю разных народов, поскольку она возмож-на при взаимодействии и преемстве наций, – отрицать на этот раз во имя индивидуальности типов»478.

Другим крупным представителем теории циклов был К.Н. Леонтьев, философ истории и культуры, публицист и писатель. Так же как и Данилевский он не был профессиональным социологом, но его концепция задавала новый угол зрения при рассмотрении государства и права, тем самым наполняя социологический подход новым содержанием. Н.А. Бердяев дает ему точную характеристику как ученому и философу: «Леонтьев, романтик и мистик в корне своем, выступает в роли защитника своеобразного социологического реализма и даже нату-рализма. Он сторонник органической теории общества и набрасывает оригинальную теорию развития (не без влияния гораздо менее даровитого Данилевского). В вопросе об органиче-ском развитии общества мы постоянно встречаем у Леонтьева ультрареалистические и ульт-рапозитивные аргументы, несколько странные для мистика, но привычные для людей иного направления»479. «Теория Леонтьева есть разновидность органической теории общества и вместе с тем исторический фатализм. Подобно позитивистам, он не признает прогресса, а только развитие, эволюцию. Он гордится своим объективным, бессердечным, жестким реа-лизмом и подозрительно много говорит о своей научности, о натуралистическом своем от-ношении к человеческим обществам, к государственным организмам. У Леонтьева нет и те-ни научного реализма, и страстная натура его менее всего была способна к объективности, да и подготовки у него не было надлежащей для научно-социологических исследований. Ему

477 См.: там же. С. 251, 252, 256, 532. 478 Кареев Н.И. Теория культурно-исторических типов // Кареев Н.И. Философия истории в русской ли-тературе. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2015. С. 100. 479 Бердяев Н.А. К. Леонтьев – философ реакционной романтики // Леонтьев К.Н.: pro et contra. Кн. 1. СПб.: РХГИ, 1995. С. 216.

267

нужно было во что бы то ни стало отстранить ненавистную идею всеобщего благоденствия, торжества правды и счастья на земле путем освободительного и уравнивающего прогресса. Во имя этой субъективной, страстной, совсем не реальной и не научной цели он и схватился за совершенно несостоятельную органическую теорию развития и умирания наций и госу-дарств. Кроме натуралистической социологии у Леонтьева была еще мистическая философия истории; служили они одной и той же цели, но совершенно не были между собой связа-ны»480.

С такой оценкой в целом следует согласиться, поставив, однако, под сомнение тезис об отсутствии у Леонтьева «научного реализма». Несмотря на то, что методология этого ав-тора представляет собой эклектический симбиоз позитивизма и христианской эсхатологии, ему как раз не откажешь в трезвом взгляде на многие явления государственной жизни, и на-учный (в данном случае – социологический) компонент в его концепции, конечно, присутст-вует. Подобно Данилевскому политический и идеологический пафос Леонтьева направлен в защиту России и ее традиционных (по преимуществу средневековых) форм политической культуры. Он создает реакционную утопию как некую альтернативу современному ему пути развития страны. Считая теорию культурных типов Данилевского подлинным открытием, ему представляется спорной его гипотеза о будущей роли славян и их возможности стать че-тырехосновной цивилизацией. На место идеи славянского единства ставится привержен-ность византизму. Народ, с точки зрения Леонтьева, не способен организоваться на основе только этнической общности, для организации в государство ему необходимы ценности: «Чисто же племенная идея… не имеет в себе ничего организующего, творческого; она есть не что иное, как частное перерождение космополитической идеи всеравенства и бесплодного всеблага»481. Совсем другое дело – византизм, под которым понимается совокупность «рели-гиозных, государственных, нравственных, философских и художественных идей», а проще говоря – политико-идеологическая модель византийской империи, заключающая в себе союз царя, церкви и народа482.

Приверженность реакционной утопии потребовала от Леонтьева отказаться от теории прогресса и заменить ее эволюционизмом. Как отмечалось выше, эволюционизм родился в общественной науке как попытка отыскать источник развития социальных явлений в них са-мих. Затем эволюционизм воспринимает биология (Ч. Дарвин) и уже в виде биологических концепций начинает оказывать влияние на обществоведение. Леонтьев – по образованию врач, его потребность смотреть на мир социальных явлений через призму естествознания вы-

480 Там же. С. 217. 481 Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872 - 1891). М.: Республика, 1996. С. 124. 482 См.: там же. С. 94.

268

глядит вполне нормальной, его эволюционистская установка смотрится как вещь естествен-ная. Вместе с тем представляется, что обращение автора к эволюционизму в первую очередь было вызвано его политико-идеологическими и ценностными ориентирами. Если классиче-ский эволюционизм (например, у Спенсера) в ценностном отношении был нейтрален, то эво-люционизм Леонтьева был сильно мотивирован его политическими и идеологическими ус-тановками. Эволюционизм ему потребовался, чтобы обосновать свою утопию. В данном случае эволюционизм был пронизан ценностными установками точно так же, как и теория прогресса с той только разницей, что первый обосновывал движение в прошлое, а вторая – в будущее. Вместе с тем независимо от идейной направленности эволюционизм Леонтьева имел научный, социологический компонент, поскольку предлагал концепцию динамической стороны жизни государства. Все органические явления, доказывает Леонтьев, подчинены одному закону развития – от простого к сложному: «Присматриваясь ближе к явлениям органической жизни, из на-блюдений которой именно и взялась эта идея развития, мы видим, что процесс развития в этой органической жизни значит вот что:

Постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуа-лизация, обособление, с одной стороны, от окружающего мира, а с другой – от сходных и родственных организмов, от всех сходных и родственных явлений. Постепенный ход от бес-цветности, от простоты к оригинальности и сложности. Постепенное осложнение элементов составных, увеличение богатства внутреннего и в то же время постепенное укрепление един-ства. Так что высшая точка развития не только в органических телах, но и вообще в органи-ческих явлениях, есть высшая степень сложности, объединенная неким внутренним деспоти-ческим единством»483. После достижения организмом высшей точки своего развития насту-пает период распада: составные части явления уменьшаются в числе, упрощаются, ослабля-ются их единство и сила, они смешиваются и, наконец, явление или процесс гибнут. Любое явление (в том числе нация, государство, цивилизация), подчеркивает Леонтьев, развивается от простого к сложному, затем опять к простоте и окончательному распаду. Таким образом, периодов развития любого органического явления три: 1) первичной простоты, 2) цветущей сложности, 3) вторичного смесительного упрощения, за чем следует гибель484. Налицо – циклическая модель развития мира, которой Леонтьев предлагает руководствоваться при рассмотрении истории обществ и государств.

Предмет пристального внимания Леонтьева – государства Европы и Россия, для оцен-ки которых и потребовалась теория циклов. С целью увязать последнюю со своими реакци-

483 Там же. С. 125, 126. 484 См.: там же. С. 127 - 129.

269

онными представлениями о политике и государстве, он пытается использовать метафизику Платона и Аристотеля. Развитие и гибель государства, рассуждает философ, обнаруживается в его форме. Она представляет собой выражение идеи, заключенной в материи (содержании). Форма организует социальную материю, не давая частям целого разбегаться. По своей при-роде форма всегда деспотична, ослабление давления с ее стороны влечет за собой распад и гибель государства. Подлинная форма государства достоверно определяется лишь в период цветущей сложности. «Государственная форма у каждой нации, у каждого общества своя; она в главной своей основе неизменна до гроба исторического, но меняется быстрее или медленнее в частностях, от начала до конца»485. Предельный срок жизни государственных организмов составляет 1000 – 1200 лет или чуть более. Культуры, соединенные с государст-вами, большею частью переживают государства. Европейские государства переступили за роковые 1000 лет: они возникают в IX – X вв. при Карле Великом, достигают цветущей сложности в XIV – XVII вв. (отчасти XVIII в.), в XIX в. начинается упадок. С этого времени европейская цивилизация, делает вывод Леонтьев, идет по пути упрощения, смешения и од-нообразия, свидетельство чему – становление буржуазной демократии. «Вместо организо-ванного разнообразия больше и больше распространяется разложение в однообразие! Факт этот, кажется, несомненен; исход может быть сомнителен, я не спорю; я говорю только о со-временном явлении, и если я сравню эту картину с картинами всех древних государств перед часом их гибели, я найду и в истории Афин, и в истории Спарты, и всей Эллады, и Египта, и Византии, и Рима одно только общее, именно под конец: уравнение, всеобщее понижение, смешение, круглые, притертые взаимно голыши, вместо резких кристаллов, дрова и семена, годные другим новым мирам для топки и для пищи, но не дающие уже прежних листьев и цвета»486. Государства Европы «испортили у себя более или менее в частностях ту государ-ственную форму, которая выработалась у них в период цветущей сложности. Они все посте-пенно изменили той системе отвлеченных, вне личного субъективного удовольствия поста-новленных идей, которые выработались в эпоху морфологическую и вознеслись над ними как знамя, как великая руководящая тень»487. Движение в сторону равенства и свободы от сословий, цехов, монастырей, имущественного неравенства, заключает Леонтьев, есть дви-жение от цветущей сложности к простоте, т.е. к гибели. Природа выдумала прогресс как движение от простейшего к сложнейшему, а не наоборот488. Леонтьев подчеркивает, что вто-ричное упрощение и вторичное смешение, проявившееся в демократии, суть признаки, а не причина государственного разложения. Причина же состоит в том, что европейцы изменили

485 Там же. С. 132. 486 Там же. С. 142. 487 Там же. С. 142, 143. 488 См.: там же. С. 130, 151.

270

идее, вызвавшей к жизни великую государственную культуру Запада. Предпочтя свободу и равенство дисциплинирующей идее абсолютизма, западные народы перешли к стадии распа-да своей государственности.

Если процесс разложения европейских государств – состоявшийся факт, то в России демократические тенденции еще слабы, и потому следует максимально предохранить ее го-сударственность от либерального и революционного брожения. Россия, признает Леонтьев, также уже стара, и она погибнет когда-нибудь, но благодаря православию и монархизму еще способна жить довольно долго. У русского народа есть преимущества перед остальным ми-ром: он имеет подлинную веру и привычку к повиновению. Эта два качества позволят рус-скому народу, по логике Леонтьева, максимально продлить цикл цветущей сложности. В этой связи философ отводит России мессианскую роль (одна из стойких традиций русского консервативного сознания): в качестве хранителя византизма (подлинной государственной идеи) возглавить борьбу с Сатаной, антихристом в лице республики, демократии, анархизма и коммунизма489.

Здесь наблюдается противоречие, на которое указал еще Н.А. Бердяев: «То он пони-мал мировой процесс натуралистически, то мистически. Он поклонялся силе, красоте, геро-изму, индивидуальному цвету жизни и наряду с этим смирялся перед монашеским христиан-ством. Его пугал ужас конца, предела, и он хватался за византийскую гниль в порыве отчая-ния, из надлома, из духа противоречия кому-то и чему-то»490. Налицо конфликт между тео-рией циклов (античной идеей вечного возвращения) и линейным восприятием времени, за-данным христианской эсхатологией. С одной стороны, признается необходимость гибели го-сударств (в т.ч. европейских и России), с другой – сетования на их переход в стадию разло-жения, как будто возможно остановить этот процесс распада и гибели. Не вполне понятно, какую цель преследует Леонтьев, предлагая борьбу с демократией, ведь в результате все за-кончится эпохой смешения и, наконец, гибелью. По-видимому, прав Бердяев, который ука-зывал на сложность чувств Леонтьева: с одной стороны, сетования, с другой – удовольствие от мысли, что мир идет к своей гибели, реализуя замысел Божий о конце мира и Страшном суде491. Для Леонтьева идея эсхатологии оказывается много важнее, чем борьба с демократи-ей и политическим разложением.

Социально-политический идеал Леонтьева – русское средневековье. Чтобы продлить стадию цветущей сложности, необходимо вернуться в эпоху Московского царства, восстано-

489 См.: Леонтьев К.Н. Владимир Соловьев против Данилевского // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872 - 1891). С. 510, 511; Его же. Над могилой Пазухина // Там же. С. 680, 681. 490 Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 219. 491 См.: там же. С. 220, 221.

271

вить крепость сословий, силу царской и церковной власти, свести к минимуму сферу чело-веческой свободы. «Чтобы русскому народу действительно пребыть надолго тем народом ―богоносцем‖, от которого ждал так много наш пламенный народолюбец Достоевский, – он должен быть ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснен. Не надо лишать его тех внешних ограничений и уз, которые так долго утверждали и воспитывали в нем смирение и покорность. Эти качества составляли его душевную красу и делали его истинно великим и примерным народом. Чтобы продолжать быть и для нас самих с этой стороны примером, он должен быть сызнова и мудро стеснен в своей свободе; удержан свыше на скользком пути эгалитарного своеволия. При меньшей свободе, при меньших порывах к равенству прав бу-дет больше серьезности, а при большей серьезности будет гораздо больше и того истинного достоинства в смирении, которое его так красит»492. Читая эти строки, вспоминается социо-кратия Конта, которая также строилась на четкой структуре, твердом порядке и крепкой функциональной связи между сословиями. Социократия – это, конечно, утопия, но созданная социологом, стремившимся наполнить социальную статику и динамику конкретным содер-жанием. Леонтьев – также утопист, но отчасти и социолог: ему важно создать устойчивую социальную модель для России, для чего он использует структурно-функциональный подход и теорию эволюционизма. Сам Леонтьев, набрасывая черты своего реакционного проекта, вспоминает не Конта, а диалог Платона «Государство». Модель древнегреческого философа, как ему представляется, универсальна, поскольку отражает трехосновность любого нормаль-ного государства и общества: духовное рассуждение, храбрость и власть, вещественный труд и повиновение493.

С позиции теории циклов, эволюционизма и эсхатологизма Леонтьев критикует «главные язвы» современного мира – капитализм, анархизм и социализм. Капитализм не устраивает философа потому, что он сломал феодализм – лучшую социальную форму для Европы и России. Устранение сословных перегородок, установление рыночных отношений, свободы и равенства обернулось не только началом процесса разложения, но также возник-новением двух ложных учений – социализма и анархизма (Леонтьев дает им вульгарное тол-кование и четкого различия между ними не проводит). Социализм и анархизм являются есте-ственным следствием буржуазного эгоизма и индивидуализма, а потому также отражают процесс распада. Если капитализм, по мысли философа, разрушил феодальное землевладе-ние, ввел землю в рыночный оборот и установил юридическое равенство, то социализм, на-против, имеет целью устранить рыночное хозяйство (в том числе в области землевладения) и ввести материальное равенство, что неизбежно обернется юридическим неравенством. По-

492 Леонтьев К.Н. Над могилой Пазухина. С. 684. 493 См.: Леонтьев К.Н. Владимир Соловьев против Данилевского. С. 474.

272

следнее видится Леонтьеву чуть ли не полным порабощением личности и свертыванием всех свобод. Так что с одной стороны, социализм и анархизм есть проявление всеобщего упадка, но с другой – они ведут к социальной организации, близкой к феодализму, что философа ра-дует: «Теперь коммунисты (и, пожалуй, социалисты) являются в виде самых крайних, до бунта и преступлений в принципе неограниченных, либералов; их необходимо казнить, но сколько бы мы их ни казнили, по нашей прямой и современной обязанности, они, доводя ли-берально-эгалитарный принцип в лице своем до его крайности, обнажая, так сказать, его во всей наготе его, служат бессознательную службу реакционной организации будущего. И в этом, пожалуй, их косвенная польза даже и великая»494. Таким образом цикличность евро-пейской истории проявляется, по Леонтьеву, и в том, что социализм и анархизм ведут к «но-вому феодализму». «Цветущая сложность» европейского абсолютизма еще может на какое-то время вернуться и задержать наступление периода «упрощения и смешения». Концепции Данилевского и Леонтьева подводят к мысли о том, что линейная и цик-личная модели есть некая условность, одновременно отвергаемая и подтверждаемая фактами истории. Очевидно, что эволюция государства и права – линейный процесс, содержащий развитие, усложнение, повышение мощи и эффективности данных институтов. Между госу-дарством и правом Древнего мира и современностью – дистанция огромного размера. Сила власти египетского фараона или римского императора многократно уступает возможностям президента США или премьер-министра Англии. Аппарат современного государства спосо-бен держать в повиновении десятки и сотни миллионов людей, контролируя каждый шаг любого из них. Военная мощь ядерной державы в состоянии уничтожить все живое на земле, а не только страну-противника. Массив источников права современного государства, их тон-чайшая дифференциация, эффективность правового регулирования не идут ни в какое срав-нение с правовыми системами прошлого. Вместе с тем мировая история демонстрирует бесконечный цикл рождения, созрева-ния, расцвета, деградации и краха национальных государств и их права. Возникавшие когда-либо государства до сих пор имели только один главный вектор своего развития – по на-правлению к деградации и краху. Кто-то может возразить, что современные государства За-пада (наиболее сильные в настоящее время), родившиеся еще в эпоху средневековья, не по-дают признаков скорой гибели, а напротив, усиливают свою мощь. На это можно ответить, что, во-первых, у каждого народа и государства есть свой цикл (более или менее длинный), а во-вторых, смена этнического состава населения (что сейчас происходит в странах Европы и США) будет означать гибель данного конкретного государства.

494 Леонтьев К.Н. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // Леонтьев К.Н. Вос-ток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872 - 1891). С. 424.

273

История каждого национального государства и права уникальна и в этом смысле по-ступательна, необратима, линейна. Во всемирной истории государства и права можно обна-ружить циклические зависимости, которые никак не могут претендовать на универсальность и абсолютность. В данном случае цикличность нужно рассматривать как частный случай ли-нейности. Здесь важно понимать, что оппозиция «линейность – цикличность» имеет значе-ние лишь на отрезке обозримого нами прошлого и будущего, с позиции вечности данная оп-позиция полностью теряет свою актуальность.