§5. Психологическая социология права

Психологическая трактовка государства и права встречается еще в глубокой древно-сти. Антропоморфизм религиозно-мифологического сознания народов Древнего Востока, Древнего Рима и Древней Греции способствовал установлению связи между психологиче-скими свойствами человека и политико-правовыми институтами.

Учение о душе, развиваемое христианскими ортодоксами средневековой Европы, также могло иметь политический смысл: иерархическая пирамида властных отношений вос-принималась как духовный, во многом психический феномен, освященный Богом. В интер-претации Августина Блаженного, например, греховность человеческой природы, греховные страсти людей становятся причиной появления государства и права. Государство и право, возникнув из греха, становятся средством борьбы с грехом. За христианской догматикой скрывалось вполне реалистическое понимание социального мира: эмоциональная стихия (за-частую разрушительная) может решающим образом определять политико-правовые институ-ты.

В эпоху Возрождения и Новое время общественная наука, освобождаясь от влияния религии и церкви, начинает рассматривать государство и право как явления, возникающие и функционирующие по своим собственным законам. Концепции естественного состояния, естественного права и общественного договора, приобретшие в это время большую попу-лярность, ставили в центр социально-политических отношений естественного человека. В учениях Гоббса, Спинозы, Локка, Руссо человек социализированный, встроенный в нишу общества (отчасти полуфеодального, отчасти полубуржуазного), противопоставлялся чело-веку естественному, стремящегося жить по законам природы.

94

В XIX в. происходит качественный скачок в становлении социальных наук и психоло-гии, они институциализируются, идут по пути одновременной дифференциации и интегра-ции. Психология хотя и продолжала развиваться в рамках самых разных философских школ, более всего тяготела к естествознанию как своей главной методологической основе. Психо-логическая наука, опираясь на данные химии, физики, биологии, физиологии, антропологии, быстро завоевывала популярность, ее результатами стремились воспользоваться философы, историки, юристы, литературоведы и т.д. Социология, как уже отмечалось, – наука, возник-шая на стыке других общественных и естественных наук, на межнаучном пограничье. Ее создавали специалисты различных отраслей науки, идя к ней от своей отрасли и используя отраслевые знания, постоянно расширяя предмет социологической науки. Философы, исто-рики, географы, этнографы, антропологи, биологи и, конечно, психологи, формируя социо-логическое знание, активно использовали данные психологии. Постепенно психология проч-но входит в состав социологии, становится одновременно ее предметом и методом.

Позитивистская философия, нацеленная на объединение естественнонаучного знания и обществоведения, стимулировала соединение социологии и психологии. Основатель пози-тивизма О. Конт не включал психологию в свою классификацию наук на том основании, что данная наука, основанная на интроспективном методе (господствующий в XIX в. метод са-монаблюдения), страдает, как он полагал, метафизикой и потому лишена научной ценности. Вместе с тем, как верно заметил А.С. Лаппо-Данилевский, «отрицательное отношение Конта к психологии не помешало ему широко воспользоваться ее данными для объяснения явлений социальной жизни»121.

В России общая картина была примерно такая же, как на Западе: происходило бурное развитие позитивизма, психологии и социологии. Философия позитивизма, социология и

121 Лаппо-Данилевский А.С. Психические факторы общественной жизни в социологии Конта // Социо-логия в России XIX – начала XX веков. С. 96, 97. 122 См.: Зорькин В.Д. Позитивистская теория права в России. М., 1978. С. 193, 194.

95

психология взаимно дополняли и стимулировали развитие друг друга. Такое положение дел выразилось в том, что одни и те же авторы были и философами, и социологами, и психоло-гами. Появление огромного вала литературы (переводной и оригинальной) по позитивист-ской философии и социологии стимулировало психологическую мысль, формировало соот-ветствующую научную среду. По инициативе психолога и философа М.М. Троицкого в 1885 г. было создано Московское психологическое общество при Московском университете. Об-щество развернуло широкую издательскую деятельность, частью которой явилось основание философом и психологом Н.Я. Гротом журнала «Вопросы философии и психологии». В 90-е гг. в разных городах России создаются психологические лаборатории (в основном в психиат-рических клиниках).

Одна из центральных тем психологической социологии права в России – соотношение социологии и психологии. Изначально и на Западе и у нас со стороны социологов были по-ставлены вопросы: является ли психология строгой наукой; может ли социолог в своих ис-следованиях опираться на данные психологии и если может, то в какой мере; можно ли счи-тать социологию, построенную на основе психологии, вполне научной? Ведь действительно, психология как наука во многом базируется на неких аксиомах, принимаемых не столько в результате объективного научного анализа, сколько на основе коллективного, веками прочно усвоенного обыденного опыта. Психологическая наука – это в значительной мере комплекс гипотез, которые исследователь стремится согласовать между собой, пытаясь проверять их

123 См.: Ждан А.Н. Психологическая мысль // Русская философия. Энциклопедия / Под общ. ред. М.А.

96

эмпирическим материалом. Между психической жизнью индивида и социальных групп, с одной стороны, и их поведением, с другой, – дистанция огромного размера. Механизм взаи-модействия между психикой и поведением не имеет прямой связи, огромное число фактов, влияющих на поведение, скрыто от наблюдателя. Поэтому остается одно – домысливать, строить гипотезы, опираясь на очень опосредованный, малоинформативный эмпирический материал. Социологи с самого начала чувствовали данный изъян психологии и потому при-нимали ее всегда с большими или меньшими оговорками.

Показательный пример – подход М. Вебера и Э. Дюркгейма, для которых психология – лишь дополнительный инструмент в социологическом исследовании. С точки зрения пер-вого, к пониманию общественных институтов следует идти не от анализа психологических свойств человека, а путем изучения институтов, их структуры и взаимосвязи элементов: «Только тогда психологический анализ может в определенном конкретном случае оказаться очень ценным, углубляя наше знание исторической культурной обусловленности и культур-ного значения общественных институтов»124. «Социальные факты – поддерживает данную мысль Э. Дюркгейм, – не только качественно отличаются от фактов психических; у них дру-гой субстрат, они развиваются в другой среде и зависят от других условий»125. Ни индивиду-альную, ни даже массовую психологию нельзя свести к социальным институтам, представ-ляющие собой качественно иную реальность. Психология есть лишь бесформенное вещест-во, которое благодаря объективным социальным условиям способно обрести форму, струк-туру и стать институтом. От религиозного чувства, инстинкта власти и пола до становления соответствующих институтов церкви, государства и семьи лежит пропасть. Социологу сле-дует «отказался делать из психологии в некотором роде центр своих операций, пункт, из ко-торого должны исходить и к которому должны возвращаться его отдельные вторжения в мир социальных явлений. Нужно, чтобы он проник в сокровенную глубь социальных фактов, на-блюдал их прямо и без посредников» (т.е.

Многие русские социологи демонстрировали другой подход. Во многом прав был Н.И. Кареев, когда сделал вывод о психологической направленности всей русской социоло-гии. Подавляющее большинство русских социологов, утверждал он, изучая общество, госу-дарство и право, стремилось опуститься на микроуровень и там найти объяснение социаль-ных институтов и процессов. Признание важной роли личности, психической основы обще-ственных явлений и субъективное отношение к ним – вот, на его взгляд, главные черты рус-

124 Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Вебер М. Избр. произв. М., 1990. С. 388. 125 Дюркгейм Э. Метод социологии // Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социо-логии. М., 1990. С. 399. 126 Там же. С. 500.

97

ской социологии127. Однако при всей своей популярности психология понималась по-разному, что зачастую вносило путаницу в исходные методологические позиции, мешало адекватно воспринимать взгляды друг друга. Социологи примерно совпадали во мнении, что психология изучает некий единый комплекс, состоящий из сознания, эмоционально-волевых установок и физиологических реакций, но каждый из них, подстраивая психологию под свою концепцию, выдвигал на первое место либо сознание, либо эмоции, либо физиологические реакции. Так, П.Л. Лавров, исходя из своей позиции максимального сближение естествозна-ния и обществоведения, считал психологию частью антропологии, которая в свою очередь входила в зоологию128. Н.М. Коркунов и Б.А. Кистяковский, говоря о психических процес-сах, как правило, понимали под ними сознание, Л.И. Петражицкий – эмоции. П.А. Сорокин предлагал разбить понятие психики на психофизику (часть биологии: физиологические акты, бессознательные переживания, простейшие эмоции) и психологию (осознаваемые процес-сы)129. В.М. Хвостов расширял психологию до крайне абстрактной и безмерной категории духовности130.

Стремясь доказать психическую природу общества, государства и права, русские со-циологи, как правило, указывали на личность как первоисточник психических переживаний. «Личность, – утверждает Н.И. Кареев, – есть единственное реальное существо, с которым имеет дело социология. Народы или отдельные классы одного и того же народа суть собира-тельные единицы, состоящие из отдельных личностей. Лишь последние мыслят, чувствуют, желают, стремятся и действуют… Все, что мы относим к понятиям духовной культуры или социальной организации, существует только в личностях и чрез личности»131. «Общество, – подчеркивал он, – не организм, а система разного рода психических действий, воздействий и взаимодействий, происходящих между отдельными индивидуумами»132. Только изучив эти простейшие отношения, убеждал Н.И. Кареев, можно переходить к анализу более сложных институтов (например, государства и права).

П.А. Сорокин, также понимая под социальным явлением психическую связь между индивидами, пытается (на основе идей Л.И. Петражицкого) установить механизм данного взаимодействия. Любое социальное явление, развивает он свою мысль, может быть разложе-но на два элемента: психическое переживание и его объективированный, материализованный символ. Любая социальная группа предполагает психическое взаимодействие, а значит – и набор символов, им соответствующих. Члены организации вступают в связь между собой не

127 См.: Кареев Н.И. Введение в изучение социологии. С. 18. 128 См.: Лавров П.Л. Избр. произв. В 2-х т. Т. 1. С. 467, 474. 129 См.: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. С. 38, 39. 130 См.: Хвостов В.М. Указ. соч. С. 10. 131 Кареев Н.И. Введение в изучение социологии. С. 149. 132 Там же. С. 377.

98

непосредственно, а путем опознавания символов. Например, государство как эмпирическая организация, право как совокупность внешне выраженных источников существуют потому, что им предшествуют соответствующие психические переживания. Люди воспринимают се-бя в качестве граждан одной страны потому, что есть овеществленные признаки государст-венно-правовой жизни (глава государства, чиновничество, армия, полиция, законы и т.п.), рожденные их эмоциональным состоянием. Поэтому, чтобы понять поведение больших и малых социальных групп (народа, государства, партии), необходимо совершить редукцию от символа к психическому переживанию, установив между ними каузальную связь133.

Казалось бы, признание русскими социологами психической природы социальных ин-ститутов должно было заставить их отказаться от поиска закономерностей, т.к. воля, эмоции, бессознательное – вещи глубоко иррациональные, искать здесь закономерность было бы бесполезно. Но они, напротив, восприняли психологию в качестве дополнительного инстру-мента в качестве поиска разного рода повторяемости и зависимости в мире политико-правовых явлений. «Чтобы сделаться наукой о закономерном развитии человечества – отме-чает М.М. Ковалевский, – социологии долгое время недоставало и того знакомства с психо-физической природой человека, которая одна способна объяснить нам и естественный им-пульс к самоусовершенствованию, и границы этого последнего»134. Ценность психологии, рассуждает он, состоит в ее способности установить неразложимое ядро человеческой при-роды и основанные на ней пределы эволюции политико-правовых институтов. Если эти пре-делы будут выявлены, то социология получит гораздо более ясное представление о потен-циале созидательных и разрушительных свойств человеческого поведения. Ведь присущий человеческой природе конфликт эгоизма и альтруизма может быть, по логике М.М. Ковалев-ского, разрешен в пользу того или другого начала, что направит развитие государства и пра-ва по пути либо ужесточения, либо гуманизации.

По Н.М. Коркунову, психология позволяет установить закон наследственности, в со-ответствии с которым ценности, нормы и институты передаются из поколения в поколение, обеспечивается преемственность и постоянство в развитии общества, государства и права. Закон наследственности проявляется в том, что в основе исторического существования наро-да и его государственности лежит социальный идеал, т.е. некий идеальный каркас, опреде-ляющий прошлое, настоящее и будущее народа и устанавливающий рамки его политико-правового развития135.

Более сложную картину проявления психической закономерности рисует П.А. Соро-кин, отстаивая своеобразный каузальный дуализм. Чистая, «в себе самой данная» психика,

133 См.: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. С. 39 - 46, 50 - 52. 134 Ковалевский М.М. Очерк истории развития социологических учений. С. 180. 135 См.: Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. СПб., 2003. С. 261, 262.

99

утверждает он, не связанная с социальной жизнью, имеет собственные законы. Но переходя в объективированные формы и становясь материализованными символами, она начинает подчиняться законам материального мира, прежде всего биологическим и физико-химическим. Соответственно между законами чистой психики и законами, рожденными ей символических форм, возникает дистанция, они расходятся. Социолог, чтобы выявить зако-номерности социальной жизни, должен обращаться не к чистой психике, а к ее символам, вполне доступным объективному анализу136. Иначе говоря, если исследователь хочет понять закономерности развития и функционирования государства и права с использованием дан-ных психологии, он вынужден обращаться к эмпирическим фактам государственно-правовой жизни. Здесь закономерности психической жизни проявляют себя не непосредственно, а опосредованно, через действие политико-правовых форм.

Решение вопроса о психической природе общества, государства и права предопреде-ляло соотношение психологии и социологии. Поскольку русские социологи психологическо-го направления считали психические процессы эпицентром социальной, политико-правовой жизни, то психология для них – либо часть социологии, либо – ее основа. В этом отношении показательна позиция К.Д. Кавелина (одного тех, кто, по словам Н.С. Тимашева, предвосхи-тил теорию Л.И. Петражицкого137): психическая жизнь – ядро жизни социальной, но изучать ее следует, базируясь на объективных фактах культуры. Социология здесь играет инстру-ментальную, подготовительную роль (отбирает и исследует материал) для изучения психи-ческих процессов.

Примерно такой же подход разделяет и П.А. Сорокин: «Поскольку по определению социокультурные или надорганические явления являются ментальными по своей природе, разница между психологическими и социологическими исследованиями является относи-тельной. Когда исследователь берет психологические факторы, например инстинкты, жела-ния, идеи, эмоции или реликты, и использует их в качестве переменных для интерпретации социальных фактов и процессов, то его исследование подпадает под область психологии. Ко-гда же он берет социальные факторы, скажем, структуру общества или культуру и через них пытается объяснить определенные ментальные черты и феномены, то его исследование по-падает в область социологии. Однако эта граница представляется весьма неопределенной, о чем свидетельствует социальная психология, которая является наукой одновременно столь же психологической, сколь и социологической»138.

Несмотря на констатацию почти совпадения социологии и психологии, их пересече-

136 См.: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. С. 46, 47. 137 См.: Тимашев Н.С. Предисловие // Петражицкий Л.И. Теория и политика права. Избр. труды. СПб., 2010. С. 913. 138 Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. С. 183.

100

ния по предмету, русские авторы пытались, тем не менее, провести между ними границу. Во-первых, подавляющее большинство из них считали частью социологии именно социальную психологию, но не индивидуальную. Между социологией и индивидуальной психологией находились, конечно, точки пересечения, но в целом они признавались разными отраслями знания. Во вторых, различие между социологией и психологией проводилось как между формой и содержанием. Так, социология, согласно Н.И. Карееву, должна изучать общество в двух отношениях: его структуру и его душевное состояние. «Субъективный (ментальный) характер духовной культуры, – объясняет он, – и объективный социального строя и позво-ляют отнести первую к области социальной психологии, второй – к области собственно со-циологии, если только из той и другой не сделать две части социологии как изучения соци-альных продуктов психического взаимодействия, оставив за социальной психологией только самые процессы взаимодействия»139. Содержание (психология) социокультурных форм все-гда индивидуально, неповторимо, структура общества, государства и права и их функциони-рование, напротив, отличаются повторяемостью.

Признавая относительный характер границ между социологией и психологией, П.А. Сорокин, тем не менее, призывает освободить социологию от излишнего психологизма, а значит и субъективизма. С этой целью он предлагает опираться только на психологию, став-шей объективной наукой о поведении человека, т.е. ставшей рефлексологией или физиологи-ей нервной системы140. В этом случае социальная психология, приобретая более объектив-ный характер, сближается с социологией, а индивидуальная психология, напротив, обособ-ляется.

Пример радикального объединения социологии и психологии демонстрирует Л.И. Петражицкий, который с самого начала своей творческой деятельности объявил о необходи-мости создать новую психологическую науку – политику права. Пренебрежительно выска-зываясь о современных ему догматической юриспруденции (не способна понять существо права), социологии («музей научной патологии», набор конкурирующих теорий, выпячи-вающих в качестве фундамента социальной жизни какой-то один фактор) и психологии («хромая наука», т.е. зауживающая свой предмет), он поставил перед собой цель – создать эмоциональную социологию, где юриспруденция, социология и психология, радикально пе-реработанные, объединят свои лучшие познавательные качества. Ее главный предмет – пси-хологические переживания, ведущий метод – интроспекция (самонаблюдение психических актов). Объективные формы права и государства (нормативные факты) – подсобный матери-ал для установления главного – правовых переживаний. Понятно, что психология здесь не

139 Кареев Н.И. Общие основы социологии. М., 2010. С. 20. 140 См.: Сорокин П.А. Система социологии. М., 2008. С. 20.

101

просто объединяется с социологией и юриспруденцией, а полностью их поглощает. На вы-ходе – почти солипсизм, местами переходящий в фантасмагорию.

Рассмотрение власти, государства и права с психолого-социологической точки зрения сыграло весьма позитивную роль в демифологизации и демистификации данных институтов, лишении их ореола святости, в становлении трезвого, собственно научного взгляда на них. Во все времена (включая настоящую эпоху) одна из важнейших задач политического класса – придать политико-правовым институтам значение огромной ценности, связать их роль с высочайшими запросами человеческого духа и исторической судьбой народа. И это, конеч-но, абсолютно верная постановка вопроса, т.к. историческая судьба народа, его чувство соб-ственного достоинства, его высшие духовные ценности действительно накрепко связаны с национальным государством и правом. Утрата государственности всегда воспринималась народом как величайшая национальная трагедия (стоит только вспомнить, например, древ-нерусский эпос, отразивший монгольское нашествие). Идеология патриотизма, воспевающая национальную государственность как высочайшую ценность, действительно направлена на формирование в личности высоких духовных качеств.

Вместе с тем человек и общество – биологические организмы, государство и право – часть природы, на которую распространяются ее законы. Вот эту природную составляющую и попыталась показать психологическая социология права (более или менее удачно). Взгляд на власть, государство и право как на совокупность психологических реакций и механизмов объективно снижал их культурную ценность. Если, например, для Гегеля право и государст-во были проявлением свободы, мирового разума, торжеством высокого человеческого духа, то с точки зрения психологической, государство и право – всего лишь следствие стереотипов и рефлексов человеческой психики. Психолого-социологическая трактовка предполагала, что право и государство были не столько элементами культуры, сколько природными явлениями. Поведение человека в области политики и права определялось не столько априорными нрав-ственными и религиозными императивами, сколько психологическими стереотипами, сло-жившимися в эпоху первобытного человеческого стада. Многие русские социологи считали, что поскольку даже так называемый цивилизованный человек – стадное существо, он вос-производит первобытные стереотипы поведения в условиях современного государства и права. В свою очередь современные политико-правовые институты, неразрывно связанные с первобытной архаикой и основанные на ней, всячески ее стимулировали и многократно уси-ливали. Империалистические государства Запада и Россия рубежа XIX – XX вв. не могли взращивать свою военную мощь, не апеллируя, в конечном счете, к древним инстинктам. Та-ким образом, психологическая социология права, выводя на первый план психолого-биологические аспекты жизни человека в сфере политики и права, если не игнорировала

102

полностью его рациональные качества, то весьма сильно их принижала.

Исходной точкой психолого-социологической теории стало признание государства и права фактом жизни, эмпирическими явлениями во всей их природной необходимости. В рамках позитивистской традиции государство и право сводились к эмпирическим проявле-ниям, которые и следовало изучать. Сущность данных институтов была отнесена к метафи-зике, предмет исследования – функциональные связи и механизм взаимодействия. «Власть, – утверждает Н.И. Кареев, – есть отвлеченное понятие, существуют же только властвующие и подвластные, повелевающие и повинующиеся, приказывающие и исполняющие приказания, и власть являет бытие, пока и поскольку исполняются приказания ее носителей и представи-телей, пока и поскольку вообще повинуются ее велениям, т. е. происходит фактическое пользование властью, а не простое обладание ее титулами»141. Иначе говоря, государство и право – данность, имеющая первопричину своего бытия в феномене жизни и доступная наблюдателю только в качестве природной эмпирики. Такой подход имел двоякое следствие. С одной стороны, провозглашенный позитивизмом агности-цизм стимулировал научное познание психологических механизмов, связанных с функцио-нированием политико-правовых институтов. Но с другой – мистифицировал феномен жизни, отнеся его первопричину к сфере иррационального. Психологическая социология права здесь была близка к философии жизни, берущей свое начало от Шеллинга, Шопенгауэра и Ницше и усматривавшей в феномене жизни иррациональное начало. Такой теоретической четкости русские социологи права, как правило, не демонстрировали, но общий вектор их исследова-ний был направлен в сторону бессознательного. Это не значит, что ставилась задача постичь бессознательное (в этом случае они оказались бы на поле метафизики), но оперировать дан-ной категорией и обращаться к его проявлениям им было необходимо. Эмоции, инстинкты, психические реакции – все это было феноменами жизни и имело глубоко иррациональные корни. Открытые психологические механизмы создавали некоторую научную картину, но их подлинная первопричина, стихия жизни оставалась неразгаданной.

Первой системной попыткой обращения к бессознательному стала эмоциональная со-циология Л.И. Петражицкого. При всем стремлении остаться на почве науки его теория эмо-ций в целом не выходит за рамки гипотезы. Концепция интуитивного права, систематизиро-ванная, детально разработанная, в значительной мере оригинальная, даже опирающаяся на какой-то эмпирический материал, должна все-таки приниматься на веру. Очевидных доказа-тельств существования интуитивного права наука не предоставляет. Сторонник данной тео-рии вынужден отталкиваться от положений, принимаемых в качестве аксиомы. Конечно, на-личие психологической составляющей права и государства не вызывает сомнений; невоз-

141 Кареев Н.И. Общие основы социологии. С. 42, 43.

103

можно не согласиться с тем, что официальное право живет в самой гуще других социальных норм, от них зависит и ими пополняется; нельзя не признать разрыв между официальным правом и другими социальными нормами, но все это еще не дает основания делать вывод о наличии некоего интуитивного права.

Вместе с тем гипотеза Л.И. Петражицкого об эмоциональной (т.е. иррациональной) природе права и государства представляется весьма плодотворной. Основоположник психо-логической школы права прав в том, что обыденное сознание связывает авторитет государ-ства и права с неким внешним источником, расположенным вне субъекта. «Наивно-детское сознание», по Петражицкому, ищет источник авторитета политико-правовых институтов не в себе самом, а во внешних объектах. Человек с наивно-реалистическим взглядом на мир не в состоянии предположить, что он сам своими переживаниями создает феномен авторитета, но вследствие интеллектуальной незрелости переносит их на внешний объект, наделяет его своими свойствами. Данный фетишизм рождает представление, что «наряду с нашим ―я‖ имеется налицо еще какое-то другое существо, противостоящее нашему ―я‖ и понуждающего его к известному поведению, какой-то таинственный голос обращается к нам»142. Этические эмоции переживаются как внутренняя помеха для проявления своей свободы, воспринима-ются как приказы или запреты. Благодаря такому механизму законам и власти начинают приписывать «высший мистический авторитет». Чем больше лиц, готовых приписывать внешнему объекту (например, дряхлому и бессильному старцу) свои эмоциональные пере-живания, тем большей коллективной силой распоряжается властитель. Этические эмоции оказывают давление на философов и ученых, что выразилось в появлении таких понятий, как «объективный дух», «народный дух», «общая воля», «инстинкт рода». Так называемая ре-альность государства и права, представленная в виде отдельных эмпирических проявлений (парламент, армия, текст закона и т.п.), делает вывод Петражицкий, есть ничто иное как «эмоциональная фантазма», фикция, подлинная реальность политико-правовых институтов – эмоциональное переживание человека143.

Схожую мысль высказывал Н.М. Коркунов: «Все, от чего человек сознает себя зави-симым, властвует над ним, все равно, имеет ли оно и даже может ли иметь волю. Для власт-вования нет надобности, чтобы это сознание зависимости было реально. Не требуется даже, чтобы существовало то, идея о чем властвует над человеком. Для властвования требуется только сознание зависимости, а не реальность ее. Другими словами, власть есть сила, обу-словленная не волею властвующего, а сознанием зависимости подвластного… Государст-венная власть – не чья-либо воля, а сила, вытекающая из сознания гражданами их зависимо-

142 Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. СПб., 2000. С. 45, 46. 143 См.: там же. С. 56, 173, 174.

104

сти от государства»144. Властью обладает любой, кто способен вызывать в людях сознание зависимости (знахарь и врач перед больным, праведник перед грешником и т.д.). На этом чувстве основаны патриотизма и готовность приносить жертвы, оно сплачивает людей в од-но государство и служит его опорой145.

Оба юриста, вскрыв психологический механизм формирования авторитета власти и права, указали на бессознательное как его источник. Они убедительно показали, что автори-тет государства и права есть проекция бессознательных, стихийно-эмоциональных свойств личности. Оставаясь на почве науки, они тем не менее апеллировали к бессознательному как подлинной основе государства и права. Правда, оба юриста полагали, что по мере расшире-ния научного мировоззрения и просвещения масс сфера бессознательного будет сужаться, реалистический взгляд людей на государство будет усиливаться, а зависимость от него – ос-лабляться. «Власть государства, – утверждал Н.М. Коркунов, – простирается лишь настоль-ко, насколько граждане сознают себя от него зависимыми. Поэтому всякое сознание личной или общественной свободы непременно обусловливает соответственное ограничение госу-дарственной власти»146. Еще больший оптимизм высказывал Л.И. Петражицкий, возлагая просветительскую (и в этом смысле реформаторскую) функцию на свою политику права. В такой позиции была, как представляется, только доля истины, т.к. практика XX в. доказала существование непреодолимого предела в деле ослабления зависимости от государ-ства. В данном случае и Коркунов и Петражицкий неоправданно переоценивали когнитив-ный механизм и недооценивали психологический. Конечно, сознание связано с психологией, влияет на перевод отдельных элементов бессознательного в сознание. Но ядро бессознатель-ного неразложимо, оно всегда будет воспроизводить стереотипы власти и подчинения, а зна-чит поддерживать и укреплять чувство зависимости человека от государства. Общество и государство заинтересованы в том, чтобы стимулировать и бесконечно воспроизводить дан-ные психологические стереотипы.

Апелляция к бессознательному как основе права и государства заметно усиливается в учении Г.Д. Гурвича – ученика и выдающегося наследника идей Л.И. Петражицкого. Русско-французский юрист вводит понятие юридического опыта, имеющего дологическую, внерас-судочную, бессознательную природу. Подчеркивается, что данный опыт возможен только в социальной группе, способной к организации, что предопределяет возможность существова-ния прав и обязанностей, некоей системы норм. Для социологии права представляет интерес именно обыденный, наиболее архаичный пласт юридического опыта, а не рационализиро-ванный и осознанный (после процедуры редукции и инверсии): «Для того чтобы дойти до

144 Коркунов Н.М. Указ. соч. С. 300. 145 См.: там же. С. 300, 301. 146 Там же. С. 320.

105

глубинного и порой завуалированного смысла реального правового поведения, социология права зачастую вынуждена добираться до предлогического переживания, до правовых веро-ваний, до актов интуитивного признания»147. Юридический опыт конституируется актами признания (интуитивными по своей природе), которые и образуют непосредственное юриди-ческое переживание. Последнее осуществляется на трех уровнях и в форме трех видов права: 1) формальное и организованное право; 2) живое право в форме интуитивного права и неор-ганизованного права; 3) нормативные факты, обладающие подлинной реальностью и потому основополагающие, наиболее глубокие и наиболее важные в юридическом переживании. Нормативные факты, существующие на грани сознания и бессознательного, есть первичная правовая реальность, именно на этом уровне формируется основа всей пирамиды права148.

Итак, бессознательное, по Гурвичу, есть та среда, где непосредственно переживается реальность права, происходит «взаимопроникновение идеального и чувственного, ценности и бытия, автономии и гетерономии, которые непосредственно воспринимаются в юридиче-ском опыте и предшествуют любому суждению»149. Поскольку нормативный факт занимает промежуточное положение между нормой (должным) и фактом (сущим), между духовным и чувственным опытом, между логикой и моралью, необходимо создать метод, учитывающий идеальное и эмпирическое, преодолевающий противопоставление нормативного и социоло-гического подходов, метод идеал-реализма. Близкий к феноменологии, по утверждению Гур-вича, данный метод действительно во многом был направлен на установление первичного, в известном смысле априорного знания о праве, но стремление познать чувственный, эмоцио-нальный компонент права наполняло идеал-реалистический подход психологизмом, уводя-щим к иррационализму бессознательного.

Признание за политико-правовыми феноменами природной, биологической основы ориентировало социологов на исследование роли инстинктов и психофизических реакций. При всем стремлении подвести под исследование власти, государства и права естественно-научный фундамент, русские авторы не были склонны его гипертрофировать, преобладала позиция о взаимодействии природного и культурного начал. Так, Г.К. Гинс (ученик Л.И. Петражицкого) категорически утверждает, что происхождение и развитие права – проблема психологическая, а изучение психологических явлений следует начинать с исследования их биологических корней. При изучении поведения людей «нельзя не обращаться к изучению поведения животных, если представляется необходимость установить первоначальные, про-

147 Гурвич Г.Д. Юридический опыт и плюралистическая философия права // Гурвич Г.Д. Философия и социология права. Избр. соч. С. 280, 281. 148 См.: там же. С. 265 - 267. 149 Там же. С. 264.

106

стейшие формы переживаний»150. У животных и людей есть одинаковые первобытные ин-стинкты (стремление собирать, хранить и защищать свое, властные отношения, чувство мес-ти и страха перед смертью), но только в условиях человеческой культуры они способны трансформироваться в собственность, государство и право.

Согласно Н.С. Тимашеву, в основе феномена власти лежат врожденные инстинкты, условные рефлексы и механизм торможения. В условиях человеческого коллектива властный инстинкт реализуется путем формирования условных рефлексов в форме приказов власт-вующего лица. Акты приказания становятся сигналами для проявления врожденного качест-ва господства и подчинения. Приказ господствующего лица не просто вызывает у человека реакцию подчинения, но блокирует, тормозит у него все остальные мыслительные процессы. В этом смысле феномен власти схож с гипнозом: в обоих случаях используется механизм торможения, только при гипнозе степень торможения выше. Механизм торможения и систе-ма условных рефлексов делают властное взаимоотношение автоматическим, в чем заинтере-сованы современные государства. Политические и военные ритуалы и церемониалы, речи перед сотнями тысяч людей, использование государственной символики – все направлено на поддержание стереотипов подчинения. Используется «политика престижа»: поскольку слабо исполняемые или неисполняемые приказы ведут к исчезновению рефлекса подчинения, власть всегда добивается исполнения своих приказов, даже если признает их нецелесообраз-ными151. Таким образом, инстинкт власти перерастает в феномен государства благодаря воз-действию не только биологических, но и социальных факторов.

На важную роль подражания в становлении и функционировании политико-правовых институтов указали Н.К. Михайловский и Г.К. Гинс. Они каждый по-своему попытались до-казать, что в основе унификации и преемственности политико-правовых форм лежит меха-низм подражания152. «Каждое вновь обнаруживающееся общественное наслоение, – рассуж-дал Н.К. Михайловский применительно к европейскому средневековью, – копирует своих предшественников, – оно, кроме того, регламентирует подражание, делает его обязательным и в самой организации своей, и в производстве, и во всем складе жизни. Ни ремесленник, ни рабочий не должен проявлять какую-нибудь оригинальность, какое-нибудь творчество в сво-ей деятельности: они должны следовать раз установленным образцам в качественном и ко-личественном отношении. Без конца повторяя друг друга, они повторяют себя и в детях сво-их, что достигается все более и более прочным установлением принципа наследственности занятий, прав и обязанностей… Средневековая регламентация отнюдь не была чем-то тяже-

150 Гинс Г.К. Право и культура. М., 2012. С. 46. 151 См.: Тимашев Н.С. Феномен власти // Тимашев Н.С. Методологические работы: 1920–1930 годы. С. 137 - 142. 152 См.: Гинс Г.К. Указ. соч. С. 104, 105.

107

лым или нестерпимо принудительным. Она только, так сказать, кодифицировала веления са-мой жизни»153. Способы формирования и смены власти, механизм ее функционирования, становление юридической процедуры, придание ей стабильности и надежности действитель-но во многом определяется способностью больших масс людей перенимать чужой социаль-ный опыт. На этом строится кумулятивное наращивание знаний, берущееся у предшествую-щих поколений или других народов. Конечно, единообразие институтов власти и права в решающей степени определяется не столько стереотипами психофизических реакций, сколь-ко ограниченным набором вариантов поведения человека в сфере производства, брачно-семейных и властных отношений. Умение перенимать социальный опыт – одно из условий выживания человечества, где механизм подражания занимает хотя и не центральное, но весьма заметное место.

Русские социологи предприняли попытку показать зависимость между психологиче-ским восприятием государства и права и численностью социальных групп. Г.К. Гинс назвал это законом интенсификации, согласно которому эмоции усиливаются по мере роста чис-ленности людей: «Право, как явление социальной психологии, не минует этого закона. После того как достигнута унификация норм и однообразие их применения (обряды, шаблоны), право становится коллективным достоянием. Помимо ―моего‖ права и ―его‖ права, есть еще ―наше‖ право, то есть сознание того, что определенный уклад совместной жизни основан на правилах, соблюдение которых должно встретить коллективную поддержку… Чем шире распространяется действие закона во времени и пространстве, чем сильнее сознание, что так поступает каждый римлянин, каждый иудей, каждый мусульманин, каждый фашист или на-ци, тем прочнее повиновение закону. Интенсификация переживаний проявляет свое действие в совместной жизни массы людей»154.

Не только право, но и власть зависит от численности коллектива. Феномен власти, рассуждает Н.С. Тимашев, всегда предполагает три элемента: субъект, объект и отношение между ними. Простейшая модель власти, состоящая из одного властвующего и одного под-властного, рушится, если последний рвет это отношение. Но по мере увеличения количества подвластных, отношение власти становится все более прочным, т.к. разрыв отношений меж-ду одним из подвластных с властвующим лицом автоматически не ведет к разрыву отноше-ний с остальными подвластными. Лицо, стоящее внизу властной пирамиды, понимает такой механизм и потому воспринимает отношения между властью и другими подвластными в ка-честве объективной, подчиняющей его силы. В этом случае подвластный подчиняется уже не просто субъекту власти, а всей социальной группе, сама властная пирамида, вся целиком,

153 Михайловский Н.К. Герои и толпа // Михайловский Н.К. Герои и толпа. Избр. труды по социологии. В 2-х т. Т. 2. С. 89. 154 Гинс Г.К. Указ. соч. С. 126, 127.

108

подчиняет себе индивида155. Характеристика психологической социологии права была бы не полной, если не отме-тить влияния на нее европейского рационализма. При всем стремлении показать государство и право как природные явления, как психические феномены русские социологи демонстри-руют вполне осознанную связь с рационалистической традицией. Хотя они и пытаются раз-вивать свою аргументацию в естественнонаучном духе, оставаясь на почве эмпирики, ме-таюридическая цель их исследований, как правило, не выходила за рамки просветительской традиции. Ориентация на ценности эпохи Просвещения была многократно усилена сформу-лированной Сен-Симоном и Контом теорией прогресса, которой придерживались все социо-логи-позитивисты. Вера в прогресс в области нравственности и науки, политико-правовой и экономической жизни было частью их мировоззрения, сочетавшее в себе реалистический взгляд на мир с наивностью.

Показательный пример – политика права Л.И. Петражицкого, которая, с его точки зрения, есть наука о должном праве, о праве, каким оно должно быть. В этом смысле он жа-леет об утрате естественным правом своих позиций и выступает за его возрождение. Задача права, утверждает русский юрист, – способствовать нравственному прогрессу, двигаться к идеалу всеобщей любви156. Очевидно, что Петражицкий пытается совместить несовместимые вещи: утопический социальный идеал, основанный на принципе любви, и реалистическое понимание права, основанное на психике человека, тесно связанной с его животной, неиз-менной природой. Психологическая социология права как никакая другая доказывает, что право не способно изменить природу человека, оно лишь фиксирует уровень развития обще-ства, соответствующий материальным и духовным условиям его жизни. Резкое изменение этих условий (например, снижение материального уровня жизни) неизбежно ведет к обнаже-нию животных свойств человеческой природы, эскалации агрессии, что влечет изменения в праве: оно ужесточается. Например, прогресс в сфере прав и свобод человека и политико-правовых институтов на Западе, зафиксированный уже в первых документах буржуазных революций, говорил не столько об изменении нравственной природы западного европейца, сколько об изменении внешних условий его жизни. Принципы свободы и равенства, поло-женные в основу буржуазного права, диктовались не требованиями гуманизма, а потребно-стью рыночной экономики. В XIX и XX вв. развитие буржуазной правовой культуры демон-стрировало не нравственный прогресс, а стремление индивида к конформизму и автоматиче-скому подчинению власти в обмен на стабильность, порядок, бытовой комфорт и материаль-ное благополучие (об этом много писали европейские философы-экзистенциалисты).

155 См.: Тимашев Н.С. Феномен власти. С. 143, 144. 156 См.: Петражицкий Л.И. Введение в науку политики права // Петражицкий Л.И. Теория и политика права. Избр. труды. С. 10, 12, 33.

109

Русские социологи права, обращаясь к человеческой психике, должны были выяснять роль сознания как ее составной части. В понимании сознания они, как правило, стояли на идеалистических позициях, признавая существование неких априорных нравственных и ло-гических императивов. Так, следует признать известную правоту за Г.Д. Гурвичем, который утверждал: «Доктрина нормативных и автономных эмоций Петражицкого логически приво-дит к теории эмоциональной интуиции ценностей, развитой впоследствии с таким фурором немецким мыслителем Максом Шелером в соответствии с принципами феноменологической философии»157. Дествительно, Петражицкий исходил из постулата, что в основе интуитивно-го права лежат некие аксиомы – наиболее очевидные запреты, выступающие в качестве базо-вых ценностных ориентиров и основой любого другого вида права158. Здесь, помимо психо-логии, он опирается на концепцию нормативного ценностного сознания, что было навеяно кантианством и традиционной школой естественного права. Сам Гурвич, развивая идею сво-его учителя о нормативном факте, видел в последнем наличие двух составляющих – нормы и факта. Норма, отнесенная им к сфере должного, содержала в себе идею справедливости, что поднимало право с уровня эмоционального переживания (т.е. с природного, по своей сути) до социокультурного, т.е. собственно человеческого феномена. Нормативный факт, переста-вая быть актом только психики, становился еще и актом нравственного сознания159.

157 Гурвич Г.Д. Юридический опыт и плюралистическая философия права. С. 344. 158 См.: Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. С. 484, 485. 159 См.: Гурвич Г.Д. Идея социального права // Гурвич Г.Д. Философия и социология права. Избр. соч. С. 126.

110