§3 Критическая оценка аксиологии Дворкина

Довольно многие критики Дворкина обвиняли его в самонадеянности²⁶⁵. Данное обвинение связано напрямую с его тезисом о едином правильном ответе. И действительно, как можно быть хоть в чем-то уверенным после Декарта, Юма, Маркса и Ницше? Все дело в том, что в наше время не принято говорить о чем-то без оглядки на мнения своих предшественников и именитых современников, забывать о том, что ты сам – продукт идеологической обработки своего общества и государства, а твои взгляды обусловлены твоей принадлежностью к определенному полу, классу и расе.

Иными словами, как это не парадоксально звучит, не принято говорить так, как будто то, что ты говоришь, - это истина в последней инстанции. Иметь собственное мнение стало в современном обществе признаком дурного тона. Стефан Гест писал: «[Мы] настолько сегодня погрязли в релятивизме, что иметь убеждения или вслух выразить приверженность определенной линии, может означать только одно: заблуждаться, будучи уверенным в своей правотеt²⁶⁶». Очень многие критиковали теорию Дворкина с подобных позиций.

Говорить и писать так, как Дворкин говорил и писал, то есть, как будто все сказанное и написанное им истинно, ему позволяла его «анти- архимедианская» установка. По Дворкину, мы просто не можем оценить истинность или объективность его позиции кроме как изнутри самой этой позиции, то есть по критериям, предполагаемым самим же Дворкиным. Так как у нас нет и не может быть точки опоры «во вне».

Если Дворкин прав в своем утверждении, что право является интерпретивным понятием, то все критериальные (концептуальные) теории права архимедовского толка заблуждаются, ведь все их аргументы

²⁶⁵ Guest S. Ronald Dworkin // Jurists: profiles in legal theory. - 1997, Edinburgh university press, 2^nd ed., p.

²⁶⁶ Ibid., p. xiv

концептуальны, а не интерпретивны. Подобным же образом, концептуальные аргументы о соотношении свободы и равенства не могут в должной степени решить нормативные дилеммы, которые делают эти понятия столь важными для нас. «На глубинном уровне ни один аргумент архимедовского толка не способен поколебать нашу уверенность в обычных моральных доводах, которые представляют собой хлеб с маслом любого политического или морального спора²⁶⁷».

Дворкин полагает абсурдным пытаться определить, что такое «право»,

«свобода», «равенство» или «демократия», посредством концептуального анализа. Он писал: «Довольно популярна точка зрения, согласно которой демократия – это правление большинства. Данное определение оставляет за скобками вопросы оценочного характера, как, например, является ли демократия плохой или хорошей. С точки зрения сторонников Архимеда, подобные вопросы являются нормативными, тогда как вопрос о том, что такое демократия, - концептуальный и дескриптивный. Подобные трактовки свободы и демократии я отношу к теориям Архимеда, потому что, хотя они являются теориями о нормативных общественных практиках, они утверждают, что сами не являются нормативными теориями. Они утверждают, что они являются философскими или концептуальными теориями, которые только описывают социальную практику, оставаясь при

этом нейтральными²⁶⁸».

Дело даже не в том, что подобные определения неверны, а в том, что они не имеют существенного веса в моральных и политических спорах. Можно сказать, что право – это когда одни люди говорят другим что-то сделать, и другие это делают. Однако простота и нейтральность данного определения куплены ценой его бесполезности и нерелевантности, оно не отвечает на те вопросы о праве, которые делают его для нас интересным, как, например, вопрос о его обязывающей силе. А эти вопросы всегда оценочны и

²⁶⁷ Ripstein A.

²⁶⁸ Dworkin R. Justice in robes. – London: The Belknap University Press, 2006, p. 146 - 147

нормативны, то есть – инетрпретивны. Ведь толкование – это то, что сочетает описание и оценку.

Теоретически возможно дать чисто дескриптивную характеристику моральных устоев некой группы. Однако те, кто участвуют в этических спорах, редко сосредотачивают свое внимание на морали в дескриптивном смысле, ведь это не поможет им решить, что им стоит делать, ведь моральные понятия интерпретивны. И, как все инетрпретивные понятия,

«они функционируют в обычном мышлении и речи как интерпретивные понятия ценности: их описание оспаривается, результаты спора зависят от того, какое из описаний наилучшим образом отражает и воплощает эту ценность²⁶⁹».

Стремление Дворкина избавиться от точки опоры вне изучаемого

предмета делает невозможным не только разграничение дескриптивного и прескриптивного (сущего и должного) в рамках социальной практики, но и разграничение самих практик между собой. Критика Дворкиным теорий Архимедовского толка исключает саму возможность разграничивать разнообразные социальные практики, такие как право, политика и искусство, друг от друга, за исключением случаев специального толкования. Социальные практики требуют наличия конкретных доинтерпретивных границ только, когда кто-то стремится контролировать ту или иную практику, стремясь, при этом оставаться за ее пределами. Настоящие споры, будь то о праве, справедливости или искусстве, происходят только тогда, когда стороны сами являются участниками практики, и им, тем, кто внутри,

не нужно руководство извне²⁷⁰.

Отделить право от морали, или право от политики было бы возможно только стоя за пределами обоих. Однако, по мнению Дворкина, такой трансцендентной точки зрения не существует. А потому не может быть верен и правовой позитивизм, центральным тезисом которого является

²⁶⁹ Ibid., 150

²⁷⁰ Ripstein A.

разграничение морали и права. Так как трансцендентной точки зрения не существует, то дескриптивные теории не только ошибочны, а их, просто напросто, не существует. Соответственно, любая теория, которая мнит себя дескриптивной, таковой не является, и, на самом деле, также содержит скрытые оценочные суждения, то есть является интерпретивной.

Тезис об ошибке Архимеда является центральным, стрежневым или основообразующим для всей философии Дворкина. Опровергнуть его означает опровергнуть всю его теорию. Это ее скелет или, если точнее, хитиновый панцирь, на который крепится все остальное, и который защищает ее от агрессивной внешней среды в виде философской мысли двадцатого века.

Итак, любая моральная, политическая, правовая и философская теория, включая саму теорияю интерпретации, с необходимостью интерпретивна (то есть одновременно дескриптивна и прескриптивна). Мораль, право, политика и философия не разделимы, а все потому, что нет, и не может быть внешней точки опоры или основания. Так зачем же теории Дворкина нужна подобная защита?

Принять итерпретивный характер интерпретации, а также этических, правовых и политических понятий также означает заранее опровергнуть ряд скептических аргументов («внешних», как их называет Дворкин), которые стали уже традиционными в теории права, политологии и философии. О многих из них уже шла речь в этой работе, как, например, правовой скептицизм (реализм). Реалисты в юриспруденции считают право лишь способом замаскировать политические пристрастия судей. Применительно ко всем гуманитарным дисциплинам это можно назвать идеологией.

В двадцатом веке критика через выявление идеологических пристрастий того или иного художественного произведения, закона или судебного решения стала повсеместной. Пленных не берем, ведь невиновных не существует: даже теории идеологии не свободы от идеологии. Дворкин обнаружил довольно хитрый способ защиты от этого.

политика текста или явления, иными словами, это всегда критика из вне, с точки зрения отношений власти-подчинения.

Однако если верить Дворкину, у нас нет точки опоры во внешнем для гуманитарных дисциплин мире, с которой мы могли бы провести идеологический контроль и отделить описание от предписания, факты – от наших желаний, а право – от морали и политики. На мой взгляд, доктрина Дворкина – чистый пример идеологии. Проблема в том, что он этого и не отрицает и даже хвастается этим. Это идеология, которая отрицает возможность не-идеологии в гуманитарных дисциплинах.

Это самая сильная часть учения Дворкина, с виду, практически неопровержимая: для нормативных дисциплин нет и не может быть точки опоры во вне самих нормативных дисциплин, потому что мы не можем занять внешнюю позицию или находится на трансцендентной точке зрения (точке зрения бога) по отношению к ним. Ведь в гуманитарных науках объект совпадает с субъектом. Однако именно этот тезис я и считаю ошибочным, так как «во вне» мы должны искать не способ верифицировать наши выводы, но возможность их фальсификации. Вне возможности фальсификации не может быть критики, без критики нет науки, есть догматизм.

Представляется, что Дворкин вслед за Юмом совершенно справедливо отрицает возможность выведения моральных суждений из наблюдений эмпирических наук. И действительно, невозможно вывести нормативные суждения путем индуктивных умозаключений. Если рассматривать естественные науки как те, что оперируют преимущественно методами индуктивного толка, то вывод Дворкина был бы оправдан. Однако подобное представление о естественных науках (из которого, по-видимому, и исходит Дворкин) несколько устарело.

Так, например, Карл Поппер полагал, что говорить об индуктивном методе как об основном методе исследования не корректно. Ведь невеликая ценность такого метода, по его мнению, очевидна: любое число наблюдений

лебедей белого цвета недостаточно для обобщения «все лебеди белые». Ведь те, кто думают, что возможно прийти от частных суждений через упорядочивание экспериментальных данных к универсальным истинам, заблуждаются.

Ситуацию замечательным образом прояснил Бертран Рассел: «Один

индюк заметил, что как только он поселился на уютной ферме, корм стали давать ровно в девять утра. Как хороший индуктивист, он не поленился просчитать множество разных обстоятельств: в среду и пятницу, в жару и холод, в хорошую погоду и в ненастье, ведро в час кормежки было всегда полным. К сожалению, вывод индюка-индуктивиста «меня всегда кормят в девять утра» опровергли однажды поутру самым бесцеремонным образом, когда его самого отправили, предварительно ощипав, на кухню. И тогда наш

«индюктивист», наконец, познал на своей шкуре разницу между вероятностью и определенностью²⁷²».

Однако, несмотря на убежденность в невозможности выведения нормативных принципов из фактических данных естественных наук, сам Дворкин поддается предубеждениям индуктивного толка. Он, во-первых, полагает, что метод является одним из главных отличий естесвтенных наук от гуманитарных, что, как мы увидим, Поппер считал неверным. Во-вторых, Дворкин полагает, будто исследователь точных наук, в отличие от своего собрата по гуманитарным наукам, должен быть всегда образцом объективности, а голова ученого должна быть свободна от предположений, гипотез и оценок. Поппер называл это «философским мифом обсерватизма». Ни в естественных науках, ни в гуманитарных, разум никогда не бывает

²⁷¹ Поппер К. Логика научного исследования. - Москва: Астрель, 2010, стр. 21 - 22

²⁷² Taleb N. N. The black swan: the impact of highlyimprobable. - New York: Random House, 2007

подобен «tabula rasa». Как не существует нравственного суждения лишенного оценки, так нет и наблюдения, лишенного теоретического компонента²⁷³.

Как и Дворкин, Поппер полагает, что любое исследование, независимо от того, является ли оно естественнонаучным или гуманитарным, начинается с проблем, а чтобы их решить, нужны гипотезы. Однако Поппер полагает, что верность гипотезы проверяется не методом верификации, но путем фальсификации. Метод верификации ненадежен, так как базируется на индукции, и, следовательно, носит вероятностный характер. Метод фальсификации основывается на так называемом «modus tollens» (также известным, как «modus tollendo tollens», то есть путь исключения исключений, или рассуждение от противного), то есть базируется на

дедукции, и, как следствие, ведет к необходимым заключениям²⁷⁴.

При фальсификации мы по характеру следствий, вытекающих из нашей гипотезы, судим об истинности самой гипотезы. Если следствие ложно, то ложной является и гипотеза. Между верификацией и фальсификацией существует логическая асимметрия. Миллиарды подтверждений не способны увековечить теорию, но достаточно одного негативного факта, чтобы логически подорвать ее. Например, суждение: «Куски дерева не тонут в воде» лишает всеобщности другое суждение «Этот кусок эбенового дерева не держится на поверхности воды» (см. таблицу 6).

Таблица 7: Соотношение верификации и фальсификации по Попперу

²⁷³ Мальцева С.А. Антисери Д. и Реале Дж.:Западная философия от истоков до наших дней. - Санкт-Петербург: Пневма, 2008, том 4, стр. 664

²⁷⁴ Поппер К. Логика научного исследования. - Москва: Астрель, 2010, стр. 82 - 83

Поппер полагал, что теория, чтобы быть подтвержденной, должна быть в принципе контролируемой, или, другими словами, фальсифицируемой со стороны фактов. В самом деле, если нельзя получить следствия, открытые контролю фактов, то это значит, что теория ненаучна и носит идеолоический характер. Адекватность такого критерия обнаруживается, когда бы обращаемся к метафизическим системам. Они всегда верифицируемы (какой факт не подтверждает хотя бы одну из многих философских историй?). Заметим, что иной раз метафизическая на сегодня теория завтра может стать

научной, так метафизика времен Демокрита в эпоху Ферми стала научной теорией²⁷⁵.

Из этого Поппер делал следующий вывод: поскольку теория всегда остается подверженной опровержению, то следует испытывать ее фальсификацией, так как чем раньше будет найдена ошибка, тем быстрее мы найдем лучшую теорию. Карл Поппер был одни из первых, кто оценил позитивную силу ошибки, он любил повторять мысль Оскара Уайльда о том, что опытом люди называют свои ошибки²⁷⁶.

С точки зрения Поппера, на пути его познания ошибки неизбежны (он

называл это «принципом фаллибилизма»), ведь мир никогда до конца не открывается человеку, а потому наше познание не может быть окончательным. Отсюда вытекает необходимость критического мышления как механизма нахождения и исправления ошибок. Неопровержимость теории для Поппера – порок, а не достоинство: всегда должна быть принципиальная возможность опровержения.

Как раз «принцип фаллибилизма» и связывает теорию познания Поппера с его политической философией. Как в естественнонаучной, так и в гуманитарной сфере мы достигаем прогресса через критическую оценку наших гипотез и через отказ от тех из них, которые были нами фальсифицированы. Соответственно, открытость государства и общества для контроля и критической оценки со стороны становятся главным условием его движения вперед²⁷⁷.

Неопровержимые теории, к числу которых он относил философию

Платона и Маркса, принципиально не фальсифицируемы, и следовательно враждебны критическому мышлению и свободе. Они престают быть научными и становятся конвенциональными²⁷⁸, то есть уподобляются

²⁷⁵ Мальцева С.А. Антисери Д. и Реале Дж.:Западная философия от истоков до наших дней. - Санкт-Петербург: Пневма, 2008, том 4, стр. 666 - 666

²⁷⁶ Wilde O. The Picture of Dorian Gray. - Moscow: Jupiter-Inter, 2005, p. 75

²⁷⁷ Поппер К. Открытое общество и его враги. - Киев: Ника-Центр, 2005

²⁷⁸ Поппер К. Логика научного исследования. - Москва: Астрель, 2010, стр. 173 - 175

астрологическому прогнозу, опровергнуть который невозможно, как, впрочем, и получить какую-либо пользу.

Поппер утверждал, что хорошая теория является по существу

«запретительной», то есть она отрицает возможность наступления неких событий или возникновения определенных явлений. Соответственно, чем больше она «запрещает», тем она более информативна и менее вероятна²⁷⁹.

Давайте задумаемся, что нам запрещает теория Дворкина? Она нам запрещает критиковать себя «из вне», но разрешает любые

«конструктивные» ответы, то есть, какие только мы сможем сконструировать. Главное, чтобы они были связными, и ничего страшного, если они сочетают взаимоисключающие ценности и принципы, ведь сама концепция правды зависит от нашей интерпретации.

Теорию Дворкина Поппер также назвал бы конвенциональной, имея в виду то, что принципы этой теории носят характер конвенций, а не отражают реалии описываемых феноменов. Достаточно вспомнить, что

«конвенционализмом» сам Дворкин называл столь яростно критикуемый им позитивизм, чтобы понять всю «тяжесть» подобных обвинений. И действительно, так ли уж далека столь критикуемая Поппером модель идеального государства Платона с философами во главе от модели Дворкина, в которой все принципиальные вопросы решаются судьями-философами?

Это не теория права, этики или политики, а завуалированная идеология. Конечно же, стоит отдать должное Дворкину, - завуалированная мастерски. Представляется весьма любопытным тот факт, что декларируемая им, что независимость естественных и гуманитарных наук очень напоминает тезис о несоизмеримости науки от идеологии, предложенный Луисом Альтюссером, одним из классиков современного французского марксизма²⁸⁰.

²⁷⁹ Thornton S. Karl Popper // Standford Encyclopedia of philosophy. URL

http://plato.stanford.edu/entries/popper/

²⁸⁰ Althusser Louis Ideology and ideological state apparatuses (notes toward investigation) // On ideology. - London: Verso, 2008, p. 1 - 61

Он утверждал, что идеологический дискурс конструируется таким образом, чтобы те вопросы, которые можно потенциально задать в его рамках, уже содержали бы в себе необходимый ответ. Альтюссер полагал, что в отличие от науки, чья структура носит линейный характер и является открытой, структура идеологии закрыта и закольцована. Она всегда будет возвращать нас к тому, что мы уже знаем²⁸¹. Идеология, опять-таки, в отличие от науки, принципиально не фальсифицируема.

Все эти рассуждения были необходимы для того, что доказать одну простую истину. Если допустить, что теория Дворкина неопровержима (а если следовать стандартам истинности самого Дворкина, то это так, ведь интерпретивная теория интерпретации устанавливает стандарты истинности сама для себя), то она не только бесполезна, но даже вредна. Дворкин утверждает, что отсутствует необходимость подтверждения фактами наших моральных суждений (то есть верификация), и с этим можно согласиться. Однако он также исключает их опровержение опытом (то есть фальсификацию). Получается, что теория Дворкина не только не подвержена критическому контролю, но и отрицает саму его возможность, а, следовательно, носит идеологический характер. Остается ответить только на один вопрос, на оправдание чего нацелена идеология Рональда Дворкина?

Как было отмечено во вступлении, в 1896 году Верховный суд США признал сегрегацию по расовому признаку непротиворечащей Конституции. В 1954 году, на фоне движения по борьбе за гражданские права, решение было пересмотрено. Оба раза суд ссылался на справедливость.

Сторонники позитивизма сказали бы, либо, что верным было первое решение, а второе – классическим случаем правотворчества судий, которые по своему усмотрению изменили требования действующего права, либо, что первое решение было ошибочным, а второе – верным. Сторонники плюрализма и субъективизма заявили бы, что и в первом, и во втором случае мы имеем дело не с правильным или неправильным решением, а с разными

²⁸¹ Eagleton T. Ideology // an introduction. - London: Verso, 2007, p. 137

мнениями. Кто-то полагает, что сегрегация – это хорошо, кто-то – что плохо. В первый раз возобладало первое мнение, во второй раз – второе.

Обе позиции Дворкиным отметаются. Точка зрения плюрализма неприемлема, так как суд должен давать правильные ответы. Точка зрения позитивизма не позволяет говорить о том, что во втором случае суд защищал права меньшинств, ведь если имело место правотворчество (усмотрение), а не правосудие. Остается неясным, почему нельзя считать первое решение неверным.

В одной из своих ранних работ Дворкин привел цитату из судебного дела, где прямым текстом говорилось, что «на свете не существует более знакомого и значимого принципа юриспруденции, нежели тот, согласно которому американский суд не может быть инструментом несправедливости²⁸²»? Представляется, что эта фраза является ключом ко всей его теории. Знаменательно то, что в приведенной цитате используется не долженствование, но описание: суд не просто не должен быть инструментом несправедливости, он таким не может быть. Признать первое решение неверным, означает сделать американский суд инструментом несправедливости, чего, конечно же допустить нельзя.

Получается, что у нас на выбор есть следующие варианты решения случая с сегрегацией: а) первое решение неверно, второе верно; б) первое решение верно, второе – пример правотворчества; с) оба решения не верны, не ошибочны, а лишь воплощают разные мнения. Получается, что если нам не подходят варианты A, B, и C, то остается только вариант D: решение суда было правильным в обоих случаях!

Как это доказать? Текст Конституции не менялся. Если подходить с чисто юридической позиции, то правы позитивисты. Значит, изменилось что- то еще, и это что-то также является частью права. Что же изменилось?

²⁸² Dworkin, R. “Taking rights seriously”, London, Duckworth, 1977, p. 22; см. также Henningsen v. Bloomfield Motors, Inc., New Jersey Court, 1960

Изменилось «наполнение» принципа справедливости. В 1896 году было справедливо одно, сейчас справедливо другое.

Но как нам сделать справедливость, чисто моральную категорию, частью права? Ведь мораль – должное, а право – сущее? Разделение права и морали возможно лишь с точки зрения, внешней по отношению к праву и морали. Нужно всего лишь отрицать существование подобной «точки опоры». И потом, все это толкование, а разве толкование не есть совмещение описания и предписания?

Но все это очень похоже на плюрализм, а ведь в нем нет правильных ответов, только мнения! Как Вы докажете объективность и правильность двух противоположных интерпретаций справедливости? Ничего страшного, все, кто может заявить иначе, судят «из вне», стоя на точке опоры, существование которой мы отрицаем. А если наши интерпретации не могут быть субъективны, то они объективны.

И потом, теория интерпретации должна быть интерпретивна, она же не может быть завязана на внешние факторы. Иными словами, наши интерпретации объективны с точки зрения интерпретивной концепции истины. Вчера было правильно то, а сегодня - это. Ведь объекты гуманитарного познания, как и историческая ситуация, индивидуальны, а значит правильно и истинно то, что мы находим правильным и истинным в этой самой неповторимой исторической ситуации.

И ничего страшного, если отрицается допустимость в этике, праве и политике любой позиции, с которой данную теорию можно было бы опровергнуть, а, тем самым, и любые границы между дисциплинами. Главное, что было «доказано» то, что можно дать два противоположных ответа на один и тот же вопрос и быть оба раза правым. И не столь уж важно, если это нарушает законы формальной логики.

Парадокс всей ситуации в том, что Рональд Дворкин, скорее всего, войдет в историю как борец со скептицизмом, теоретик объективной морали и защитник единственных правильных ответов. Только, почему-то, мало кто

хочет увидеть за всем этим опасность более страшную, нежели та, что несут в себе даже самые радикальные экстремистские взгляды. В свете сказанного влияние взглядов Дворкина на современную российскую теорию права может быть не таким благотворным, как могло бы показаться на первый взгляд. Опасность заключается даже не в крайнем скептицизме, к которому, по сути, сводится «объективизм» Дворкина, а в уничтожении им границ между дисциплинами.

Хочется думать, что судебные споры решаются на основании писанных и непротиворечивых норм права, о которых можно узнать заранее, а не неизвестно кем сформулированных принципов, источником которых может стать все, что угодно, начиная с религиозных текстов и заканчивая политическими манифестами.

Даже столь последовательный апологет Дворкина, как Стефан Гест признавал, что его теория теряет свой либеральный окрас в странах с зарождающейся демократией: «Я верю, что позитивизм является хорошей либеральной теорией, однако будет ли он работать, зависит от типа общества, где он распространен. Сильная сторона позитивизма – обозначение границ требований государства. Он позволяет увидеть, где заканчивается закон и начинается идеология. Соответственно, в обществе, в котором отсутствует единство общественного мнения, и присутствует неразрешимый идеологический или фундаменталистский конфликт, позитивизм будет привлекателен для либерализма. С точки зрения позитивизма, так как не может быть противоречий относительно требований права, идеологию невозможно протащить внутрь под флагом закона. Поэтому в некоторых местах континентальной Европы и в Латинской Америке это черта позитивизма считается его достоинством²⁸³».

²⁸³ Guest S. Ronald Dworkin // Jurists: profiles in legal theory. - 1997, Edinburgh university press, 2^nd ed., p. 12

Дворкин, как и Берлин, отказывается от общей меры для ценностей. Но, в отличие от Берлина, предлагает не искать компромисс

А∨Б

Дворкин

А + Б > С

А + Б = С

между вариантами «А» и «Б», но самим сконструировать из них вариант «С», который, при этом, не будет компромиссом, но полной реализацией требований обоих, тем самым устранив необходимость выбора.

Рисунок 10

Соотношение

структуры выбора у Берлина и Дворкина

Теория Дворкина могла появиться только в развитом государстве. Это теория благополучия, теория изобилия, теория избытка. Дворкина отрицает саму необходимость выбора. Перед ним не стоит вопрос «или А, или Б», так как его ответом всегда будет «и А, и Б». Действительно, зачем выбирать, если можно получить все и сразу. А, следовательно, если ресурсов достаточно для всего, то конкурировавшие раньше точки зрения уже не кажутся столь взаимоисключающими и несовместимыми (см. рисунок 6).

Однако, избавившись от выбора, Дворкин попадает в другую ловушку. Ценности – продукт духовного мира, не зависят от природного мира, а, значит, целиком исходят от людей. Но ведь еще Сартр писал, что «выбирать

²⁸⁴ Stocker M. Plural and conflickting values. - Oxford: Clarendon Press, 1990

себя, так или иначе, означает одновременно утверждать ценность того, что мы выбираем²⁸⁵», или ценность определяется свободным выбором. Дворкин же, устранив необходимость, выбора, отрицает ценность альтернатив, то есть уничтожает самую суть того, что должно наполнять смыслом право в его теории. Ценности перестают быть ценностями, если их не требуется выбирать, то есть пожертвовать чем-то ради их получения, взяв все в комплекте.

Выводы:

1. Интерпретивная теория интерпретации Рональда Дворкина, призванная обосновать объективность ценностей, фактические является новой формой субъективизма.

2. Тезисы Дворкина о независимости (безосновности), а также интерпретивном характере ценностей и ценностных суждений защищают его теорию от любой «внешней» по отношению к ней критики, что исключает возможность ее фальсификации. Это, в свою очередь, не позволяет говорить о концепции Дворкина как о научной теории, но лишь как об идеологии.

3. Теорию права как системы норм и принципов, а также концепция единого правильного ответа Дворкина могут быть представлены как идеологическое обоснование движения борьбы за гражданские права в XX веке в США.

4. Положение теории Дворкина об исключении необходимость выбора между ценностями и утверждении, что всегда существует такое толкование, которое может органично их сочетать, делает его концепцию пригодной лишь для стран с развитой экономической системой.

²⁸⁵ Сартр Жан-Поль Экзистенциализм - это гуманизм // Сумерки богов. - Москва: Издательство политической литературы, 1990, стр. 324

5. Отрицание необходимости выбора между ценностями Дворкиным приводит также к обесцениванию этих ценностей, так как ценностью может быть только то, что выбирается.