§3. Кантианство и неокантианство в социологии права

Весьма крупным направлением, ставшим альтернативой позитивистской и марксист-кой социологии, было кантианство и неокантианство. Как верно отмечает историк русской философии, в России первой половины XIX в.

Немецкое неокантианство насчитывало пять или шесть школ, но главных было две –

532 Абрамов А.И. Кант в России // Русская философия. Энциклопедия. 2-е изд., дораб и доп. / Под общ. ред. М.А. Маслина; сост. П.П. Апрышко, А.В. Поляков. С. 261. 533 Там же. С. 262. 534 Дмитриева Н.А. Русское неокантианство: «Марбург» в России. Историко-филологические очерки. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. С. 40, 41. 535 См.: Абрамов А.И. О русском кантианстве и неокантианстве в журнале «Логос» // Кант: pro et contra. СПб.: РХГИ, 2005. С. 766, 767.

290

Марбургская (Г. Коген, П. Наторп, Э. Кассирер) и Баденская (В. Виндельбанд, Г. Риккерт). Основные предпосылки их появления – гносеологические и социально-политические. «Исто-рической причиной возникновения неокантианства послужил разрыв и растущая пропасть между философией и естественными науками. Если 1-я пол. 19 в. стояла все еще под знаком немецкого идеализма, даже в послегегельянских явлениях распада последнего, то очевидный уже к середине столетия мощный рост естественных наук оспаривал права этого идеализма не только на познавательную, но и на мировоззрительную монополию. Ничто в рамках мыс-лительных потенций университетской философии не указывало на возможность какой-либо продуктивной кооперации между Гегелем и, скажем, Г. Гельмгольцем; философия меньше всего способна была иметь дело с ―бильярдными шарами‖ механики, наука меньше всего могла серьезно считаться с превращениями ―абсолютного духа‖»536. Иначе говоря, немецкий идеализм, основанный на умозрительных, часто ходульных аксиомах был не в силе согласо-вать свои положения с выводами современного естествознания. Традиционная метафизика оказалась в состоянии растерянности, что послужило стимулом для поиска новых познава-тельных средств.

Обращение к кантианству было также вызвано и социально-политическими условия-ми. С последней четверти XIX в. социальная обстановка в развитых странах Запада меняет-ся: улучшается материальное положение рабочего класса, социал-демократические партии получают места в парламентах и приобретают возможность в рамках демократических про-цедур оказывать влияние на буржуазные правительства, острота конфликта между пролета-риатом и буржуазией заметно снижается. Все это привело к усилению реформистских на-строений в социалистическом движении. Вожди социал-демократии стали утверждать, что расчет на скорую гибель капитализма ошибочен, противоречия капитализма смягчаются, буржуазный строй способен без крови и насилия мирно врасти в социализм. Была выбрана новая тактика, состоявшая в том, чтобы перевести борьбу пролетариата за свои права в мир-ное русло. Лидеры реформистского крыла немецкой социал-демократии (Э. Бернштейн, К. Каутский), стремясь устранить из рабочего движения идею революции и диктатуры пролета-риата, посчитали необходимым дополнить марксизм кантианством. Реальную политическую борьбу пролетариата с буржуазией за власть предлагалось перевести в область этики, сосре-доточив основные усилия на нравственном самосовершенствовании. Все это выразилось в

536 Свасьян К.А. Неокантианство // Новая философская энциклопедия. В 4-х т. Т. 3. М.: Мысль, 2001. С. 56.

291

появлении такого специфического идейного феномена, как «этический социализм».

В России обращение к кантианству и неокантианству также было вызвано научными, идеологическими и политическими причинами. После длительного господства в интелли-гентской среде позитивизма и марксизма возникла потребность противопоставить этим на-правлениям научно понятый идеализм.

Существование неокантианской социологии, наличие большого числа авторов и со-чинений данного направления – общепризнанный факт истории науки. Вместе с тем дистан-ция между гносеологией Канта, философией науки марбуржцев и баденцев, с одной стороны, и социологией, с другой, представляется значительно более длинной, чем между, например, позитивизмом и социологией. Позитивизм – естественная основа и среда обитания социоло-гической науки, поскольку дает последней адекватный, аутентичный познавательный аппа-рат, здравые гносеологические установки.

292

Связь кантианства и неокантианства с научным знанием, конечно, имеется, но весьма опосредованная. Кантовский дуализм явлений и «вещей в себе», хотя и соотносил знание с миром логики, а не с действительностью, все-таки ориентировал на познание объективных свойств предмета. Не следует забывать, что естественнонаучный дух кантовского дуализма в целом не противоречил «первому позитивизму», Канта и Конта сближали агностицизм и стремление систематизировать научное знание. Пафос создания подлинной науки был при-сущ и основателям Марбургской и Баденской школ. Отправная точка их рассуждений – кан-тианское положение о субъективной природе человеческого знания: познание имеет дело не с объективными свойствами «вещей в себе», а с априорными формами разума. По Канту, сущность «вещей в себе» никогда не может быть познана, поскольку человеческий разум, ограниченный врожденными и неизменными формами восприятия действительности, позна-ет в конечном счете самого себя. Неокантианцы предложили устранить противопоставление познающего субъекта и «вещи в себе» при помощи сведения второго к первому. В этом слу-чае действительность становилась проекцией познающего сознания, онтология сводилась к логике, объективные закономерности бытия отрицались и заменялись априорными законами разума. Познающий субъект, изучая предмет, фактически творил его в собственном созна-нии, реальность представала в качестве совокупности понятий о ней. В конечном счете и марбуржцы, и баденцы видели в культуре самополагание развивающегося разума, сущест-вующего в соответствии с законом долженствования.

На близость неокантианской и позитивистской социологии указывает П.С. Шкуринов: «Неверно рассматривать неокантианские марбургскую и баденскую школы и их русских по-следователей как силы ―противостояния позитивизму‖, будто бы ―полностью изменившие парадигму философии и социологии‖. Неокантианские теоретики действительно выступали против ―догм‖ позитивизма. Но этот ―антипозитивизм‖ был вызван стремлением освобо-диться от некоторых постулатов ―первого позитивизма‖, от понятийного аппарата Конта и Спенсера, Милля и Тэна. В противовес натуралистическому сведению позитивистами сущ-ности общественных явлений к набору простых их законов неокантианцы выдвигали идею о ―био-психо-социо‖ сфере гуманитарных ―наук о духе‖. Как и многие махисты, они выступа-ли против ―механистического детерминизма‖ истолкования социальных процессов ―первыми позитивистами‖, требуя понимания прежде всего субъективного смысла этих процессов, ин-троспекции их агентов в сферу психического мира человека. Вполне приемлемым для нео-кантианских теоретиков, как и для всех позитивистов, было бы сведение социологии к изу-

293

чению человеческого участия в общественной жизни: понятие ―социального взаимодейст-вия‖ и принцип ―долженствования‖ требовали объяснения роли субъекта в истории»537. И дальше: «Требуя реформы философии и социологии, реформы языка и знания, неокантианцы обнаруживали свою приверженность к культу ―чистых‖ понятий, к порочному гносеологиче-скому формализму, в своей сущности являвшемуся выполнением априорных заветов Канта. Как и позитивисты второй генерации, неокантианцы все понятия философии и социологии объявляли конструкциями, соотносящимися не с реальными фактами и событиями общест-венной жизни, а с познавательными интересами субъекта, с его переживаниями и представ-лениями»538. Классические образцы неокантианской социологии дала Германия, где традиционно идеализм занимал ведущие позиции. Сочинения Ф. Тѐнниса, Г. Зиммеля, М. Вебера, А. Ве-бера, В. Зомбарта, К. Мангейма убедительно демонстрировали возможности неокантианской методологии в деле построения оригинальных социологических концепций, посвященных рассмотрению идеальному, ценностному компоненту культуры. Их методология не была од-нородной, помимо неокантианства включала идеи и других философских школ, что, конеч-но, разрушало единство их социологических моделей. Зачастую неокантианство им требова-лось для обоснования идейного каркаса своих теорий, для придания своим взглядам большей концептуальности. Когда же немецкие социологии обращались к конкретным социальным вопросам (например, капиталистическое хозяйство у М. Вебера или В. Зомбарта), то здесь они превращались в типичных позитивистов, которых интересовал эмпирический материал, а не смысловые логические схемы. В этом случае дистанция между неокантианством и со-циологией значительно удлинялась.

В России конца XIX – начала XX в. картина была примерно такая же, но с той по-правкой, что кантианство и неокантианство здесь отличались меньшей теоретической чисто-той, большим эклектизмом, идейной размытостью и маргинальностью. Кантианские и нео-кантианские компоненты имело огромное число авторов, но далеко не все они использовали их в качестве методологического инструмента539. Неокантианская методология при рассмот-рении государства и права в большей или меньшей степени представлена у П.И. Новгород-цева, Б.А. Кистяковского, В.М. Хвостова, П.Б. Струве, В.А. Савальского, И.А. Ильина, Л.И. Петражицкого, Г.Д. Гурвича, С.И. Гессена, П.А. Сорокина. Данные авторы пытались найти закономерности, функциональные связи и системные свойства не столько в самих эмпириче-ских феноменах государства и права, сколько в их логических моделях, присущих общест-

537 Шкуринов П.С. Позитивизм в России XIX века. М., 1980. С. 307. 538 Там же. С. 308. 539 См., например: Фролова Е.А. Неокантианская философия права в России в конце XIX – начале XX века. М.: Юркомпани, 2013. С. 118 – 139; и др.

294

венному и научному сознанию.

Представители «первого позитивизма» (О. Конт, Г. Спенсер), создавая социологию, стремились внести в нее научный компонент путем максимального сближения с естество-знанием. При всех достоинствах такой подход имел и негативное следствие: он необосно-ванно стирал качественное различие между природной и социальной материей (крайние формы органицизма это убедительно показали). Несомненное достижение неокантианской философии и социологии (прежде всего в лице Баденской школы) состояло в том, что была проведена грань между природой и культурой, естественными и гуманитарными науками. Неокантианцы, указав на различие между естествознанием и обществоведением, не только не отказались признавать последнее подлинной наукой, но, напротив, продемонстрировали необходимость социальных исследований. Критерием разграничения наук у Г. Риккерта вы-ступал метод познания: генерализирующий метод лежал в основе наук о природе, индиви-дуализирующий – наук о культуре. Социология, согласно данной классификации, была отне-сена к наукам естественным, поскольку имела дело с природными элементами в жизни об-щества и стремилась отыскать в них закономерности. Но уже М. Вебер (ученик Г. Риккерта) отказался от такой узкой трактовки социологии, придав ей характер исторической дисципли-ны и тем самым отчасти причислив ее к наукам о культуре. Парадокс как раз и состоял в том, что независимо от базовых установок Баденской школы та немецкая социология, которая взрастала на неокантианстве, изначально была «наукой о духе», поскольку обращалась к изучению сознания, ценностей и духовной культуры. По-другому и не могло быть: при всей своей претензии быть строгой наукой социология, имея дело с социальной реальностью, приобретала все недостатки гуманитарного знания (размытость критериев истины, относи-тельность и условность выводов, наличие идеологического и ценностного компонентов).

Среди русских неокантианцев также преобладало расширительное понимание социо-логии. Ее рассматривали в качестве универсальной науки, использующей как генерализи-рующий (номотетический), так и индивидуализирующий (идеографический) методы. При-знание существования в обществе двух компонентов – природного и культурного – влекло за собой признание равноправия за обоими методами. Для русских юристов-неокантианцев (П.И. Новгородцев, Б.А. Кистяковский, В.М. Хвостов) размежевание природы и культуры – необходимое условие их социолого-правовых концепций. Чтобы обосновать нормативность культуры, права и государства, сначала следовало четко разграничить в человеке «природу и дух». Вместе с тем добиваясь четкости в разграничении естественных и социальных наук, соотношение между ними социологам права виделось по-разному. Так, Новгородцев и Хво-стов выступали против даже частичного их пересечения, а Кистяковский – за их взаимную дополняемость.

295

С точки зрения Новгородцева, правильное соотношение позитивной науки и мораль-ной философии (нормативной этики) «состоит в их полном разграничении. Мораль проявля-ет свою особенность именно в том, что она судит независимо от закономерности, раскры-ваемой наукой; она имеет свою собственную закономерность. С другой стороны, наука по необходимости должна быть индифферентна к выводимым из нее результатам: она ищет за-конов, раскрывает причины явлений и кроме этого ничего не знает. Надо с полной точ-ностью провести это разграничение, чтобы придти к сознанию, что нравственная оценка нисколько не расширяет ―социологического понимания‖. Скорее следует сказать, что, при-меняя эту оценку, мы отвлекаемся от социологического познания, отходим от него, так как смысл ее состоит в том, чтобы утверждать свое значение, несмотря на причинную связь со-бытий и на их естественный ход»540. В этом же духе высказывается Хвостов: «Социология есть обобщающая наука, имеющая своей задачей выяснение природы человеческого общест-ва и формулирование вечных и неизменных законов, действующих в общественной жизни, наука эта может быть построена только на психологической почве, так как самая сущность общества состоит в духовном взаимодействии людей, в процессе духовного общения. Только на этой почве возможно надлежащее понимание единства общества, а также разграничение в общественной жизни явлений натуры и культуры. Наука эта должна иметь характер чистого, а не прикладного знания и строго должна быть отграничиваема от всякого рода нормативных и политических построений»541.

По Хвостову, смешение каузального и нормативного методов при изучении, напри-мер, государства влечет за собой смешение представлений о государстве реальном и долж-ном, желаемом. Такая ошибка, полагает он, была распространена во времена господства тео-рии общественного договора, когда государство рассматривалось как искусственное соору-жение людей. «Будучи произведением сознательного человеческого творчества, государство должно было служить определенным целям; естественнее всего было рассматривать его по-стоянно с той точки зрения, насколько успешно оно служило этим целям, и тут же попутно предлагать разные реформы, которые сделали бы его более пригодным орудием для этих це-лей. Реформы эти выводились из природы государства, так как самая эта природа представ-лялась в телеологическом виде. Естественным, отвечающим природной сущности государст-ва, именовалось как раз то, чего в действительных государствах не находили, но что казалось более соответствующим целям государства. Подобные квалификации ―естественного‖, – за-ключает Хвостов, – и вводят читателя в заблуждение; ожидая под ―естественным‖ найти изображение действительной природы государства, он получал на самом деле нормативный

540 Новгородцев П.И. Нравственный идеализм в философии права // Проблемы идеализма. Сб. статей (1902). М.: Модест Колеров и «Три квадрата», 2002. С. 538, 539. 541 Хвостов В.М. Указ. соч. С. 14.

296

построения»542. При этом юрист замечает, что в самой природе государства заключались не-которые основания для смешения каузальной и нормативной точек зрения. Новгородцев и Хвостов, декларируя необходимость строгого разделения каузальных и нормативных наук, практически (видимо, сами того не осознавая) идут по пути их взаим-ного дополнения. Нормативная теория Новгородцева, обращенная на изучение закономерно-стей правосознания, по сути, включает в себя социологический компонент. Хвостов, предла-гая создавать социологию на основе психологии (он ее понимает расширительно, отождеств-ляя с сознанием), фактически исходит из неявного допущения, что предмет социологии – принципиально отличный от явлений природы. На деле Новгородцев и Хвостов демонстри-руют стремление создать социологию права, изучающую политико-правовые явления как объективно данную духовную реальность и использующую оба метода – нормативный и каузальный.

В отличие от Новгородцева и Хвостова Кистяковский, для которого вопрос методоло-гии общественных наук был центральным в его творчестве, считал необходимым подчерк-нуть отсутствие непроходимой грани между природой и культурой, науками нормативными и каузальными. «Природу, – рассуждает он, – часто противопоставляют социальному миру. В природе все необходимо, все совершающееся в ней происходит согласно со строгой зако-номерностью; поэтому для нее все безразлично: она одинаково порождает добро и зло, пре-красное и уродливое как равно необходимые явления. В противоположность этому в соци-альном мире благодаря человеческому сознанию и воле господствует принцип свободы; здесь создаются оценки и устанавливаются цели, а потому здесь идет неустанная борьба со злом и несправедливостью, здесь планомерно творится и осуществляется добро. Для уясне-ния некоторых черт социально-научного познания нам тоже приходилось прибегать к этому противопоставлению. Но нельзя забывать, что оно имеет только относительное значение. Безусловно противопоставлять социальный мир природе невозможно. С одинаковым правом социальный мир можно и включать в природу, рассматривая его как часть ее. Ведь основа-ние социального мира составляют стихийные явления, которые обусловлены причинными соотношениями и происходят в силу необходимости. Поскольку, следовательно, мы имеем дело со стихийными процессами в социальном мире, никакой разницы между природой и общественной жизнью нет. Разница между социальным миром и природой начинается там, где обусловливающим элементом является сознание человека»543.

С глубоким теоретическим обоснованием равноправия номотетического и идеографи-ческого методов в общественных науках (в частности, истории и социологии) выступил один

542 Там же. С. 6. 543 Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. С. 399.

297

из наиболее крупных русских неокантианцев А.С. Лаппо-Данилевский, приверженец Баден-ской школы. В отличие от основоположников данной школы, которые относили генерализи-рующий (номотетический) метод к сфере наук о природе, русский социолог оба метода (но-мотетический и идеографический) пытается полностью перенести в науки о культуре. Так, он прямо заявляет, что номотетический метод сводится к открытию законов человеческого духа. Номотетический подход, будучи перенесенным из естествознания в область культуры, способствовал появлению, как минимум, двух направлений – социологии истории и социо-логии права. Становление исторической школы права – также следствие применения номо-тетического метода. Вместе с тем указывается и на его недостатки. Номотетический метод предполагает исключение фактов, не относящихся к логике избранной типизации, что обед-няет представление о предмете. Он не дает всестороннего представления о той совокупности реально данных условий пространства и времени, в которых протекает деятельность челове-ка. Знание, полученное вследствие применения номотетического метода, представляет собой модель, далекую от жизни. Приверженцы номотетического метода постоянно опираются на установление причинно-следственных связей, но при этом зачастую путают логически необ-ходимую причинно-следственную зависимость от случайной. Номотетический подход в ус-тановлении причинно-следственной зависимости зачастую слишком механистичен, не учи-тывает нормативных оценок субъекта, которые могут выступать и в качестве цели, и в каче-стве мотива действия. В этом случае причинно-следственные связи легко превращаются в связи телеологические. Поэтому Лаппо-Данилевский выступает за равноправное использо-вание обоих методов, применение одного из них в ущерб другому изначально ведет к огра-ничению познания544. Методология кантианской социологии права рельефно представлена в творчестве П.И. Новгородцева и Б.А. Кистяковского. Новгородцева обычно принято считать специалистом в области идеалистической фи-лософии права, главой русской школы возрожденного естественного права, резко выступив-шего против господства позитивистской и марксистской философии и социологии. Он зна-менит также своей борьбой против теорий «земного рая», социальных утопий, обещавших абсолютную гармонию и всеобщее блаженство (объектом критики здесь выступали идеали-зированные модели либерализма, социализма и анархизма). Вместе с тем Новгородцев про-явил себя оригинальным социологом, избравшим предметом исследования правосознание, его структуру, функциональные взаимосвязи между элементами, закономерности его разви-тия.

544 См.: Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. М.: Академический проект; Екатеринбург: Де-ловая книга, 2013. С. 38, 39, 49, 50, 89, 91 - 93.

298

Становление социологии было противоречивым процессом. С одной стороны, возни-кала новая общественная наука, нацеленная на исследование общества как системно органи-зованного объекта. В этом отношении огромную позитивную роль сыграл западноевропей-ский рационализм с его гносеологической установкой на сближение с естествознанием. Од-нако с другой – социология продолжила европейскую традицию создания социальных уто-пий, что также было следствием рационализма и мешало социологии стать строгой наукой. Односторонне развитый рационализм порождал заблуждение, что человеческий разум спо-собен так организовать жизнь, открыть такие законы общественного устройства, которые по-зволят достичь всеобщей гармонии на основе единства интересов. Социологические доктри-ны К.А. Сен-Симона и О. Конта, во многом выросшие на почве философии истории, завер-шились созданием как раз таких грандиозных социальных проектов. Заслуга Новгородцева состояла в том, что он, показав ложность утопического сознания, вскрыл слабые стороны со-циологического знания. Используя методологию Канта и неокантианцев, ему удалось внести в социологию критический компонент, дополнить ее здоровым скепсисом, указав на границы социологического познания. Таким образом, критика утопического сознания предстала у Новгородцева как попытка пересмотра возможностей общественной науки (в данном случае социологии). Здесь русский юрист шел от политики, его главной целью было дискредитиро-вать политическую практику, основанную на теории «земного рая», показать ограниченность общественных наук (в частности истории и социологии) – цель побочная. Гносеологические задачи здесь подчинены политическим (во всяком случае, так это выглядит со стороны).

Продолжая традицию Канта, Новгородцев стремится обосновать границы познания истории и социологии. Внешне это выглядело как попытка развить классическое кантианст-во, но акценты здесь были значительно смещены. Кант, указывая на границы научного по-знания, был одержим пафосом эпохи Просвещения, верой в науку и прогресс. Его дуализм явлений и «вещей в себе» был направлен на расширение возможностей науки, на освобожде-ние ее от влияния религии и церкви. Задача, которую ставит перед собой Новгородцев, ско-рее противоположная: обоснование границ научного познания имело целью повернуть обще-ственное сознание к метафизике, а в конечном счете, к религии (как это и случилось с Нов-городцевым в эмиграции, где он призывал вернуться к «святыням православной Руси»). В отличие от Канта, русский юрист в своей борьбе с социальным утопизмом подверг сомне-нию возможности прогрессивного развития человечества и встал на позиции религиозного и политического консерватизма.

Отдавая должное заслугам истории и социологии в деле изучения эмпирической жиз-ни общества, Новгородцев выдвигает против них главное обвинение: они неспособны по-знать метафизическую основу социальной и индивидуальной жизни человека, а именно –

299

нравственный закон. История и социология, используя методы наблюдения и классифика-ции, могут выявлять лишь внешние механизмы, не проникая в суть общественных процес-сов, государства и права. История, согласно логике русского юриста, хотя и пытается от-крыть закономерности общественного развития, но делает это применительно к прошлому, она не способна предсказать будущее. Опираясь на прошлое и настоящее, история может предложить лишь гипотезы. Нередко жизнь идет по пути, начертанном утопиями, а не выво-дами науки, казалось бы, основанными на практике жизни. Социология, взросшая, по Новго-родцеву, на фундаменте истории, восприняла от нее тот же механицизм и схематизм. Социо-логия (подобно истории) открывает законы, отражающие внешний механизм функциониро-вания общества и его элементов, но не имеющие прямого отношения к сути явлений. Социо-логические законы, на вид строгие и точные, на самом деле характерны релятивизмом, что говорит об их условности и слабой связи с эпицентром социальной жизни – нормативной этикой. Сомнительным выглядит метод структурно-функционального анализа – один из важнейших в социологии. Признавая его важность, Новгородцев подчеркивает его субъек-тивную природу: системные свойства общества и его элементов есть не более, чем форма сознания познающего субъекта. Социология имеет дело не с фактами действительности, а с априорными формами человеческого сознания, что также подрывает претензию социологии на универсальность и строгость открытых ею законов545. За данной критикой истории и социологии стояла неокантианская установка на раз-граничение наук на нормативные и каузальные. Позитивистская и марксистская социология, согласно логике юриста, наука каузальная, открываемые ею законы относительны, условны и потому не могут быть надежным ориентиром в деле создания будущего общества, государ-ства и права. Традиционную социологию, делается вывод, следует дополнить двумя «спосо-бами научного познания»: индивидуально-психологическим и нормативно-этическим. Иначе говоря, Новгородцев не отвергает социологию как науку, а считает необходимым дополнить ее психологическим и нормативным компонентами, т.е. предлагает создать новую норматив-но-психологическую социологию. Учитывая, что психология и этика в его текстах зачастую отождествляются и практически означают сознание, созданную им теорию можно уверенно называть просто нормативной социологией.

Опорные точки нормативной социологии права Новгородцева – кантианская этика и теория естественного права, понимаемая в метафизическом, трансцендентном духе. Как по-лагает русский юрист, общество не представляет собой самостоятельной субстанции, оно реально только в лицах и отношениях между ними. Подлинная субстанция общества – лич-

545 См.: Новгородцев П.И. Нравственный идеализм в философии права. С. 509, 510, 533, 535 - 537, 546, 547.

300

ность, ее нравственная природа, заключенная в нравственном законе (априорная форма чело-веческого сознания). Нравственный закон – системообразующий центр, объединяющий ин-дивидов в общество и находящий свое воплощение в началах равенства, свободы и солидар-ности. Идея долженствования, переходящая в сферу действительности, получает форму есте-ственного права, что, в свою очередь, предопределяет политико-правовую организацию об-щества. Нравственный закон и естественно-правовая норма находят свое окончательное во-площение в абсолютном социальном идеале – вечной, но недостижимой цели человечества.

Социолого-правовой компонент ярче всего представлен в философии истории Новго-родцева, где он попытался совместить кантовский моральный трансцендентализм и право-славную догматику с такими реликтами позитивистской социологии, как эволюционизм и теория прогресса. Отвергая способность позитивистской и марксистской социологии уста-навливать законы, могущие стать средством глубокого переустройства политико-правовых форм, сам он претендует на открытие таких законов. Человеческая история, рассуждает он, движется по направлению к абсолютному идеалу. Содержанием исторического процесса яв-ляется прогрессивное развитие политико-правовых форм от менее совершенных к более со-вершенным. Смена относительных социальных форм, являя собой бесконечное совершенст-вование, никогда не сможет завершиться достижением абсолютного идеала. Чтобы уйти от данной «дурной бесконечности» (выражение Гегеля), Новгородцев переносит реальную ис-торию в сферу логики и метафизики. Исторический процесс, таким образом, приобретает ка-чество двойственности, в нем проявляются рациональное и иррациональное, эмпирическое и идеальное начала. Опираясь на православную эсхатологию, юрист принял исходный тезис о конечности земной жизни и ее продолжении после «конца мира», а посредством кантовского морального трансцендентализма перенес бесконечное прогрессивное развитие из реальной политико-правовой жизни в сферу долженствования, нравственности. Таким образом, раз-решение болезненного, противоречивого дуализма человеческой истории, конфликт между идеалом и земными политико-правовыми формами Новгородцев связал с «высшим метафи-зическим синтезом», т.е. вынес разрешение данного конфликта за пределы земной человече-ской истории.

Социолог-позитивист, стремясь отыскать законы общественной жизни, обращается к эмпирике как единственной основе всех происходящих в обществе процессов. Он смотрит на государство и право как на объекты, имеющие источник своего развития в собственной при-роде. В этом случае мир природы и мир культуры сближаются вплоть до отождествления. Социолог-марксист, стоящий на позиции исторического материализма, также исходит из ус-тановки, что источник общественного развития находится в самом обществе, а государство и право подчинены законам, вытекающим из их природы. Здесь также используется естествен-

301

нонаучная методология, хотя между социальной и природной материей проводится разли-чие. Позитивистов и марксистов сближает позиция, согласно которой законы развития и функционирования государства и права следует искать в их собственной эмпирической при-роде. Новгородцев в качестве неокантианца не отказывается от поиска законов и закономер-ностей, но выносит их источник не только за рамки эмпирики, но даже за рамки человече-ского сознания (мира культуры). Нравственный закон, по Новгородцеву, есть источник нор-мативной организации общества, задающий государству и праву закономерности развития. С формальной точки зрения, он является атрибутом человеческого сознания и в этом качестве выступает источником саморазвития и формирования мира культуры по законам долженст-вования. Однако мысль о «высшем метафизическом синтезе», выросшая на почве идеализма и православной догматики, ведет к подлинному источнику функциональных связей и зако-номерностей политико-правовой жизни – к Абсолюту, Богу. Новгородцев – не теолог, не бо-гослов, и даже не религиозный философ, почему и не дает развернутых объяснений о связи законов земной жизни с Богом. Но такая связь подразумевается в качестве аксиомы, которой он предлагает руководствоваться при исследовании законов жизни общества, государства и права. В данном случае социологическая наука дополняется не просто нормативной этикой (что выглядит даже респектабельно), а иррационализмом и мистикой. Нормативная социоло-гия права Новгородцева, претендуя (при помощи кантианской методологии) на выявление законов более глубокого уровня (по сравнению с позитивизмом и марксизмом), на самом де-ле превращается в социальную утопию наподобие контовской теократии. Теория абсолютно-го социального идеала – прямое тому подтверждение.

Данная критика не означает полного отрицания социолого-правовой доктрины Новго-родцева. Изучение взаимосвязи высшей нормативной духовности с эмпирической состав-ляющей государства и права – важная научная задача. Проблема лишь в том, что для беспри-страстного научного исследования предлагается опираться на умозрительные аксиомы, а в конечном счете, на религиозные догмы. Справедливости ради следует отметить, что пример Новгородцева указывает на типичные теневые стороны общественной науки, а именно – на наличие в ней исходных ценностных и идеологических установок. От этого не свободен ни один исследователь, такова природа социальных наук.

В отличие от Новгородцева, для которого позитивизм и марксизм были действительно чуждыми направлениями, неокантианец Кистяковский был близок и к позитивизму, и к мар-ксизму. Если Новгородцев стремится уйти от эмпирического уровня государства и права (поскольку эмпирические свойства, с его точки зрения, непоказательны), то Кистяковский считает недопустимым игнорировать эмпирику. Он в большей мере склонен уравновешивать нормативный и эмпирический компоненты в праве и государстве. Вместе с тем Кистяков-

302

ский – прежде всего кантианец и неокантианец, ставящий цель преодолеть односторонности позитивистской и марксистской философии и социологии. Господство данных направлений, приходит он к выводу, ввергло социальную науку в глубокий кризис, выразившийся в реля-тивизме добываемого знания: «Неудовлетворенность социально-научным знанием есть след-ствие полной неуверенности в его достоверности. В этой области как будто нет ничего объ-ективного, прочно установленного, неопровержимо доказанного. Можно подумать, что все социально-научное знание состоит из ряда противоречивых мнений, теорий и построений. Каждому представляется сообразно со своим вкусом выбирать из них те, которые ему боль-ше нравятся. Общего и объективного критерия для того, чтобы предпочесть ту или другую теорию, по-видимому, не существует. Многие даже прямо утверждают, что надо избрать се-бе какой-нибудь социальный идеал и сообразно с ним решать все социально-научные вопро-сы. В лучшем случае предлагают выбирать групповые идеалы или идеалы большинства. Но согласно с этим, часто уже прямо высказывается мнение, что не только нет, но и не может быть объективных истин в социальных науках, а существуют только истины групповые и классовые. Наконец, некоторые доходят до того, что серьезно классифицируют социально-научные истины по тем общественным группам, интересы которых они отражают, и говорят о буржуазной и пролетарской науках, о буржуазной и пролетарской точках зрения»546. При-чин, приведших к релятивности знания, две: 1) связь с социальной философией, привнося-щей в науку метафизику и социальную мифологию, 2) господство социологизма (игнориро-вание этического и психологического компонентов в жизни людей). Соответственно, свою задачу Кистяковский видит в том, чтобы реформировать социальную науку (прежде всего социологию), дополнив ее кантианской нормативной этикой.

Позитивизму и марксизму выдвигается обвинение, типичное для русского кантианца: оба направления неоправданно распространяют действие закона причинности на мир куль-туры, тогда как там преобладает закон долженствования. Перенесение методов естествозна-ния (прежде всего биологии) на обществоведение, полагает русский юрист, хотя и стало большим шагом вперед, в конечном счете нанесло социальным наукам большой вред. При-мер такой неудачной имплантации – органическая школа, продемонстрировавшая примити-визм, устранив границу между природой и культурой. Страдает существенным недостатком и эволюционизм (одна из несущих опор позитивистской социологии), который, по Кистяков-скому, показывая направленность процесса и его этапы, не в состоянии объяснить его. Эво-люция природных или социальных явлений – это факт действительности, а не метод иссле-дования. Понимать эволюцию как закон развития неверно: закон предполагает необходимое соотношение между явлениями вне времени и пространства, тогда как эволюция всегда

546 Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. С. 15.

303

предполагает пространство и время. Эволюция есть следствие действия законов. Марксизм, полагает Кистяковский, стоит много выше органической школы, поскольку предложил во многом действительно научную методологию. Однако в настоящее время он переживает упадок, т.к. из него сделали партийную принадлежность, а открытые им истины предполага-ют классовую точку зрения. В своем современном виде марксизм больше похож на метафи-зическую систему, чем на науку. Марксисты, сведя все социальные отношения к экономиче-ским, получили в итоге фетиш, отчего проявили себя как крайние эволюционисты547.

Кистяковский не отвергает ни позитивизма, ни марксизма в части их «позитивно-научного» компонента, но считает необходимым дополнить их кантианской нормативной этикой. Результатом такого синтеза стал «научно-философский идеализм» – методологиче-ская основа социальных исследований. В отличие от метафизического идеализма, нацелен-ного на поиск сущности вещей, научный идеализм направлен на изучение норм долженство-вания, проявляющих себя в мире культуры. Актуализируя идею Канта об априорных формах сознания, Кистяковский делает предметом научного познания «логику в широком смысле», а фактически – некие умозрительные фикции, формирующие, как ему представляется, мир культуры (в частности, государство и право). Твердо следуя кантианской гносеологии, он требует изучения не столько реально существующих политико-правовых явлений, сколько их образов в сознании человека. А поскольку человеческое сознание имеет априорные фор-мы, т.е. нормативно организованные, то подлинное научное познание, изучающее социаль-ную материю, всегда имеет дело с идеей долженствования. «В то время как естественные науки исследуют все совершающееся как необходимо происходящее, отдельные дисциплины научной философии устанавливают и подвергают анализу долженствующее быть. Для есте-ствознания высшим принципом является закон природы, для научной философии — нормы, или общеобязательные правила, теоретического мышления, практической деятельности и художественного творчества. Объединяющей категорией для всех естественных наук служит категория естественной необходимости; объединяющая категория для отдельных дисциплин научной философии выражается в сознании должного»548.

Анализируя процесс познания, Кистяковский привлекает идею Баденской школы о ценностях, но со значительными отступлениями. Г. Риккерт и В. Виндельбанд утверждали, что социальный мир уникален и познается лишь путем соотнесения фактов культуры с теми или иными ценностями (в этом состояла суть научного познания, основанного на идеографи-ческом методе), закономерности можно наблюдать только в природных явлениях. К послед-ним, правда, относилась и природная эмпирика социальной жизни, на изучении которой, по

547 См.: там же. С. 15, 16, 26, 27, 85, 90, 92, 94, 98. 548 Там же. С. 120.

304

мысли баденцев, специализировалась социология (генерализирующая наука, по их термино-логии). Кистяковский, отступая от данной конструкции, утверждает, что закономерности существуют и в сфере должного, в мире человеческого духа. В отличие от естественных на-ук, предмет которых – неодушевленная природная материя, гуманитарные науки имеют дело как с природной эмпирикой, так и с сознанием и волей людей. Несмотря на то, что факты культуры уникальны, перед социальными науками также стоит задача подведения их под общий знаменатель и выведения каких-либо обобщений. Законы должного, мира логики, по Кистяковскому, подчиняя себе поведение человека, рождают некий новый вид необходимо-сти, т.е. в конечном счете, ту же закономерность. Кроме того, тезис о существовании необ-ходимости в мире должного подкреплялся кантовским гносеологическим априоризмом: ка-тегория необходимости есть прежде всего категория логики, врожденная форма сознания. Поведение человека каузально в том отношении, в каком подчинено категории необходимо-сти, являющейся в своей основе идеей должного. Необходимость и долженствование «не противоречат друг другу, так как долженствование вмещает в себе необходимость и возвы-шается над нею. Познавая необходимо совершающееся в социальном процессе, человек по-знает вместе с тем материал, по отношению к которому, и границы, в которых он должен ис-полнить свой долг»549. Соответственно социальные науки, изучающие мир культуры, при-званы открывать в нем закономерности, основанные на идеи долженствования. Проблема лишь в том, что инструментарий для выполнения данной задачи должен быть гораздо более тонкий и сложный.

Переведение категории необходимости в сферу логики потребовалось Кистяковскому для того, чтобы расшить рамки социологии, установленные ей позитивизмом и марксизмом, сделать ее нормативной в кантианском духе. Социология, согласно его посылу, должна быть нацелена на поиск закономерностей мира культуры как уникального духовного образования. Задача социологии заключается не в определении различных возможностей, а в установле-нии необходимого. Социология, чтобы стать наукой, должна быть способной устанавливать безусловно необходимые каузальные связи, существующие вне времени и вне пространства. Может показаться парадоксальным стремление объяснить социальные явления путем уста-новления законов, существующих вне времени и пространства, но это правильная постанов-ка вопроса, делает вывод юрист550.

Поместив необходимое и должное в сферу логики, Кистяковский попытался обосно-вать законы естественноисторического развития общества, государства и права с помощью нормативной этики. Вступая в полемику с марксистами, он отвергает их, как ему представ-

549 Там же. С. 76. 550 См.: там же. С. 31, 94.

305

ляется, объективистский подход, согласно которому в основе исторического процесса лежит исключительно материальное производство. По Марксу, рассуждает юрист, материальные интересы людей почти автоматически обеспечивают совершенствование социальных форм. На самом деле, убежден Кистяковский, поступательное движение человечества по пути про-гресса обязано его нравственным императивам. Необходимость, проявляющая себя в повы-шении уровня производительных сил и производственных отношений, есть, в конечном сче-те, реализация абсолютных нравственных установок, т.е. идеи должного. Человек, по мысли русского юриста, есть прежде всего нравственное существо, даже если он этого еще не осоз-нает. Если примитивные народы или дети еще не знают о высших принципах человеческого духа, это не значит, что их нет. Нравственный принцип неизменен и безусловен, он сформу-лирован религиозными реформаторами, а Кант его научно обосновал. Наиболее совершенная его формулировка дана в Евангелии: «Не делай другому того, что не желаешь себе», «Люби ближнего твоего, как самого себя». Таким образом, закономерность развития государства и права в сторону их всемерного совершенствования находится не столько в сфере действия естественноисторических сил (материальное производство), сколько обусловлено логикой морального императива, требующего от человека бороться за прогресс. Социалистическое правовое государство, по Кистяковскому, это и есть цель, установленная нравственным соз-нанием и подчиняющая себе исторический процесс551.

Кистяковский выступает за плюралистическое понимание и познание права, опреде-ляемое четырьмя основными сторонами его бытия: 1) государственно-повелительное, 2) со-циологическое, 3) психологическое, 4) нормативное. Он специально останавливается на со-циологическом изучении права, давая этому подходу типично позитивистскую трактовку: «При изучении права с социально-научной точки зрения главное внимание должно быть об-ращено на право, осуществляющееся в жизни. Для того чтобы оно стало объектом самостоя-тельного научного исследования, должен быть оставлен традиционный предрассудок, будто бы право, которое осуществляется в жизни, является только отражением или лишь простым следствием того права, которое выражено в законах. Напротив, оно должно быть подвергну-то изучению само по себе во всех своих оригинальных и самобытных чертах. Особенный ин-терес при этом представляет его зависимость от национальных, бытовых, экономических и других социальных отношений. Во взаимодействии с этими отношениями оно вырабатыва-ется, модифицируется и развивается. Если мы захотим выразить в кратком определении, что представляет собой право, изучаемое с этой стороны, то мы должны сказать, что право есть совокупность осуществляющихся в жизни правовых отношений, в которых вырабатываются

551 См.: там же. С. 115, 116.

306

и кристаллизуются правовые нормы»552.

Вместе с тем данная позитивистская трактовка социологии права не должна вводить в заблуждение: Кистяковский – по преимуществу неокантианец, для которого социология пра-ва есть прежде всего одна из наук о культуре, имеющая дело с миром ценностей. Норматив-ное понимание права – ведущее, в известном смысле объединяющее все другие способы по-знания, выступающее в форме их синтеза. Природа права, рассуждает юрист, обусловлена действием двух целей – трансцендентальных и эмпирических. «Эмпирические цели, обу-словливающие существо права, – это цели организации совместной жизни людей. Право, об-служивая общественно-бытовую, экономическую и государственную организации, является выражением всех этих форм организации… Первоначально формы общественных организа-ций, которым служит и которые выражает право, чрезвычайно разнообразны. Но постепенно благодаря тому, что государственная организация приобретает преобладающее и руководя-щее значение, эти формы объединяются и сосредоточиваются в той всеобъемлющей органи-зации, которую представляет собою государство. Свое завершение этот процесс получает в правовом и социально справедливом государстве»553. Но гораздо более существенное значе-ние имеют трансцендентальные цели, а именно – логические и этические. Первые требуют построения права в форме законченного, обобщенного, дифференцированного и системати-зированного целого, вторые направлены на воплощение в праве свободы и справедливости. Эмпирические цели оказываются подчиненными трансцендентальным, а нормативное иссле-дование права становится основным содержанием социологии права. Социолого-нормативное исследование, делает вывод Кистяковский, «должно вскрыть то, что является трансцендентально-первичным в праве»554.