§3. Базис и надстройка: социолого-правовая трактовка

Базис и надстройка – основополагающие понятия исторического материализма, сыг-равшие заметную роль в развитии социолого-правового знания. Социологическая наука из-начально ставила себе целью исследовать общество как систему явлений, функционально связанных между собой.

427 Там же. С. 20. 428 См.: Рейснер М.А. Государство буржуазии и РСФСР. М., 1923. С. 302, 303.

227

друг друга, представали в качестве единой системы. Многие позитивисты и кантианцы, при-знав огромные преимущества марксизма перед органицизмом, оказались под влиянием исто-рического материализма, ходя подчас это влияние проявлялось опосредованно. Так, с точки зрения М. Вебера, формационный подход, оторвав надстройку от базиса, внес в социологию дуализм природы и духа. Вместе с тем его собственная концепция, нацеленная на установле-ние связи протестантской этики с буржуазной экономикой, отталкивалась от формационной методологии. Р. Штаммлер, рассматривая право как основу хозяйства, также во многом шел от Маркса. Конструкция немецкого юриста – идеалистическая, но сам ее каркас навеян фор-мационной типологией. Штаммлер критикует формационный подход, но в выстраивании своей теории отталкивается именно от него. Оригинальность здесь значительно ниже, чем у Маркса.

Одним из первых марксистов, который дал социологическую трактовку формацион-ному подходу, был В.И.

429 Ленин В.И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? С. 136.

228

териала»430. Введение категории общественно-экономической формации, предложившей производство и обмен в качестве надежной исследовательской основы, позволило перейти от описательности к «строго научному анализу».

Маркс и Энгельс заложили методологические основы, позволяющие выявлять функ-циональные связи между экономикой, правом и государством. Однако механизм, детализи-рующий данные связи, ими выявлен не был, что создавало пробел в марксистской теории права. Заслуга советских юристов 20-х годов как раз в том и состояла, что они всесторонне и глубоко попытались показать механизм взаимосвязи экономики, права и государства, разви-вая базовые положения марксизма. Это был качественный скачок в марксистской теории

430 Там же. С. 137.

229

права, поднявший ее на принципиально новый теоретический уровень. Особенность подхода советских юристов состояла в том, что они рассматривали право и как часть базиса, и как часть надстройки, и как общественные отношения, и как форму сознания, что существенно расширяло представление о праве. Советским юристам-социологам, к сожалению, не удалось достичь понятийной четкости и системного теоретического единства. Они по-разному пони-мали границы соотношения общественного бытия и общественного сознания, базиса и над-стройки, общественного сознания и общественных отношений, производственных и непро-изводственных отношений, идеологии и общественного сознания, государства и права как элементов надстройки и общественного сознания. Однако сам факт включения права одно-временно и в базис и в надстройку открывал новые горизонты для исследования функцио-нальных связей и зависимостей права. Одновременно происходило расширение понятие пра-ва (типичное следствие социологического подхода) за счет установления его новых сторон, в частности, как формы производства и обмена. Многим советским идеологам такое расшире-ние понятия права представлялось отступлением от марксизма (в том или ином отношении), но на самом деле имело место творческое его развитие.

Согласно И.П. Разумовскому, право, одновременно являясь частью надстройки и ба-зиса, проявляет себя трояко: 1) как общественные отношения; 2) как правовая идеология; 3) как система норм. Если правовая идеология есть отражение материального интереса класса, представленная в общественном сознании искаженно и субъективно, то право как совокуп-ность общественных отношений – некая первичная реальность, существующая объективно, независимо от человека.

230

последняя есть не что иное, как совокупность отношений»431. Право по содержанию тожде-ственно экономике в тех пределах, подчеркивает Разумовский, в которых оно есть общест-венные отношения, опосредующие производство и обмен. Право по содержанию отличается от экономики в том случае, если оно рассматривается как правовая идеология. Право как общественное отношение, делается вывод, относится к базису, как правовая идеология – к надстройке. Пока право не стало общественными отношениями, убежден юрист, его нельзя считать правом. В этом смысле нельзя считать правом правосознание, субъективное право отдельных классов, идеи и принципы, это больше относится к области морали432. Несколько увлекаясь, Разумовский заявляет, что право есть форма экономики и в этом качестве является ее формальным основанием. Право выступает здесь как абстрагированная совокупность волевых отношений, связывающая сознание лиц – участников материальных отношений.

Пашуканис подходит к анализу субъекта права исторически и социологически, срав-

431 Разумовский И. Проблемы марксистской теории права. С. 41. 432 См.: там же. С. 47 - 49.

231

нивая феодальную и капиталистическую формацию. В условиях феодализма, рассуждает он, нет еще условий для появления логически очищенного понятия юридического субъекта в си-лу неразвитости товарного хозяйства. Локальность, географическая замкнутость феодальной экономики, господство обычая или традиции в области надстройки предопределяет воспри-ятие права как права конкретного субъекта или ограниченной группы субъектов. Право вос-принималось как привилегия: «Каждый город, каждое сословие, каждый цех жили по своему праву, которое следовало за человеком, где бы он ни находился. Идея общего всем гражда-нам, всем людям формально-юридического статуса совершенно отсутствует в ту эпоху»433. Феодальное право было сословным и неравным, равенство субъектов предполагалось только внутри сословий. «Поскольку в средние века отсутствовало абстрактное понятие юридиче-ского субъекта, постольку и представление об объективной норме, обращенной к неопреде-ленному и широкому кругу лиц, смешивалось и сливалось с установлением конкретных при-вилегий и ‖свобод‖. Еще в XIII в. мы не находим следа сколько-нибудь ясных представлений о различии объективного права и субъективных прав или управомочий. В привилегиях и жа-лованных грамотах, которые давались городам императорами и князьями, смешение этих двух понятий встречается на каждом шагу. Обычной формой установления каких-либо об-щих правил или норм является признание за определенной территориальной единицей или за населением в смысле собирательном тех или иных правовых качеств… В самом городском праве первоначально наблюдается такое же смешение объективного и субъективного момен-тов. Городские статуты представляли собой отчасти положения общего характера, отчасти перечисления отдельных прав или привилегий, которыми пользуется та или иная группа граждан»434.

Ситуация принципиально меняется при переходе к капитализму, где господствующая экономическая форма – товарное производство, а главное лицо – товаровладелец. «Общест-венные отношения людей в процессе производства приобретают здесь вещественную форму в продуктах труда, относятся друг к другу как стоимости. Товар – это предмет, в котором конкретное многообразие полезных свойств становится лишь простой вещественной оболоч-кой абстрактного свойства стоимости, проявляющейся как способность обмениваться на другие товары в определенной пропорции. Это свойство проявляется как нечто присущее самим вещам в силу своего рода естественного закона, который действует за спиной людей совершенно независимо от их воли. Но если товар приобретает стоимость независимо от во-ли производящего его субъекта, то реализация стоимости в процессе обмена предполагает

433 Пашуканис Е.Б. Общая теория права и марксизм. С. 111. 434 Там же. С. 112.

232

сознательный волевой акт со стороны владельца товара»435. Иначе говоря, капиталистиче-ское производство объективно требует появления субъектов, способных распоряжаться то-варами.

Стихия рынка рождает обезличенное понятие стоимости продукта, а за ним – такое же обезличенное понятие юридического субъекта. Пашуканис подчеркивает, что капиталисти-ческое хозяйство – объективная реальность, подчиняющая себе индивидов и устанавливаю-щая твердый правопорядок. Способность индивида владеть и распоряжаться вещью повсе-местно подтверждается такой же способностью всех членов буржуазного общества. Инди-вид, поставленный в условия товарного производства, даже против своей воли вынужден принимать его условия. Пролетарий, нанимаясь на фабрику к капиталисту и продавая свою рабочую силу как товар, подтверждает тем самым законы рынка. «Борьба классов в истории не раз приводила к новому распределению собственности, к экспроприации ростовщиков и владельцев латифундий. Но эти потрясения, как бы они ни были неприятны для пострадав-ших классов и групп, не колебали самого основного устоя частной собственности – эконо-мической связи хозяйств посредством обмена. Люди, восставшие против собственности, на другой же день должны были утверждать ее, встречаясь на рынке как независимые произво-дители. Таков путь всех непролетарских революций». Наиболее эффективная гарантия соб-ственности – взаимность (здесь Пашуканис ссылается на М. Ориу). «Главный порок фео-дальной собственности в глазах буржуазного мира заключается не в ее происхождении (за-хват, насилие), но в ее неподвижности, в том, что она не способна стать объектом взаимных гарантий, переходя из рук в руки в актах отчуждения и приобретения. Феодальная или со-словная собственность нарушает основной принцип буржуазного общества – ―равную воз-можность достижения неравенства‖»436. Отсюда – универсальное значение договора, кото-рый отражает существо менового хозяйства и составляет ядро буржуазного права.

При феодализме товарное производство и обмен носили случайный, нестабильный характер, что требовало сопровождения в виде вооруженной силы. Ввиду отсутствия высо-кого уровня институциализации товарно-денежных отношений материальный спор, как пра-вило, таил в себе возможность военного столкновения. Институциализация рынка, менового хозяйства привела к обезличиванию собственника и замене физической состязательности су-дебной процедурой. Абстрагирование конкретной вещи в товаре, в стоимости влекло за со-бой абстрагирование власти от конкретного вооруженного индивида (группы, рода, племени) до безличного господства социальной организации (класса, государства). Система менового хозяйства, ежеминутно воспроизводя себя благодаря актам купли-продажи, рождает посто-

435 Там же. С. 105. 436 Там же. С. 115.

233

янство политических отношений в лице аппарата буржуазного государства. Чем стабильнее, плотнее ткань товарных отношений, заключает Пашуканис, тем сильнее их гарантирован-ность со стороны государства437.

Товарное производство, согласно Пашуканису, предопределяет не только граждан-ское, но и уголовное право. Идея эквивалента (возмездия) в форме самозащиты, отмечает он, присуща и животному миру, и первобытному обществу, известный принцип талиона во мно-гом вырастает на этой основе. Но уже в архаичном праве благодаря зачаткам товарного про-изводства идея эквивалента начинает наполняться социальным (экономическим) содержани-ем: «месть из явления чисто биологического становится юридическим институтом». В усло-виях менового хозяйства товар становится универсальной мерой преступления и наказания, соотношение между преступлением и возмездием начинают сводить к меновой пропорции. Меновое хозяйство, по логике Пашуканиса, развивает стереотип сознания, применяемый в дальнейшем и в уголовном праве. Обезличенная вещь в виде товара, стоимости трансформи-руется в стоимость человеческой жизни и здоровья. Урон человеку, нанесенный его жизни и здоровью, начинает измеряться в условной единице товара. «Архаическое уголовное право подчеркивает эту связь особенно наглядно и грубо, ибо в нем ущерб, наносимый имуществу, и ущерб, наносимый личности, непосредственно приравниваются друг к другу с той наивно-стью, от которой стыдливо отказываются позднейшие эпохи. С точки зрения древнеримского права не было ничего удивительного в том, что неисправный должник расплачивается час-тями своего тела (in partes secare), а виновный в членовредительстве отвечал своим имущест-вом. Идея эквивалентной сделки выступает здесь во всей своей обнаженности, не усложнен-ная и не затушеванная какими-либо привходящими моментами. Соответственно этому и уго-ловный процесс приобретает характер коммерческой сделки»438.

На эквивалентный характер уголовного права указывает градация ответственности (сроки лишения свободы, например). Преступник отвечает своей свободой за совершенное преступление, а она, в свою очередь, меряется абстрактным человеческим трудом, измеряе-мым во времени. «Для того чтобы появилась идея о возможности расплачиваться за преступ-ление заранее определенным куском абстрактной свободы, нужно было, чтобы все конкрет-ные формы общественного богатства были сведены к простейшей и абстрактнейшей форме – человеческому труду, измеряемому временем. Здесь мы, несомненно, наблюдаем еще один случай, подтверждающий взаимосвязанность различных сторон культуры. Промышленный капитализм, декларация прав человека и гражданина, рикардовская политическая экономия и система срочного тюремного заключения суть явления одной и той же исторической эпо-

437 См.: там же. 111. 438 Там же. С. 162.

234

хи»439.

Пашуканис, объясняя механизм формирования правовой надстройки, довольно четко разводит в разные стороны базис и надстройку. Право у него появляется как следствие ин-ституциализации собственности и развития товарного производства. Индивид, осуществляя свою деятельность в сфере производства и обмена, одновременно создает адекватную юри-дическую форму. В этом случае право действительно как бы надстраивается над экономи-кой. Однако, как уже было сказано выше, не всех советских юристов такая концепция уст-раивала. И.П. Разумовский и П.И. Стучка относили отдельные элементы права не к над-стройке, а к базису, на что обратили внимание и Пашуканис, и М.А. Рейснер. Пашуканис со-гласен со Стучкой в том, что под правом следует понимать прежде всего общественные от-ношения (главным образом – производственные). Но, указывал Пашуканис, при отождеств-лении права с общественными отношениями, оно утрачивает свой специфический характер, перестает иметь собственно юридические черты. «В той общей формуле, которую дает т. Стучка, право фигурирует уже не как специфическое социальное отношение, но как все во-обще отношения, как система отношений, отвечающая интересам господствующего класса и обеспечения его организованной силой. Следовательно, в этих классовых рамках право как отношение неотличимо от социальных отношений вообще, и т. Стучка уже не в состоянии ответить на ядовитый вопрос проф. Рейснера, каким образом социальные отношения пре-вращаются в юридические институты или каким образом право превращается в самого се-бя»440.

И действительно, право, перенесенное в базис, как бы сливалось с экономикой. В этом смысле концепция Стучки демонстрировала весьма изощренный ход мысли, основанный на интерпретации известных положений марксизма. В самом общем контексте рассуждений Маркса и Энгельса способ производства в виде производительных сил и производственных отношений отнесен к базису, а государство и право – к надстройке. Примерно также, т.е. ор-тодоксально и не влезая в малозначительные детали, воспринимали данную конструкцию К. Каутский, Г.В. Плеханов и В.И. Ленин. Решая свои идеологические и политические задачи, они опирались на предложенную схему как вполне законченную и цельную, не пытаясь еще больше расщепить понятия базиса и надстройки. Стучка, напротив, поставил перед собой цель максимально дифференцировать понятие правовой надстройки с тем, чтобы обосновать связь между правом и экономикой. Маркс и Энгельс по разному поводу утверждали: 1) про-изводственные отношения имеют юридическое выражение в форме собственности; 2) кон-фликт между производительными силами и производственными отношениями осознается в,

439 Там же. С. 172. 440 Там же. С. 75.

235

частности, в праве как одной из идеологических форм; 3) право как часть надстройки форма-лизовано в виде законов. Используя данные оттенки понятия правовой надстройки, Стучка сделал вывод о существовании трех ее форм: одной конкретной и двух абстрактных. Кон-кретная форма права – это юридическое выражение производственных отношений, абст-рактные – законы и правовая идеология. Конкретная форма была отнесена им к базису, две абстрактные – к надстройке. У Маркса и Энгельса такой мысли, во всяком случае, в таком логически очищенном виде мы, конечно, не найдем. От текстов основоположников марксиз-ма до выводов Стучки необходимо было сделать несколько логических шагов.

Понимая, что эти три формы права у классиков в чистом виде не найти, Стучка заяв-ляет: «Ясно, что Маркс и Энгельс слову ―надстройка‖ придавали лишь смысл образного сравнения, а не значение дословно-архитектурное, о каком-то многоэтажном особняке». «По существу, – продолжает он, – весь спор между нами, однако, сводится не к спору об отноше-нии базиса к надстройке, а к спору, где искать основное понятие права: в системе ли кон-кретных отношений или в абстрактной области, т.е. в писаной норме или в неписаном пред-ставлении о праве, справедливости, т.е. идеологии. Я отвечаю: в системе конкретных отно-шений»441. Иначе говоря, Стучка не готов спорить о принципиальном соотношении базиса и надстройки (здесь марксизм категоричен и однозначен), но попытаться расщепить базис и отыскать в нем элемент надстройки он себе позволяет. За таким подходом была видна фигу-ра Р. Штаммлера, которого советский юрист постоянно и энергично критикует. Как это часто бывает в творчестве, немецкий юрист с его идеалистической интерпретацией марксизма стал аlter ego Стучки. Штаммлер, отвергая материалистическое понимание истории, фактически взял в свой идейный арсенал марксистскую концепцию базиса и надстройки, придав ей идеалистический характер. Право, полагает он, выражая трансцендентные ценности, предо-пределяет все остальные формы культуры, в том числе экономику. Экономика – содержание, право – форма, последняя есть цель материи (экономики). Стучка упрекает советских мар-ксистов в «штаммлеровщине», т.е. в стремлении использовать ими понятийного аппарата немецкого юриста: хозяйство есть содержание, право – форма. Однако сам Стучка именно это и делает: право у него – форма производственных отношений, предстающих в виде од-ной формы конкретной и двух абстрактных. Советский юрист использует идею Штаммлера о включенности сознания в материю, права – в экономику и боится признаться себе в этом.

Для социологии права весьма характерно расширять понятие права, выходя за юриди-ческие рамки и иногда доводя теорию права до абсурда. Первая, «конкретная форма» права Стучки как раз и демонстрирует такую крайность. Если, например, Петражицкий, опираясь

441 Стучка П.И. Революционная роль права и государства // Стучка П.И. Избр. произв. по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964. С. 119, 120.

236

на эмоциональную социологию, расширяет право до любой социальной нормы, фактически регулирующей общественные отношения, то Стучка расширяет право до производственных отношений. «Конкретное правовое отношение, по Марксу, – разъясняет Стучка, – есть одно-временно и экономическое отношение, т.е. отношение производства (или обмена)… Толь-ко в абстрактном анализе товары (сами) обмениваются на товары (вещи на вещи), реально же и это экономическое отношение есть отношение между людьми, а всякое отношение между людьми есть волевое отношение. В одном случае оно обсуждается с экономической стороны, со стороны материальных потребностей индивидуальных людей, в другой случае – со сторо-ны правовой, т.е. с точки зрения общей правовой системы»442. Таким образом, Стучка пыта-ется одновременно и соединить производственные и правовые отношения, и развести их, что ему, как представляется, не удается. В случае соединения экономики и права последнее у не-го теряет свои специфические черты, в случае разъединения – «конкретная форма права» ут-рачивает свою непосредственную связь с производством и обменом. Если в научном отношении концепция трех форм права не выглядит убедительной, то в идеологическом – она свою задачу решала. Стучка встраивает свою социолого-правовую конструкцию в философию истории марксизма, стремясь обосновать диктатуру пролетариа-та и перспективу построения коммунистического общества. Руководствуясь формационным подходом, он выделяет: 1) первобытное и 2) коммунистическое общества как начальную и конечную точки в истории человечества, где средства производства обобщены и нет госу-дарства и права; 3) общество материального и формального неравенства (античность и фео-дализм); 4) общество материального неравенства и формального равенства (капитализм) и 5) общество переходного периода (диктатура пролетариата), в котором в условиях непрекра-щающейся гражданской войны создаются предпосылки для упразднения государства и права и построения коммунизма. На первых этапах развития классового общества три формы права (экономико-правовое отношение, законодательство и правосознание) более или менее совпа-дают. Но с течением времени конкретная форма начинает расходиться с абстрактными, а по-сле буржуазных революций материальные отношения (отношения неравенства) вступают в острый конфликт с законодательством (формальным равенством). Пролетарская революция положила начало сближению всех форм права на основе материального и формального ра-венства, что должно окончиться их слиянием в коммунистическом обществе. Полное совпа-дение форм права приведет к отмиранию государства и права, человек и общество обретут подлинную свободу от всякого принуждения.

Свою лепту в разработку концепции базиса и надстройки внес и М.А. Рейснер, кото-

442 Стучка П. 13 лет борьбы за революционно-марксистскую теорию права. Сб. статей 1917–1930. С. 95.

237

рый, в отличие от Пашуканиса и Стучки, считал главным элементом в праве не правоотно-шения, а идеологию, правосознание. Находясь под сильным влиянием Л.И. Петражицкого, он попытался дополнить марксистскую теорию права эмоциональной социологией. Важно отметить, что и после Октября 1917 г. Рейснер продолжал развивать идеи психологической школы права, правда, заметно скорректировав их и отбросив ее кантианские и позитивист-ские установки. Особенность социологии, построенной на психологии, состояла в том, что при анализе государства и права приходилось отталкиваться от аксиоматических утвержде-ний, взятых без доказательств. Поскольку мир эмоций во многом закрыт для внешнего на-блюдения (здесь возможен только метод самонаблюдения), открываемые законы человече-ской психики всегда воспринимались как некие допущения, которые могут отражать (или отражать не в полной мере) реальность. Рейснер, ставя задачу установить механизм взаим-ной связи между экономикой и политико-правовой надстройкой, также берет в качестве ак-сиомы ряд положений психологической школы права (в частности, гипотезу интуитивного права). Итогом такого подхода стала концепция, обращающая на себя внимание своей ори-гинальностью, но слабо опирающейся на достоверные эмпирические данные. Понимая осо-бенности своей теории, ее по преимуществу аксиоматический характер, Рейснер утверждает, что «между базисом и надстройкой нет такой прямой связи, о которой говорят многие мар-ксисты», «нужно исследовать не непосредственно экономику, а… экономику, преломленную через посредство той общественной психологии, которая развивается на основании данных экономики»443. Поэтому, в отличие от Пашуканиса и Стучки, которым интересно было зани-маться экономической теорией в связи с правом и государством, Рейснер сосредоточил свое внимание на идеологическом и эмоциональном аспектах права и государства.

Главное препятствие в построении новой социолого-правовой теории советский юрист усматривает в традиционном для марксистских школ конца XIX— начала XX в. по-нимании государства как управленческого и репрессивного аппарата. В марксистской среде государство воспринимали как объективно существующую организованную силу, как важ-нейшее средство в деле социалистического переустройства общества. Рейснер предлагает отказаться от такого подхода и рассматривать государство исключительно как «фантазму», как внешнее проявление сознания и психики людей. Абсолютизируя и в каком-то смысле доводя до абсурда тезис Маркса и Энгельса о надстроечном характере государства, Рейснер воспринимает последнее только как определенную форму идеологии, как «систему понятий и идей». Государственная власть, как он утверждает, есть лишь идея, которая входит в соз-нание человека и становится принципом его политического поведения. Государство, пони-маемое как идеология, представляет собой бесконечный, расплывчатый и постоянно меняю-

443 Рейснер М.А. Основы Советской конституции. М., 1920. С. 91, 92.

238

щийся процесс сознания, не способный к полному воплощению на практике. Первичным но-сителем политической идеологии является господствующий класс, всегда немногочислен-ный, но в культурном отношении более зрелый и потому способный осознать ценность госу-дарственной организации общества. Основная масса населения живет вне государственного сознания, потенциально склонна к антигосударственному, анархическому идеалу и только с течением длительного времени начинает ощущать себя связанной с государством, чувство-вать необходимость повиноваться власти. Но все-таки ядром психологии масс остается анар-хический идеал, который в конечном итоге и реализуется в безгосударственном коммуни-стическом обществе.

Рейснер согласен с Марксом в том, что всемирная история развивается по направле-нию к коммунизму и что основная роль в этом процессе отводится пролетариату. Но его ка-тегорически не устраивает идея марксизма об установлении диктатуры пролетариата как ор-ганизованном государственном насилии над свергнутыми эксплуататорами (так он считал в дореволюционный период). Против идеи диктатуры пролетариата Рейснер выдвигает сле-дующие возражения. Во-первых, установление диктатуры пролетариата повлечет за собой всемерное укрепление и усиление государственного аппарата (особенно его репрессивных органов), возведет в абсолют ценность государства при проведении социалистических пре-образований, что приведет к консервации государства и значительно отодвинет построение коммунизма. Во-вторых, консервативное и косное правосознание не сможет создать новой пролетарской государственности, оно лишь воспроизведет старое буржуазное государство, в котором диктатура класса выродится в диктатуру жестоких и своекорыстных политиканов. И наконец, в-третьих, диктатура пролетариата искажает сознание рабочего класса, внушая ему ложную мысль о том, что в основе борьбы за коммунистическое переустройство общества лежит сила, а не право.

Отвергнув, таким образом, идею диктатуры пролетариата, Рейснер видит основное средство перехода к коммунизму в интуитивном праве Петражицкого. В основе классовой борьбы, по Рейснеру, лежат не законы экономического детерминизма и исторической необ-ходимости, а чувство попранности своих прав. Интуитивное право, возникающее помимо государства и права официального из недр человеческого духа, является наиболее фунда-ментальным качеством как отдельного человека, так и класса в целом. В революционные эпохи ставку надо делать не на холодный расчет и логику социологических законов, недос-тупных массам, а на правовые эмоции, которые отличаются «характером требовательности насильственного осуществления своих прав, боевой их защиты, беспощадной мести за их нарушение». Массы, по выражению Рейснера, просто взрываются гневом и негодованием за попранное право, во имя права идут на героические жертвы и потому добиваются успеха. В

239

процессе социалистических преобразований господство интуитивного права позволяет избе-жать использования государственной власти и безболезненно перейти к коммунистическому самоуправлению.

В послереволюционный период Рейснер продолжает анализировать интуитивное пра-во, чтобы использовать психологическое правопонимание в социалистическом строительст-ве. По его мнению, русская революция до основания потрясла официальную правовую сис-тему и вернула народ к «правде и справедливости», интуитивному праву — источнику любо-го законодательства. Классовое право пролетариата в советской России и есть интуитивное право, постепенно сформировавшееся в среде эксплуатируемой массы и ставшее после рево-люции господствующим. Поскольку интуитивное право отвечает требованиям «правды и справедливости», оно должно стать основой революционной юстиции. В этой связи Рейснер ставит себе в заслугу, что он сумел убедить Луначарского и Ленина использовать «револю-ционное правосознание пролетариата» как форму права и на этой базе отправлять правосу-дие. Правда, авторство Декрета о суде оспаривал другой видный советский правовед П.И. Стучка, бывший тогда наркомом юстиции.