Причины терроризма в России

Без четкого представления о детерминации невозможно перспективно прогно­зировать тенденции развития явления и строить схему предупредительной работы. Прежде всего, во избежание терминологической путаницы следовало бы сразу вне­сти некоторые терминологические уточнения с целью провести водораздел меду та­кими понятиями, как детерминанты, причины и факторы, которые чаще всего упот­ребляются в работах, посвященных проблемам детерминации преступности.

их, выстраивая их в некую систему. Это же относится и к факторам. Именно в таком смысле в настоящей работе будут использоваться понятия детерминанта, причина и фактор.

Причины терроризма в нынешней России следовало бы анализировать в со­поставлении с его детерминацией в Российской Империи: во-первых, для того, что­бы лучше понять нынешнюю ситуацию (некоторые детерминанты современного терроризма связаны с прошлым), во-вторых, чтобы проследить диалектику взаимо­действия детерминант во времени, а в третьих это представляет интерес еще и по­тому, что эти эпохи отделяет друг от друга советский период, когда официально с терроризмом было покончено. Причинный комплекс терроризма в царской России представлял собой совокупность политических и социально-психологических при­чин. Он явился следствием бурной модернизации страны во второй половине XIX столетия - в этом его основная социально-экономическая подоплека. Господство­вавшая до недавнего времени его трактовка, как проявления классовой борьбы, ис­ходящая из формационного подхода к объяснению исторических процессов, не дает полной и объективной картины генезиса этого явления. Терроризм в России был вы­зван особенностями переходного периода от традиционного и достаточно застойного полуфеодального общества с явными рудиментами средневековья (сельская община, довольно жесткая сословная система, абсолютная монархия) к более однородному и динамичному современному буржуазному обществу. Подобные этапы в жизни лю­бого государства сопряжены с очень сильным общественным напряжением, вызван­ным болезненной ломкой веками существовавшей социальной структуры, изменени­ем положения, распадом или полным исчезновением целых классов, сословий и групп, а также формированием новых, например - интеллигенции, крушением тра­диционных устоев, обычаев, норм и внедрением новых.

W 1

ческой реакционностью» .

Все это в полной мере позволяет утверждать, - российский терроризм есть по­рождение бурных процессов модернизации России и, как следствие, проявление ре­волюционного брожения.

Что касается объективных политических условий развития террористической активности на территории империи, то они были связаны прежде всего с тем обстоя­тельством, что Россия, будучи абсолютной монархией, а с октября 1905 г. обретя элементы парламентаризма, не была тоталитарным государством, и террористы все­гда имели пространство для маневра, (в СССР и нацистской Германии терроризм был почти полностью подавлен, а его способы борьбы взяло на вооружение само го­сударство.) Такое положение объяснялось тремя важными обстоятельствами. Во- первых, наличием института частной собственности, который автоматически обес­печивал определенную автономию от государства и его репрессивных органов лю­бому оппозиционеру. Кроме того, частный сектор был постоянным источником ма­териальных средств для революционеров и террористов. «Благодаря частной собст­венности, по всей территории империи создались уголки, куда полиция была бес­сильна ступить, поскольку законы, бесцеремонно попиравшие права личности, стро­го охраняли право собственности»^{[103] [104]}.

Идеологическая база терроризма представляла собой конгломерат весьма раз­нообразных, порой с претензией на экстравагантность, идей, хотя в целом и не отли­чалась особенной глубиной и оригинальностью философской мысли, если не сказать более. Зачастую она выглядела крайне грубой и примитивной пропагандой (например, нашумевший «Катехизисис революционера» Сергея Нечаева). Большое значение также имели произведения таких немецких авторов, как Карла Гейнцен - философ левордикального толка, и Иоганн Мост - видный теоретик анархизма^[106].

• Еще одним духовным источником, питавшим в том числе и терроризм, в Рос­сии второй половины минувшего столетия следовало бы назвать социально­политический нигилизм, в наиболее завершенной форме проявившийся именно в нашей стране. Предельно кратко суть его сводилась к тотальному отрицанию всех существовавших и существующих общественных устоев со всеми вытекающими из этого последствиями. По мысли Н.А.Бердяева, «нигилизм есть характерно русское явление, в такой форме неизвестное Западной Европе. ... его можно найти в подпоч­ве русских социальных движений, хотя нигилизм сам по себе не был социальным движением.

В определенном смысле русский нигилизм по своему происхождению, по «механике» его возникновения можно вполне сопоставить с интеллектуальными по­исками 60-х годов нашего столетия в странах Западной Европы и Америки: всплеск молодежного и студенческого движения с его максимализмом, переходящим в экс­тремизм, эмансипация женщин, экзистенциализм, сексуальная революция, поваль­ное увлечение маоизмом, марксизмом и иными идеологиями левого толка, «красный май» 1968 г., левацкие группировки, из рядов которых вышли позднее многие вид­ные террористы - все это было реакцией на авторитарные пережитки предшествую­щей эпохи в условиях постиндустриального общества. Нечто подобное имело место и в России пореформенного периода^[108]. Сходство общественных процессов в России 60-70-х годов XIX в. («хождение в народ», просветительские и политические кружки, студенческая активность) с тем, что происходило в Европе примерно через сто лет выразилось также и в росте социальной активности женщин, многие из кото­рых пошли затем в террор (С.Перовская, В.Засулич, В.Фигнер - У.Майнохоф и Г. Энслин, параллели очевидны), что позволяет говорить о российском дореволюцион­ном терроризме, как о терроризме с «женским лицом». Хотя выводить напрямую терроризм из духовных исканий молодежи было бы неверно. «Смешивать нигилизм с терроризмом - все равно, что смешивать философское движение, как, например, стоицизм или позитивизм, с политическим движением, например республиканским. Терроризм был порожден особыми условиями политической борьбы в данный исто­рический момент. Он жил и умер. Он может воскреснуть и снова умереть. Нигилизм же наложил у нас свою печать на всю жизнь интеллигентного класса, и эта печать не скоро изгладиться»^[109] - писал в своих «Записках революционера» П. Кропоткин.

Все вышеуказанные причины относятся к числу объективных, однако фено­мен российского терроризма не смог бы состояться без субъективного фактора, а именно - психологических особенностей русской интеллигенции, на протяжении длительного времени стоявшей в авангарде революционных и иных радикальных течений. Это обстоятельство во многом объясняется тем, что возникнув как само­стоятельное сословие достаточно поздно, во всяком случае - в сравнении со страна­ми Западной Европы, интеллигенция изначально в основной своей массе выступала в роли оппозиции государству и официальным институтам. Как писал Н.Бердяев в работе «Судьба России»: «Русский интеллигентский максимализм, революционизм, радикализм есть особого рода моралистический аскетизм в отношении к государст­венной, общественной и вообще исторической жизни. Очень характерно, что рус­ская тактика обычно принимает форму бойкота, забастовки и неделания»^[110]. В том же ключе высказывался С.А.Франк: «Социалистическая интеллигенция, растрачивая огромные, сосредоточенные в ней силы на непроизводительную деятельность поли­тической борьбы, руководимой идеей распределения, и не участвуя в созидании на­родного достояния, остается в метафизическом смысле бесплодной и вопреки своим заветным и ценнейшим стремлениям ведет паразитическое существование на народ­ном теле»^[111]. Он убедительно и точно отметил замкнутость интеллигенции в самой себе, превращающей ее в особую касту, оторванность от реальных жизненных про­блем и иллюзорность целей.

Итак, объективными предпосылками терроризма в царской России были: 1) социальная напряженность, вызванная бурной экономической модернизацией стра­ны и своеобразной «вестернизации» страны во второй половине минувшего столетия; 2) как следствие этого процесса - конфликт традиционных и новых форм социальной организации, выражавшийся главным образом в революционном броже­нии и требовании либерализации политической системы, что придавало терроризму ярко выраженную политическую окраску и идеологизированность, делало его орга­нической частью революционной борьбы (в этом - главная специфическая особен­ность). Терроризм в императорской России, таким образом, был порожден кризисом роста, и это придавало обществу оптимизм по поводу его неизбежного преодоления. Субъективная причина заключалась в особом радикалистском сознании и мироощу­щении русской интеллигенции, которая была основным движителем терроризма и придавала ему особый интеллигентско-сектантский характер. Отсюда вторая специ­фическая особенность отечественного терроризма - феминизированность, связанная с активным участием в нем женщин.

Терроризм в бывшем СССР был подавлен и как массовое социальное явление практически отсутствовал (имели место лишь отдельные теракты): "железный зана­вес" надежно прикрывал территорию государства от проникновения терроризма из­вне, а жесткая авторитарная система оперативно, зачастую в зародыше, пресекала его проявления внутри. При этом СССР и его сателлиты неофициально поддержива­ли некоторые международные террористические группировки левого толка и их ли­деров, например, Ясира Арафата. «Советский Союз и страны Варшавского Договора всегда официально осуждали акты терроризма, но некоторые темные факты однако заставляют усомниться в их искренности»^[112] - писал Жак Кауфманн в книге «Террористический интернационал». Некоторые прокоммунистические боевики и террористы прошли свою подготовку в странах социалистического содружества. То есть, проблема терроризма для СССР носила внешний характер и не была больной точкой, она сводилась всего лишь к помощи в подготовке «своих» террористов для деятельности в других странах и не допущении проникновения на свою территорию «чужих», с чем власти успешно справлялись. Поэтому заявления официальных вла­стей о том, что терроризма в СССР не существовало, нельзя назвать абсолютно не­верными. В таком случае возникает вопрос: сформировались ли эти причины в на­шей стране столь же внезапно и резко, как и сам терроризм, либо они в латентной форме существовали уже в СССР и до возникновения неких дополнительных благо­приятных условий себя не проявляли? Из предположения о существовании каких-то глубинных предпосылок терроризма вытекает следующая проблема: можно ли клас­сифицировать причины и факторы терроризма, построив из них иерархическую сис­тему взаимосвязанных элементов, занимающих соответствующее в ней место по степени их важности, источникам возникновения, уровню интенсивности влияния на обусловливаемое ими явление, с тем, чтобы в перспективе найти научно обоснован­ные пути эффективной нейтрализации этих негативных криминогенных факторов? От решения этой задачи во многом зависит успех предупреждения терроризма в на­шей стране.

Третий вопрос логически связан с двумя предшествующими: как выявленные и весьма разнообразные причины терроризма будут сказываться в будущем, учиты­вая нынешнюю крайне сложную социально-экономическую ситуацию в России? Что можно ожидать с точки зрения тенденций развития и эволюции терроризма в тече­ние ближайших нескольких лет? В данном случае речь идет о возможностях прогно­зирования явления, что также, несомненно, имеет большое прикладное значение.

Некоторые специалисты насчитывают более 200 факторов преступности. Тер­роризм в этом отношении не является исключением и многочисленные причины его носят весьма разнообразный характер как по происхождению, так и по степени воз­действия. Поэтому важно включить их в рамки четкой системы, представленной в виде логической и ясной схемы. Можно выделить психологические, социально­политические, экономические, культурно-исторические детерминанты терроризма. По мнению некоторых авторов, для возникновения терроризма необходимы не толь­ко объективные, но и субъективные условия: появление определенных типов лично­сти, определенного типа сознания, формирующегося на базе специфических тради­ций политического насилия и фанатизма. При этом, объективные условия - опреде­ляющий, но далеко не всегда достаточный фактор, поскольку «эти условия как раз могут быть общими для многих стран, а «спонтанный» политический терроризм возникает только в некоторых из них»^[113].

Причинный комплекс терроризма в Российской Федерации следует рассмат­ривать как совокупность взаимосвязанных групп детерминант трех уровней, обра­зующих, таким образом, трехступенчатую пирамиду. В основе ее лежит группа при­чин, которые можно было бы условно назвать "глубинными", куда относятся 1) ис­торические, 2) этнокультурные, 3) конфессиональные и иные характеристики подоб­ного рода, существенным образом влияющие на терроризм в нашей стране. Это до­вольно стабильная, во всяком случае действующая на протяжении длительного вре­менного отрезка, как правило немногочисленная и практически не поддающаяся ис­кусственному воздействию группа фундаментальных, в определенном смысле "вечных" детерминант, включающих в себя ряд конкретных криминогенных факто­ров - непрерывно действующих генераторов экстремизма. Подобные причины мож­но было бы сравнить с минами замедленного действия, каковых в бывшем СССР было немало. Они существуют практически автономно и при наличии стабильной социально-экономической и политической обстановки в стране эти причины затуше­вываются и принимают характер тлеющих очагов, готовых однако в любой момент вызвать пожар. Они, как правило, проявляются при возникновении каких-либо бла­гоприятных условий (политические кризисы, экономические и социальные потрясе­ния и т.п.), то есть детерминант второго уровня.

Именно эту, вторую, надстраивающуюся над первой группу образуют так на­зываемые "базовые" детерминанты, связанные с крахом социализма, полным демон­тажем его системы и радикальной сменой политических, экономических, идеологи­ческих парадигм. Эта группа причин не столь стабильна и незыблема, как первая, поскольку является преходящей, но именно она создает реальную почву терроризма: 1) глубокий экономический кризис, 2) хроническая политическая нестабильность, 3) общий структурный кризис государства и его институтов, в том числе относящихся к аппарату насилия, 4) духовный кризис. Это дает основание некоторым авторам, ссылаясь на теорию аномии Дюркгейма, справедливо утверждать, что наше общест­во в настоящий момент серьезно больно (резкий всплеск терроризма в таком случае - симптом, проявление этой болезни). Видимым выражением (конкретными кримино­генными факторами) такого положения вещей служат постоянные политические конфликты на разных уровнях власти и острая межпартийная борьба, крупные сдви­ги в социальной структуре, маргинализация многих социальных групп, падение жиз­ненного уровня, состояние психологического дискомфорта, тревоги и безысходно­сти, испытываемые значительной частью населения, утрата идеологических ориен­тиров, кризис институтов власти и в, частности правоохранительных органов и воо­руженных сил. Перечислять можно бесконечно долго, важно выделить основные факторы. Все это в совокупности создает крайне благоприятную криминогенную среду, в том числе и для проявлений террористической активности. Изменить поло­жение в нужном с точки зрения борьбы с преступностью направлении может только экономическая стабилизация и общее оздоровление общественного организма.

И, наконец, в третью группу, вершающую собой пирамиду, входят многочис­ленные причины непосредственной детерминации терроризма, являющиеся "текущими", постоянно меняющимися и неразрывно связанными, вытекающими из причин второго уровня, поскольку являются производными от них: 1) демографиче­ская проблема, 2) оружие, 3) культура, 4) межнациональные отношения 5) законода­тельная неурегулированность многих вопросов и прочие. Их практическим выраже­нием служат такие факторы, как, например, хищения и бесконтрольное распростра­нение оружия, появление убийц-профессионалов и развитие института наемничества как следствие кризиса армии и прочих силовых структур; массовый приток мигран­тов из стран ближнего и дальнего зарубежья на территорию России как один из важ­нейших демографических факторов, вызванных распадом СССР; обострение межна­циональных отношений как следствие социально-политического кризиса, фактиче­ское отсутствие границ между Российской Федерацией и республиками бывшего СССР, пропаганда насилия в СМИ, падение общей правовой культуры населения и множество иных обстоятельств подобного рода. Все эти причины, стоит об этом еще раз упомянуть, прямые последствия кризиса государства и общества, ранее обозна­ченных как причины второго уровня .

С позиции социальной профилактики три перечисленные группы совершенно различны: нейтрализация глубинных и базовых причин выходит далеко за рамки компетенции правоохранительных органов, поскольку носит характер общесоциаль­ных проблем, на долю ОВД, учитывая их нынешнее бедственное положение, оста­ются текущие детерминанты. .

Кроме выделения трех уровней, все причины в операционном плане можно разделить на внутренние, то есть производные от внутренних процессов, и внешние - привнесенные извне. Социальные и политические источники терроризма образуют определенную целостность и не могут рассматриваться в отрыве друг от друга. Они, будучи весьма динамичными, связаны теми сложными процессами, которые проте­кают в жизни того или иного общества на определенном этапе его развития.

Следовало бы также остановиться на некоторых психологических аспектах терроризма. Поскольку последний является формой агрессии, то психологическое объяснение его генезиса и детерминации напрямую связано с изучением агрессив­ного поведения отдельной личности или социальных групп во всем многообразии их проявлений. В психологии, как индивидуальной, так и социальной, этому явлению уделено немалое внимание, главным образом в работах Эриха Фромма, Карен Хор­ни, Конрада Лоренца, Зигмунда Фрейда, Б.Ф.Скиннера и некоторых других, что обо­значает путь к пониманию глубинных мотивов преступлений, механизма преступно­го поведения, личности террориста. При этом следовало бы однако помнить, что ни одна из подобных теорий в целом не объясняет терроризм, да и не может в принципе это сделать, однако каждая из них в какой-то своей части способна приоткрыть оп­ределенные психологические нюансы рассматриваемого явления. Для удобства ана­лиза этих подходов их условно разделяют на три большие группы: инстинктивизм, различные социально и индивидуально-психологические концепции и бихевиоризм. Суть первых двух сводится к поиску причин различных агрессивных проявлений в самом человеке, биологически заложенных в нем инстинктах, либо психологиче­ских внутренних побуждениях. Бихевиористы акцентируют внимание на социальной обусловленности насилия.

Ярким представителем инстинктивизма был Конрад Лоренц и в значительной степени Зигмунд Фрейд, основоположник психоанализа. Последний объяснял агрес­сивность дуалистичностью человеческого подсознательного, а именно - наличием в нем влечения к жизни и влечения к смерти, которые предопределяют поведение человека^[114]. Инстинкт смерти, в основе которого, по Фрейду, лежит Эдипов комплекс, вступает в противоречие с либидо, эросом и инстинктом самосохранения^[115]. Для по­нимания психологических корней терроризма важна идея Фрейда о том, что ин­стинкт смерти может отчасти нейтрализовываться силами либидо, а отчасти направ­ляться в русло внешней агрессии, которая материализуется в различных насильст­венных актах. Если же это невозможно, агрессия направляется против самого чело­века, то есть трансформируется в аутоагрессию, которая с неизбежностью ведет к саморазрушению и самоуничтожению. В этом объяснение некоторых, на первый взгляд бессмысленных, самоубийственных акций террористов-камикадзе. Кроме то­го, Фрейд отмечал явный конфликт между инстинктивными агрессивными тенден­циями бессознательного и требованиями культуры, которая с помощью «сверх-Я»^[116] - некоего идеала, морали, совести - подавляет в индивиде изначально заложенную жажду агрессии, и порождает таким образом ее спонтанные проявления. В этом смысле концепции Зигмунда Фрейда и более поздние идеи Конрада Лоренца находят общие точки соприкосновения.

Конрад Лоренц, полагал, что в человеке по аналогии с животными существу­ет изначально ему данный инстинкт внутривидовой агрессии, который является ес­тественным проявлением борьбы за существование^[117]. Однако у животных, по мне­нию ученого, этот необходимый, выражающий жизненную энергию, и в то же время весьма опасный инстинкт уравновешивается механизмом торможения его разруши­тельных начал, который строго ограничивает его по отношению к особям своего вида и исключает полное взаимоистребление. У человека же, в силу того, что он от природы практически не вооружен и беззащитен, (поэтому человеку пришлось ис­кать искусственные средства защиты - создавать оружие и постоянно его совершен­ствовать) этот механизм, предотвращающий бессмысленное убийство себе подоб­ных, слишком слабо развит^[118]. Заменитель механизма торможения - мораль, покоя­щаяся на разуме, не может в полной мере гасить разрушительные импульсы, по­скольку с нею человек не связан посредством инстинкта. К тому же развитие техни­ки шло слишком быстро, чтобы требования морали и их интернализация (внутреннее усвоение) могли за ним поспеть. Агрессивность в поисках пути своей разрядки помимо нашей воли может направляться на сам вид, то есть, - на человека. Подобная мысль во многом может объяснить причину неврозов и, как их следствие, внутренние, подчас глубоко скрытые, движущие силы многих насильственных пре­ступлений, в том числе и актов терроризма, совершаемых с особой жестокостью опасным способом группами террористов и террористами одиночками. Это же объ­ясняет наличие в психике многих людей аутоагрессивных, суицидальных тенденции. Кроме того, эта идея отчасти раскрывает чрезвычайную склонность к насилию не­которых этносов (Лоренц в этом контексте приводит пример индейского племени Юта) на территории России. Например, у ряда народов Кавказа для сдерживания насилия сформировался институт кровной мести, что, однако, не устранило саму аг­рессивность, а лишь исключило перспективу самоистребления и автоматически ста­ло направлять ее в сторону иноплеменников. Впрочем, и саму кровную месть можно рассматривать не просто как доисторический пережиток, а как проявление агрессив­ности, базирующейся на инстинктах, о которых писал Лоренц.

Карен Хорни указала на важные индивидуально-психологические, зачастую бессознательные, источники агрессивности. Она полагала, что агрессивность, вле­кущая различные проявления насилия, в том числе и террористического характера, может быть следствием невроза, присущего невротической личности, в основе кото­рого лежит столкновение разнонаправленных невротических наклонностей^[119]. Невроз трактовался ею как психическое расстройство, вызываемое «страхами и защитами от них, также попытками найти компромиссное решение конфликта разнонаправлен­ных тенденций»^[120]. Это столкновение внутренних, подсознательных устремлений, желаний, наклонностей Хорни назвала базальным конфликтом^[121]. Концепция Хорни многое дает для лучшего понимания индивидуальных мотивов терроризма, (как пра­вило террористы страдают от наличия сложных внутренних психологических проти­воречий, что во многом предопределяет их преступные действия) поэтому более подробно на ней стоит остановиться в разделе, посвященном личности террориста.

Альфред Адлер, крупный австрийский психиатр, видел причины насилия и в широком смысле преступности в «ситуациях детства», то есть проблемах неверного воспитания человека с момента появления на свет. Отсутствие или недостаток вни­мания и заботы, авторитарное принуждение или грубый диктат, или в равной мере потакание и баловство приводят к формированию личности особого рода, абсолютно неподготовленной к существованию в реальном мире и решению неизбежных кон­фликтов. Комплекс неполноценности делает этих людей крайне раздражительными, агрессивными, склонными к неконтролируемым взрывам чувств. То есть, «социальная неприспособленность есть следствие чувства неполноценности и стремления к превосходству. Термины «комплекс неполноценности» и «комплекс превосходства» выражают факт уже закрепившейся плохой социальной адаптации»^{[122] [123]}. Отсюда - насильственно-агрессивные по отношению к окружающим либо по отно­шению к самому себе действия. На эти же субъективные, личностные детерминанты насильственных преступлений указывают авторы исследования «Психология пре­ступника и расследования преступлении» . В частности, специалисты называют в качестве таковых социальную отчужденность и неадаптированность личности, фор­мирование которых происходит в неблагоприятном семейном окружении (холодность, невнимание а, порой, и жестокость со стороны родителей, или их анти­социальные установки) с момента рождения.

Карл Юнг, ученик Фрейда и один из главных представителей так называемой глубинной психологии, обратил внимание на социально-психологические факторы насилия. Он утверждал, что наряду с индивидуальным существует и надиндивиду­альное, коллективное бессознательное, «являющееся вотчиной возможных пред­ставлений, но не индивидуальной, а общечеловеческой и даже общеживотной, и представляющее собой фундамент индивидуальной психики»^[124]. По Юнгу, коллек­тивное бессознательное проявляется в формах так называемых архетипов, то есть отложившиеся в образах, мифах, символах, представлениях предисторические фазы, не осознаваемые исторические слои психики современного человека. Они в значи­тельной степени предопределяют наши мысли, чувства и поступки. Юнг полагал, что архетипы образуют собой так называемую хтоническую часть души, «то есть ту ее часть, через которую душа связана с природой»^{[125] [126]}. Архетипы прорываются вовне и начинают управлять реальностью. Люди начинают жить иррациональным и искать формы для как можно более полного и совершенного его земного воплощения: каза­лось бы давно уже пройденные исторические этапы вдруг становятся актуальными. Общество вновь возвращается к примитивным структурам своей организации, при­чудливо сочетающимся с современными техническими достижениями. Этим объяс­няет ученый взрыв иррационализма в сугубо рациональном XX столетии: комму­низм и фашизм, вождизм, религиозный экстремизм, взрывы массового насилия и т.д. Подобная концепция представляется весьма плодотворной при объяснении всплеска этнических конфликтов. Достаточно обратиться к идеологии религиозных или этни­ческих экстремистов, например, чеченских, чтобы убедиться в этом. Вся их деятель­ность, в том числе и террористическая, основанная на неизменной аппеляции к не­ким мифам и доисторическим традициям, подпитываемым исламом, по существу направлена на возврат к примитивным, языческим, кланово-племенным формам ор­ганизации социального бытия. Заявления о международном праве, самоопределении, независимости всего лишь камуфляж и рационализация того, что скрыто в глубин­ных слоях бессознательного. Эти люди иллюстрируют особый, выражаясь юнгов- ским языком, «архетипический» тип мышления. Знаменитый террорист Салман Ра­дуев в одном из своих интервью заявил: «Нас трудно понять, особенно русским, сколько бы они от наших рук не погибали... Мы настолько фанатичны, что, видимо, все-таки напоминаем ненормальных людей для несведущих. Мы ненормальные лю­ди, но не психически...»³. Подобные психологические, вечно действующие, источни­ки терроризма требую своего учета при принятии важных решений, и опыт Чечни - убедительное тому доказательство.

В отличие от Карен Хорни, Зигмунда Фрейда и Конрада Лоренца Эрих Фромм вслед за Юнгом в объяснении причин социального экстремизма также опи­рался главным образом на социально-психологические факторы, создав свою торию. Во-первых он развил и модифицировал в этом ключе учение Фрейда об инстинкте смерти, акцентировав внимание именно на социальных его аспектах^[127], что дает мате­риал для лучшего понимания этнического терроризма, позволяет делать предполо­жения о его возможном всплеске в среде тех или иных народностей или социальных групп. Второй, важный для понимания нынешней российской ситуации, момент учения Фромма заключается в том, что он, опираясь на анализ современной ему дей­ствительности и исторических данных, отметил то, что в обществе в целом или в отдельных его слоях могут в определенные моменты нарастать разрушительные и агрессивные побуждения^[128]. Кроме того, Фромм подчеркнул в продуцировании наси­лия особую роль социальной фрустрации, когда внешние условия жизни человека (например, невозможность найти легальный источник заработка или работу по спе­циальности) не позволяют ему полностью самореализоваться, во всей полноте про­явлений раскрыть свои потенциальные возможности: «Чем больше проявляется стремление к жизни, чем полнее жизнь реализуется, тем слабее разрушительные тенденции; чем больше стремление к жизни подавляется, тем сильнее тяга к разру­шению. Разрушительность — это результат непрожитой жизни. Индивидуальные или социальные условия, подавляющие жизнь, вызывают страсть к разрушению, на­полняющую своего рода резервуар, откуда вытекают всевозможные разрушительные тенденции — по отношению к другим и к себе»^[129]. Все это в полной мере соответст­вует ситуации в нынешней Российской Федерации. Едва ли не самая лучшая работа Фромма из его огромного наследия «Анатомия человеческой деструктивности» по­священа анализу различных форм агрессии и агрессивности как свойству личности и социальных групп^[130]. Четвертый важный момент учения Фромма об агрессивности состоит в концепции некрофильской личности, рассмотренной на примере анализа биографии Адольфа Гитлера. Некрофилия, как противоположность биофилии, про­является в непреодолимом влечении ко всему неживому, мертвому, механическому, искусственному и как следствие желание умертвить, превратить в прах окружающее путем. Личность, в которой подобные деструктивные черты становятся домини­рующими, именуется некрофильской, хотя некрофилы могут быть и не очень ярко выраженными. Из их рядов выходят палачи и убийцы, террористы и заплечных дел мастера. Без них не могла бы возникнуть ни одна террористическая система^[131].

Диаметрально противоположную инстинктивизму, а отчасти и психоанализу позицию занимают представители теории среды. Они утверждают, что человеческое поведение формируется исключительно под воздействием социального окружения, т.е. определяется не врожденными, а социальными и культурными факторами^[132]. Это касается и агрессивности, которая является одним из главных препятствий на пути человеческого прогресса. Яркий представитель необихевиоризма Б.Ф. Скиннер ут­верждал, что поведение человека предопределяется не чувствами или влечениями, или какими-либо другими субъективными состояниями, а окружением, условиями существования. Поведение, согласно Скиннеру, формируется по принципу «стимул­реакция», то есть под воздействием внешних факторов, которыми можно манипули­ровать. Грамотно применяя систему положительных стимулов («технология опери­рующего поведения»)^[133] можно в невероятной степени менять поведение человека, и даже животных вопреки казалось бы их изначально предопределенной врожденной природе. В этом заключено прикладное значение этой теории для педагогики, воспи­тания, психотерапии и т.д. Таким образом, бихевиористы на первое место в форми­ровании человека выдвинули социокультурные факторы.

Существуют и иные весьма многочисленные объяснения терроризма, особен­но в западной литературе. Некоторые исследователи, основываясь на европейском опыте, в качестве его причин выделяли побуждения глубоко личностного, экзистен­циального характера: «отвращение к приспособленчеству, стремление уйти от оди­ночества, скуки, преодолеть духовный вакуум, бездушие индустриально­бюрократической цивилизации. Экстремизм манит молодежь миражами «коллективистских» и максималистских решений, иллюзией обретенного идеала»^[134]. Многие западные интеллектуалы левого толка, такие, как Ж.-П.Сартр, С.Де. Бувуар, М.Фуко, Г.Белль и другие, морально и материально поддерживали террористов, рас­сматривая их действия как форму духовного протеста против абсурдности бытия, утраты им ценностей и смысла. Терроризм, с их точки зрения, - «это вполне оправ­данный «моральный» бунт против консерватизма, оппортунизма, конформизма, кор­рупции, отчуждения, гедонизма, и материализма, в которых погрязло современное общество»^[135]. Приведенные выше индивидуально и социально-психологические под­ходы а также бихевиористские концепции объяснения терроризма далеко не завер­шают всю существующую гамму таковых, более того, охватывая какой-то один фрагмент, ни одна одних в отдельности не может быть исчерпывающей для понима­ния столь сложного феномена, но они представляются наиболее обоснованными и создающими солидный фундамент для всестороннего анализа рассматриваемого яв­ления. Каждая из этих теорий, акцентируя внимание на каком-либо одном аспекте терроризма и требует своего использования в комплексе с иными познавательными подходами. В отличие от динамичных социально-политических причин, психологи­ческие детерминанты в сущности довольно стабильны. Они остаются актуальными применительно к любому виду преступлений и любой эпохе. Без их учета невозмож­но адекватно представить механизм обусловливания, а следовательно - выстроить систему предупреждения.

Итак, как явствует из сказанного: 1) следует выделять три взаимосвязанных группы детерминант (причин и факторов) терроризма: глубинные, базовые и теку­щие, которые в свою очередь делятся на внутренние и внешние. 2) детерминация явления в современной России во многом отличается от периода на рубеже столе­тий, поскольку в основе ее лежит кризис экономического падения и распада устояв­шейся социально-экономической и политической системы (отсюда и криминальный характер терроризма и почти полная идентичность его причинного комплекса с ана­логичной характеристикой организованной преступности). 3) с точки зрения преодо­ления данного вида преступной деятельности нынешняя ситуация носит весьма не­благоприятный и неопределенный характер. Она напрямую связана с перспективой выхода из крайне сложного положения, в коем ныне пребывает наше государство и его институты.

2.2.