1. Социально-правовая обусловленность формирования института возмещения морального вреда на ранних этапах становления общества

Развитие традиций и обычаев, связанных с возмещением морального вреда потерпевшим, имеет глубокие исторические корни. Вероятно, что про­цедуры по возмещению морального вреда существуют столько же, как и само человечество.

На наш взгляд, изучение проблем, связанных с возмещением морально­го вреда, следует начинать с доклассического или догосударственного обще­ства, то есть первобытнообщественного. В связи с тем что преступность су­ществовала всегда во всех обществах, в том числе при отсутствии писаных уголовных законов, так как она является неизбежным и неистребимым спут­ником человечества^[3], именно на ранних стадиях его развития вырабатыва­лись средства реагирования защиты прав потерпевших от преступлений, од­

ним из которых явилось возмещение вреда. Представляется, что даже без каких- либо особых научных данных и выкладок каждому здравомыслящему чело­веку очевидно, что человечество с момента своего «появления на свет» и до наших дней не могло и не может жить и нормально функционировать, если в обществе нет действенного регулятора и стабилизатора отношений людей в окружающей их сложной, нередко остроконфликтной среде^[4].

Остановимся на характеристике причин появления процедур возмеще­ния морального вреда потерпевшим.

Первоначальной формой возмещения вреда был каннибализм, так как людоедство на ранних этапах развития человечества было единственной формой наказания, доступной человеку, когда он совмещал в себе и потер­певшего, и судью, и карающего мстителя. При все большем укреплении ро­дового быта чувство общности по крови приводило к чувству общности в праве, людоедство как форма наказания и мести в недрах рода или родового союза стало исчезать. Чувствуя себя родными и, следовательно, равными по крови и по праву, члены первобытно-родового союза уже не удовлетворялись животным насилием, как санкцией права, а искали другую, более высшую санкцию в виде воли божества^[5]. Несмотря на это, на раннем этапе развития первобытнообщинного строя одной из главных причин образования меха­

низма возмещения вреда было насилие, возникавшее в результате межгруп­повой, межобщинной, межплеменной вражды (войны), а также из-за меж­личностных конфликтов и агрессии. Основу же всего этого составляло зло, которое кроется в подсознании человека, его геноме и может проявляться как осознанно, так и бессознательно.

Как считает А.П. Скрипник, зло, как и стихийные бедствия, болезни, смерть, взаимная вражда, сопутствовало человеческой судьбе изначально. Развитие происходило через борьбу противоположностей, через противоре­чия и конфликты. При этом в основе зла доминировали такие аналоги, как враждебность и распущенность, которые были свойственны и насилию.

Проявление враждебности - насилие по отношению к человеку, направ­ленное на то, чтобы отнять у него какие-то блага, подавить его сопротивление, убить, изувечить и т.п. Этой позиции сопутствуют чувства гнева и ненависти. Наиболее рельефно своеобразие враждебности выражает такое личное качест­во, как жестокость. Стремление и умение причинить ущерб и страдание друго­му человеку является следствием враждебного отношения к нему^[6].

По мнению Н. Рулана, насилие в первобытном обществе опиралось на психологические и социологические факторы (оно в наших генах, оно впи­сывается в эволюцию человеческого мозга), которые зависят в «основном от степени сплоченности различных подгрупп данного общества: чем выше эта сплоченность, тем слабее проявление насилия. Так, сообщества охотников и сборщиков различных плодов... более сильно выражают общинный харак­тер, нежели сообщества оседлых землевладельцев»^[7].

Причинение насилия возможно как одному индивиду, так и группе лю­дей. В первобытном обществе насилие и реакция на него зависели от того, кто его причинял и кому оно причинялось. Если насилие причинялось внутри группы (племени) одному человеку или нескольким, то оно носило внутри­групповой, межличностный характер и было менее опасным для остальных членов общества. Вред, причиняемый внутри племени, мог заглаживаться путем проведения примирительных процедур: публичного извинения, про­щения, либо к обидчику применялась такая мера принуждения, как изгнание. Использование кровной мести в самом племени не допускалось, так как вследствие отношений сотрудничества и коллективного труда соплеменни­ков они считали, что «всякое лишение жизни человека, принадлежащего к тому же племени, того же тотемного знака, и даже животного, чей знак носи­ло племя, является грехом и не должно быть совершенно»^[8].

В случае если насилие и его последствия затрагивали различные груп­пы, племена людей, то этот вид насилия был более опасным для межплемен­ных отношений и членов племени. Совершенное извне насилие в отношении членов одного племени или всего отдельно взятого племени могло привести к кровной мести, межплеменной вражде или состоянию войны между племе­нами. При этом небольшое племя глубокой древности, занимавшееся сбором плодов, охотой, рыболовством, кочевало на значительной территории и лишь изредка вступало в отношения с другими племенами, проживавшими рядом. В процессе такого соприкосновения при длительном периоде совместного проживания могли возникать конфликты (на почве похищения женщин, убийств и т. д.), приводившие к кровной мести между соседними племенами. Всюду, где соприкасались два человеческих общества, между ними была возможна война. Однако возможность не есть действительность, и лишь ред­ко племена сталкивались друг с другом. Чужой был врагом, он не охранялся ни обычаем, ни религиозным запретом, поэтому в отношении его все было

дозволено. Чужой охранялся только кровной местью членов его племени. Убийство чужого, похищение женщин другого племени, нарушение границ влекло за собой кровную месть. Этот обычай был распространен на всем земном шаре. В основе его лежали общественные отношения родового строя^[9]. В рамках этих отношений создавались родоплеменные императивы, которые осуществлялись на базе первичных нормативных оппозиций - «ро­дич - иноплеменник», «друг - враг», «свой - чужой». Первобытная социо- нормативная сфера, глубоко расколотая, существовала в виде двух совер­шенно противоположных по своему духу массивов норм поведения - одни из них, отвечавшие целям солидарности, поддержки и взаимопомощи, предна­значались для внутригруппового применения, а другие, проникнутые нача­лами недоверия, враждебности и агрессии, определяли отношения родствен­ной группы к тем, кто их окружал, с ними соперничал, находился в недруже­любном соседстве^[10].

Касаясь отношений людей в первобытном обществе, профессор А.С. Шляпочников считал, что здесь мы сталкиваемся с беспрерывной цепью конфликтов. Столкновения возникали на почве различных, казалось бы, не­значительных поводов. Ответом на конфликт служили война и кровная месть, по существу мало отличавшаяся от первой. Всякий вред, нанесенный родовой группе в целом или хотя бы одному из ее членов, рассматривался родом в качестве кровной обиды, за которую как обидчик, так и весь его род мог заплатить только кровью, поэтому реакцией со стороны родовой группы на обиду, то есть на нанесенный в любой форме вред со стороны чужого, служила кровная месть, заключавшаяся в истреблении обидчика и его рода. Для возникновения кровной мести достаточно было самого ничтожного по­вода, чтобы началось взаимное истребление, ибо каждый акт мести вызывал контрместь. Таким образом, возникнув, кровная месть длилась годами, пере­ходя из поколения в поколение, пока один из враждующих родов не уничто­

жался целиком, а с ним исчезал и сам объект мести. Не удивительно, что кровная месть явилась основной из причин вымирания целых племен (наро­дов), например, у новогвинейцев пятая часть жителей погибла именно из-за распространенности кровной мести^[11]. Впоследствии обозначенная тенденция явилась одним из определяющих факторов искоренения из круга обществен­ных отношений кровной мести как способа восстановления справедливости.

Необходимо отметить, что на ранней стадии развития первобытнооб­щинного строя сознание человека не выработало адекватных средств реагиро­вания на причиняемый вред со стороны сородичей. Соответственно и реакция на причиняемый вред могла быть абсолютно неадекватной и несоизмеримой с наступившими последствиями. Кроме того, развязывание междоусобных войн и применение кровной мести, во-первых, связывались с правом сильного (ро­да, племени); во-вторых, влияли на естественное развитие общества, посколь­ку происходило самоутверждение сильных племен, захват и освоение ими но­вых территорий, в том числе вражеских.

В процессе эволюции у людей вырабатывалась физико-химическая спо­собность рефлекторной реакции на любое внешнее раздражение. Пройдя длин­ный эволюционный путь, эта элементарная реакция приобрела физиологиче­скую и психологическую сложность и далее, вступив в область зоосоциальных отношений, преобразовалась в особый инстинкт защиты от всякого внешнего воздействия, грозящего целости и свободе развития организма. Психическим производным этого эвазивного инстинкта явилась особая эмоция страха^[12].

Страх - это нормальная физиологическая реакция любого человека не только на внешние, но и на внутренние его состояния. Так, человек, зная о том, что он умрет или его настигнет смерть, а также если он был свидетелем убийства, начинает испытывать переживания, которые приводят к внутрен­нему раздвоению личности. C одной стороны, человек внешне живет как будто нормально, а с другой - его мучают воспоминания об умершем или по­гибшем родственнике, друге. Им начинают двигать фобии, переживания, невротические состояния, приводящие в конечном счете к смене взглядов, интересов, образа жизни или потере ее смысла. Вместе с тем психический уклад примитивного человека претерпевал глубокие изменения. Новые усло­вия приспособления заставляли отказаться от пассивного избегания опасно­стей и столкновений, требовали не только активного отражения посяга­тельств на его неприкосновенность, но в должных случаях и прямого нападе­ния на врага.

В более сложных социальных отношениях и для более развитой психи­ки восприятие человеком всякого посягательства извне вызывало у него осо­бые переживания и эмоции, для определения которых вполне подходит, за неимением лучшего, славянский термин «обида». Всякое преступление в первобытном обществе представляло собой именно нечто вроде обиды, нане­сенной данной группе людей, при этом совершенно независимо от формы, рода, содержания и материального характера чужого поступка. Любое пося­гательство, например, на неприкосновенность жилища, воспринималось че­ловеком как обида: взломать запоры дома - значит унизить его, совершить кражу его имущества, нанести ему прежде всего личное оскорбление.

Позднее произошло изменение построения психики человека в от­ношении его реакции на обиду. Она стала восприниматься как факт, не только порождающий негативные последствия для него или социума, но и требующий обязательного мщения. Таким образом, на наш взгляд, проис­ходила перегруппировка ценностей в сознании человека. Если им приме­нялась месть в качестве средства разрешения конфликта, то он считался

высокочтимым и внутренне удовлетворенным своим поступком. Если же он отказывался от мщения, то сообщество подвергало его унижению (нравственной казни), человек лишался своих прав, привилегий. Месть при этом становилась атрибутом защиты чести и достоинства, славы и справедливости. Как отмечал М. Косвен, «...дальнейшим преобразовани­ем инстинкта защиты оказывается активно оформленная реакция на «обиду», своеобразный инстинкт мести, глубочайшим образом входящий в плоть и нрав человека, постепенно подчиняющий себе нашего предка и действенно проявляющийся во всех случаях нарушения его неприкосно­венности»^[13].

Различные племена и народности по-разному относились к ритуалу мести, включая ее отрицание. Так, некоторые общества отдавали предпочте­ние мирным способам урегулирования конфликтов: индейцы зуни (Северная Америка) или мбути (охотники и сборщики плодов Конго) считали истинным человеком того, кто умел избегать ссор. У других (замбийских идембу), на­оборот, конфликт занимал важное место в политической и социальной жиз­ни, и они прибегали к возмездию очень часто. Установить какую-либо значи­тельную связь между этими разными отношениями к насилию и биологиче­скими данными людей не представляется возможным, хотя некоторые наро­ды и более воинственны, чем другие. Причину этого, видимо, нужно искать не в их физиологии, а в истории и в системе ценностей, которую они для себя создали^[14]. Вполне вероятно, что наличие этих особенностей было связано с уровнем мышления человека, существовавшими традициями и обычаями.

C развитием общества укреплялась солидарность людей. Если на на­чальной стадии его эволюции было свойственно лишь матери защищать сво­его ребенка, то в последующем все члены рода участвовали в патронаже бо­лее слабых сородичей (появились определенные формы братства, отцовской

и сыновьей опеки и т. п.). Месть также осуществлялась солидарно, поскольку кровные узы умножали силы отдельного человека. При этом кровная месть затягивала конфликт. Инцидент уже не исчерпывался причинением вреда сильным слабому - вражда, сопровождаемая уничтожением обидчиков, мог­ла длиться многие годы^[15]. Солидарность людей зависела не только от их мышления, но и от наличия в обществе права сильного и существования ма­гии. Вероятно, что люди того времени были весьма восприимчивы и подвер­жены влиянию соплеменников с более высоким статусом: вожди, старейши­ны, воины, шаманы, жрецы. По всей видимости, и применение самой древней формы возмещения вреда, в том числе морального, зависело от названных факторов, тем более что тогда не было различия вреда, причиненного по­средством мести в виде применения физической силы или воздействия на обидчика с помощью магии.

По мнению М.И. Кошелева, в случае причинения имущественного вреда потерпевший прибегал к помощи вредоносной магии, стремясь на­влечь на обидчика (обидчиков) кару - не естественным, а сверхъестествен­ным способом умертвить его. C этой целью он сам совершал определенные магические действия либо обращался к услугам известного своим магиче­ским искусством колдуна (шамана). В первобытно-престижных и более поздних (предклассовых) обществах угроза применения вредоносной магии была важным средством обеспечения соблюдения людьми имущественных обязательств по отношению друг к другу. Об этом свидетельствуют данные этнографии^[16]. Шаманы и жрецы выполняли самые различные функции: от лечения до наказания. Они в не меньшей мере, чем кара, укрепляли власть вождя, освящали его приказы, решения, устанавливаемые им порядки объ­являли божественной волей. По дошедшим до нас историческим свидетель­ствам, наиболее мощные системы религиозного воздействия на обществе н-

ную жизнь были созданы в IV-III тысячелетиях до и. э. в Древнем Египте, Вавилоне, Индии^[17].

В некоторых случаях магические приемы употреблялись для уста­новления причин совершенных преступлений и изобличения преступни­ков. Обычно прибегали к гаданию, и «преступник», выявленный таким способом, немедленно подвергался казни. В Африке, у кафров, во фран­цузском Конго и в других частях этого материка, где колдовские процессы особенно часты, общая схема судопроизводства выглядит следующим об­разом. Сразу по наступлении подозрительной смерти собираются родст­венники покойного, а иногда и все население деревни, после чего «доктор» выполняет магические операции, которые «должны» указать на виновного. При этом даже мужественного человека охватывает страх при мысли о том, что выбор падет на него и он менее чем за минуту погибнет как жерт­ва всеобщей ненависти и злобы. Иногда подозреваемый подвергается ор­далии, например, он обязан проглотить яд, то есть лица, приготавливаю­щие дозу, могут сами предопределять исход испытания^[18]. На наш взгляд, магические обряды можно рассматривать одним из средств совершения мести в том случае, если наличествует прямая связь между воздействием магии на обидчика и наступлением последствий, зависящих от ритуальных действий (смерть, возникновение болезни).

В человеческом сообществе, даже на самых ранних стадиях его раз­вития, социально-биологические предпосылки вылились в осознаваемые правила поведения, оказавшиеся связанными с духовными началами жиз­ни человека (религией, мифами, нравами рода и племени, первобытными представлениями о добре, зле, ритуалами). Вследствие этого они приоб­рели характер требований первобытной морали и одновременно - твер­дых и жестких первобытных обычаев, своеобразных «мононорм», выра­жавших требования природной необходимости, суровые условия жизне­

деятельности, сложившиеся нравы сообщества, заповеди предков, пред­начертания духов и богов^[19].

В современном обществе многие люди ко всему, что касается магии, относятся скептически и, будучи атеистами, отрицающими все сверхъестест­венное, связывают проявление нежелательных последствий с чем-то другим, материальным или со случайностью, например, наступления смерти, так как от нее никто не застрахован.

Однако магия все же присутствует в нашей жизни, что подтверждается и наличием таких ее форм, как гипноз, либо гипнотическое заклинание. Известно, что к гипнозу обращаются в медицинской практике, в частности, при лечении людей от наркомании и алкоголизма. Его используют и во время подготовки смертников-«камикадзе», «шахидов» для осуществления террористических ак­тов, а также с целью совершения мошенничества. В руках опытных преступни­ков, владеющих гипнозом самостоятельно или с помощью других лиц, он ста­новится страшным оружием, поскольку посредством его применения они могут заставить свои жертвы делать неосознанные и необоснованные поступки.

Гипнологи считают, что с помощью гипноза можно побудить загипно­тизированного к покушению на жизнь другого человека, причинению иму­щественного ущерба, совершению подлога, лжесвидетельства и даже запро­граммированного самоубийства^[20].

Наглядный пример - пресловутое «цыганское» мошенничество, когда применяется своеобразный «цыганский» гипноз, отмеченный в научной ли­тературе. Как правило, объектами подобного рода преступных посягательств становятся лица, находящиеся в состоянии душевного волнения, нередко связанного с неблагополучным семейным положением. Цыганки, будучи тонкими психологами по природе, легко вычисляют таких людей и добива­ются их согласия на гаданье. В ходе его на человека оказывается психологи­

ческое воздействие, в результате которого может возникнуть более или менее длительная амнезия (потеря памяти) и целый ряд психосоматических рас­стройств, например головная боль, сердцебиение, нарушение сна, общее по­давленное состояние. Человек, незнакомый с психофизиологическими меха­низмами, протекающими в его организме, склонен оценивать это как «сглаз» или «порчу». Пока потерпевший находится в таком состоянии, его воля на­столько ослабевает, что он начинает выполнять те действия, которые ему внушают мошенницы, в частности, отдать им имеющиеся денежные средства или ценности^[21].

Насильственный гипноз является разновидностью физического насилия, поскольку, несмотря на информационный (психический) способ воздействия, по­средством его потерпевший вводится в беспомощное состояние, которое наряду с причинением смерти, вреда здоровью, физических болей и страданий, а также утратой физической свободы рассматривается в качестве физического вреда^[22].

Что касается гипнотических заклинаний, то к ним, например, в виде молитв, часто прибегают верующие люди. Дело в том, что человеку порою бывает неясен смысл религиозных вероучений, так как многие не знают цер­ковного языка, а отсюда и религиозных канонов, хотя именно в молитве и церковных обрядах, как нам представляется, есть что-то неестественное, не­земное, господствующее над людьми. Может быть, это самовнушение, об­легчающее человеку жизнь, но это остается загадкой.

Необходимо отметить, что у дикарей было адекватное для магиче­ского восприятия мышление, в соответствии с которым они видели в бо­лезнях и смерти злые чары врагов, что неизмеримо расширяло круг при­менения мести. Подобные представления характерны и для древних або­ригенов Австралии, и для многих других народностей, когда всякая смерть здорового человека, за исключением смерти на войне или само­

убийства, ими считалась действием вражеского колдовства, что влекло за собой месть. В таких случаях индивидуальных виновников часто не знали и месть падала на целую группу врагов.

C дальнейшим развитием общества магия (чародейство) становится на­казуемым деянием. По мнению Г. Оппенгеймера, чародейство, вероятно, са­мое первое по времени и более распространенное из всех первобытных пре­ступлений. Причинами тому явились, во-первых, ущемление шаманами вла­сти вождей посредством магической силы и заклинаний, поскольку вожди, как и другие члены племени, были зависимы от магов и прислушивались к их мнению в силу отсутствия иных возможностей, например, узнать свое буду­щее или излечится от болезней; во-вторых, наличие у людей чувства страха перед тайными силами, которые колдуны могли вызвать, а затем не в состоя­нии были их остановить или исправить. За причинение осознанного вреда чародейными средствами колдуну полагалась кровная месть или наказание смертной казнью. Даже предсказание смерти у индейцев племени куна влек­ло за собой такое наказание. Колдуна могли обвинить и наказать за простое заболевание (сглазил, навлек другую чару), за причинение эпидемии или могли отблагодарить за отсрочку дождя либо другие аналогичные благодея­ния в нужный момент^[23].

В римскую древность люди, знакомые с тайным искусством, подверга­лись казни посредством оставления на растерзание зверей или распятия на кре­сте. Сами же маги сжигались живьем. Никто не мог иметь у себя магических книг, при обнаружении таковых они подлежали конфискации и сожжению, а их владелец ссылался на остров, людей же низшего звания - казнили. Не только осуществление этой профессии, но и знакомство с нею было воспрещено^[24].

Однако в последующие периоды в государствах были созданы религи­озные учреждения, которые в той или иной мере оказывали определенное воздействие на все социальные процессы, включая криминогенные.

Религиозное воздействие основывалось на том же принципе, что и воз­действие кровной мести, но при этом религия расширила до максимума вре­менные границы конфликта, указывая, что его последствия могут настигнуть человека и в загробной жизни. C помощью религии удалось идеально реали­зовать в сознании верующих принцип неотвратимости наказания, которые уверовали в то, что Бог вездесущ, а кара за совершение проступков, от кото­рой удалось уклониться в этом мире, не минует их и после смерти^[25]. Тем са­мым развитие религии способствовало усилению власти предержащих, так как нарушение установленных ею законов считалось нарушением божест­венных заповедей, поскольку такая власть, например, царская, рассматрива­лась в качестве власти, данной Богом.

Следующим фактором, определившим становление мести одной из форм возмещения вреда жертве преступления, является культура первобыт­нообщинного строя (этноса) как в целом, так и культура (обычаи) племени в частности. При этом культура имеет различные ступени (стадии) постепен­ного развития, которые являются продуктами прошлого, играющие опреде­ленные роли в формировании будущего, то есть каждый факт находится в за­висимости от того, что было прежде, и действует на то, что будет потом. Че­ловеческие действия в большинстве случаев определяются совершенно яс­ными и естественными причинами. В устройстве общества всегда обнаружи­вается такая закономерность, которая позволяет оставить в стороне индиви­дуальные различия и обобщить искусства и воззрения целых народов. Про­стое сохранение обычаев есть одна сторона перехода от старых к новым и изменяющимся временам. Прогресс и деградация, переживание, оживание, видоизменение и прочее представляют собой связующие нити сложной сети

цивилизации^[26]. В связи с этим напрашивается вопрос, могла ли быть какая- либо культура в данный период вообще? Безусловно, была, так как перво­бытнообщинный строй - это целая эпоха со своей историей, многое из кото­рой осталось неизвестным. Однако эпоха не могла пройти бесследно, так же как и сама эволюция человечества. Отсюда возникает необходимость рас­смотрения этой немаловажной особенности, от которой зависело в дальней­шем развитие правового института возмещения вреда в обществе.

Первоначально общественно-экономическая необходимость мести на низших ступенях социальных отношений получила свое выражение в зарож­давшемся особом комплексе идей, составляющих мораль, в силу чего месть стала обязательным долгом всей группы и каждого из ее членов в отдельности^[27].

Культура родового строя овладевала межиндивидуальной враждой, пе­реориентацией ее вовне, на представителей чужих родов и племен. Здесь она двигалась в направлении, подсказанном природой. Элементы подобной вра­жды имеются у стадных животных, особенно у низших. Например, появле­ние чужака в колонии крыс вызывает настоящий взрыв агрессивности, неза- тухаемой долго после того, как «интервент» уничтожен. Пчелы, термиты и муравьи знают членов своей колонии по запаху и тоже убивают любого вторгшегося к ним «инородца». Большинство организованных сообществ со­противляется иммиграции «чужаков». Правда, у наиболее высокоорганизо­ванных животных отношение к чужим становится терпимее, но у первобыт­ных людей межплеменная вражда достигала, по-видимому, пика своей ин­тенсивности^[28].

Среди эмоций, которые вызывали в первобытной психике «чужие», яв­но преобладали негативные тона: страх, гнев, ненависть, обида. При этом культура дополняла отношение к чужому чувством мести, что выражалось в

стремлении нанести обидчику ответный ущерб: такой же или еще больший. Подобного рода действиями, особенно когда они из спонтанного проявления чувств превращались в обязательство, субъект принимал на себя роль вос­становителя нарушенного порядка. Разрушительный заряд мести многократ­но возрастал из-за того, что мстили не только за себя, но и за своих сороди­чей^[29]. В акте кровомщения род действовал как единое целое, даже если реаль­ным мстителем выступало только одно конкретное лицо. В разжигаемых ме­стью войнах старались добиться только успеха, чтобы вражеский род не су­мел отомстить в будущем, в частности, уничтожались все мужчины поголов­но, вплоть до грудных младенцев^[30].

В процесс мести вовлекался широкий круг лиц: те, которые мстили, и те, кому мстили. Мстителями выступали не только оскорбленные или их ближайшие родственники, но и другие лица, находившиеся в тех или иных отношениях с ними. Месть падала как на виновных, так и на невиновных, то есть не осознавался принцип индивидуальности ответственности. C точки зрения жертвы, месть считалась обидой, вызывавшей вражду к мстителю и требовавшей возмездия. При этом кровная месть не была соразмерна причи­ненному обидчику вреду^[31].

Кровная месть, а также еще более жуткая культурная новация - «охота за головами» были включены в механизм социальной иерархии. Тот, кто не отплатил кровью за кровь, считался недостойным женской любви, уважения сородичей, как был недостоин и у рода воинственных народов тот, кто не убил чужака и не предъявил доказательств своей зрелости и полноценности, например отрезанной головы, ушей, пальцев. Кто не мстил за тяжкую обиду, причиненную ему или членам его семьи, признавался позорным, оскорб­ляющим божество и нарушающим свой долг по отношению к обществу. В свою очередь, общество помогало потерпевшему совершить акт возмездия,

идя войной на обидчика и его род. Частные войны в первичном быту широко практиковались и заменяли суд. Из войн образовались и меры наказания - меры победителя над побежденным. При этом отмщение за смерть родствен­ников являлось самой священной обязанностью, к совершению которой при­зывался обиженный. В случае ее невыполнения он становился предметом презрения^[32].

К воинским доблестям относилось и намеренное мучение, что не встречается ни у одного вида животных. Физические мучения, причинявшие­ся в отношении пленников, были неестественно жестокими. Например, севе­роамериканские ирокезы, скальпировав пленных, посыпали горячим пеплом их обнаженные черепа. Индейцы гичимеки ради получения удовольствия от пыток, от продолжительной и сладостной мести старались сохранить жизнь своим жертвам как можно дольше, растягивая страдания врага: обрезая один сустав за другим, прижигая раны раскаленным железом, медленно искалывая ножами^[33].

Обычно истязание мотивировалось соображениями утилитарного толка, к нему прибегали для того, чтобы сломить сопротивление противника и навязать ему свою волю, добиться от него таких действий и признаний, которых он доб­ровольно не сделает. Иногда пытками пользовались без всякой видимой поль­зы, только ради утоления мести. При этом знание слабых мест и «болевых то­чек» человека было эффективным орудием господства над ним^[34].

Однако против внутригрупповой вражды культура обратила силы родо­вой консолидации. Внутри рода принцип кровной мести не действовал. Тот, кто убил своего сородича, подвергался изгнанию (абреки у горцев Кавказа, из­

гои у славян)^[35]. Такие конфликты были крайне редки внутри родовой группы, ибо племя оставалось границей человека как по отношению к чужаку из дру­гого племени, так и в отношении самого себя. Племя, род были священны и неприкосновенны, являлись высшей силой, данной от природы. Но время от времени конфликты все же имели место (измена, отцеубийство, оскорбление родственника и др.), что подрывало установленную дисциплину, поддержи­ваемую вековой традицией. Родовая группа знала один вид самозащиты в этих случаях - изгнание за пределы группы нарушителя ее дисциплины. У гиляков, проживавших на Сахалине и в низовьях Амура, убийство внутри рода остава­лось как бы безнаказанным, потому что кровь сородича проливать было нель­зя, но фактически убийца сам удалялся из рода, утрачивая его защиту.

Изгнание из рода происходило по решению всех его членов, которое приводилось в исполнение также коллективно, ибо никакой специальной власти, обладавшей принудительной силой, не было. Изгнание, по мнению М.Д. Шаргородского^[36], являлось тягчайшей мерой из применявшихся в отно­шении лиц того же рода. Быть изгнанным из него считалось равносильно смертной казни, так как изгой лишался всякой защиты: любой встречный мог безнаказанно его убить. Основой применения этой меры была дисциплинар­ная власть рода над своими членами, вытекавшая из самодисциплины родо­вого общества. Непосредственно общественная самозащита рода от нанесе­ния ущерба лежала (как и при кровной мести) в основе «лишения мира», по­тому как членам рода нельзя было мстить, это были «свои», а не «чужие»^[37].

В свою очередь, систематическое осуществление кровной мести по правилу «око за око, зуб за зуб» и межгрупповые хозяйственные связи через обязательные взаимные дарения «du ut des» (даю, чтобы ты дал) ввели враж­ду и агрессивность в более строгие рамки. Обычай кровной мести не защи­щал личность как таковую, потому что был направлен на охрану совокупной

силы рода или же баланса сил в отношениях между родами. В то же время перспектива кровной мести способствовала предотвращению многих инци­дентов, поскольку человек рассматривался не сам по себе, а как часть более сильного целого, что и надо было иметь в виду, причиняя вред слабому^[38]. Го­воря языком правовой науки, объект посягательства перемещался с человека на родовые отношения. При этом межгрупповые отношения под углом зре­ния хозяйственной деятельности получали иной вид. Чужеродец-убийца стал восприниматься как лицо, причинившее материальный ущерб, от которого требовали его возместить: либо самим собою (обычай усыновления убийцы), либо какими-то предметами потребления.

Кровная месть как форма возмещения вреда подверглась влиянию культуры, обычаев социальных групп. Происходившие изменения в настрое­ниях последних привели к исчезновению кровной мести как способа разре­шения конфликтов либо к снижению его авторитета. Этому есть и несколько другое объяснение, ввиду того что культура повлияла на выработку в обще­стве ценностей.

Ценности появились в истории человеческого рода как некие духовные опоры, помогающие человеку устоять перед лицом тяжелых жизненных ис­пытаний, рока. Они упорядочивают действительность, вносят в ее осмысле­ние оценочные моменты, отражают иные по сравнению с наукой аспекты ок­ружающей действительности. Ценности соотносятся не с истиной, а с представ­лением об идеале, желаемом, нормативном; придают смысл человеческой жиз­ни^[39].

В ценностях проявляются наиболее общие типы отношений между субъектами любого уровня, которыми могут быть и отдельный человек, и любая социальная общность, в частности семья, группа людей, население государства. Данные отношения образуются по поводу тех событий, идей, которые в процессе оценки приобретают положительную или отрицательную

значимость. Вследствие этого они могут выступать в качестве носителей со­ответствующих ценностей: экономических, политических, правовых, мо­ральных, религиозных и др.^[40]

Ценность представляет собой не только необходимую, но и желаемую цель, которая становится идеалом и тем самым участвует в обратном норма- тивно-регулирующем воздействии на межсубъектные отношения, а через них и на социальную практику^[41].

Неограниченную месть сменила ограниченная, в дальнейшем пре­вратившаяся в талион. Однако ограниченная месть, все еще сохранявшая свой безличный характер лишь благодаря установившемуся обычаю, не могла выйти за рамки причинения определенного вреда и дальнейшего примирения племен. Такая форма ограниченной кровной мести у австра­лийцев племени мукжаревент выглядела следующим образом: если чело­век одной группы убивал человека другой, то обе стороны встречались в условленном месте и становились друг против друга: племя убитого - с копьями, а племя убийцы - со щитами; племя убитого забрасывало племя убийцы копьями до тех пор, пока не убивало одного человека, что озна­чало завершение мести^[42].

Произошедшая трансформация применения института кровной мести вы­звала со временем под воздействием общества и существовавших в нем товаро­обменных отношений необходимость избрания новых способов возмещения вреда. Среди них появился и такой способ возмещения морального вреда, как талион, истоком которого было неписаное право первобытнообщинного строя. Значение талиона состояло в том, что потерпевшая сторона могла нанести ана­логичный вред виновной стороне, то есть действовал принцип «око за око, зуб за зуб». Это подтверждает и транскрипция слова «талион», происходящего от корня «tai», что значит отмерять, взвешивать одинаково, равное.

Сам факт наличия талиона свидетельствует об определенном упорядо­чении складывавшихся тогда общественных отношений. В свою очередь, многократное применение этого способа возмещения вреда указывает на то, что даже без писаных законов он расценивался людьми и как обычай, и как правовое явление, поскольку обладал свойствами общеобязательности.

Необходимо отметить, что одним из факторов, обусловивших транс­формацию кровной мести в талион, была культура социальных групп. Нельзя забывать, что обычаи, установившиеся в обществе, есть следствие развития культуры, эпохи, времени. Для того чтобы обуздать агрессию в обществе, культура связала враждебность с виною. Это явилось нравственным разре­шением противоречия между субъектами, интересы которых несовместимы: врагом становился виновный, тот, кто намеренно причинил вред или страда­ния. Возникло представление о самостоятельности личности и ее ответствен­ности, а также понятие справедливости как соответствия между виной и воз­мездием.

Такие изменения в нравах людей были обусловлены распространением частной собственности, имущественным неравенством и социальной мо­бильностью, которые подорвали систему коллективной ответственности. Род перестал быть спаянным, целостным. Убийство стало осуждаться независимо от того, кем оно было совершено: чужеродцем или сородичем. «Когда члены клана безмолвно отворачиваются от своего сородича-убийцы, представляя возможность клану потерпевшего беспрепятственно совершить акт мести, то в этом отношении уже заключено нравственное осуждение несправедливого убийства»^[43]. В связи с этим талион, наряду с насилием, кровной местью, магией как разновидности мести, можно рассматривать в качестве социо­культурного способа возмещения морального вреда жертве. Вместе с тем это говорит и о том, что в период развития первобытнообщинного строя происходили изменения и в психике людей. Данные процессы повлияли на то, что человек стал реально оценивать возможность нанесения ему

вреда, причиненный вред, соизмерять этот вред и его последствия со сте­пенью опасности для себя и окружающих. Кроме того, с появлением в обществе категории «вина» талион как способ возмещения вреда стал применяться только к виновному лицу, а не к отдельно взятой группе лю­дей (семья, племя, сообщество).

C разрастанием племен в них ослабевала связь крови, своеобразной «физической эмблемы и физиологического источника жизни и чувства»^[44], и обычай «кровь за кровь» стал сменяться выкупом. При этом развитие такого способа возмещения вреда приобрело существенную значимость в период наличия в первобытнообщинном социуме дарообменных отношений. К тому же упрочение власти вожака, способствовавшее наведению определенного миропорядка посредством создания писаных и неписаных правил поведения для членов общества, с одной стороны, показывало силу (авторитет) вождя, с другой - повлекло за собой замену мести компенсационными процедурами. Власть вожака в некоторой мере еще действовала параллельно с механизмом регулирования на основе кровной мести, но этот параллелизм не был прямым дублированием, поскольку они успешно дополняли друг друга. Месть была ориентирована главным образом на внеродовые отношения, а власть вожа­ка - на внутригрупповые.

Обозначенная тенденция имела свое развитие, связанное с установле­нием власти. Так, первоначально вожак регулировал отношения в обществе, рассчитывая на собственные силы. Затем он стал опираться на вооруженный отряд. Его запреты стали более императивны, их нарушители подлежали на­казанию с большей вероятностью. По мере расширения власти вожака и формирования крупных объединений, включающих в себя несколько родов, месть, действовавшая внутри племени, ослабляла его, поэтому власть вождя стала отрицать ее (на кровную месть в рамках общины накладывался запрет, решение конфликтов брал на себя лидер). Как свидетельствует исторический опыт, при сильной централизованной власти и успешном решении ею кон­

фликтов кровная месть постепенно исчезла из культуры общения. При сла­бой центральной власти она оставалась живучей, и в культурах отдельных народов традиции кровной мести весьма сильны и по сей день. Кроме того, анализ соотношения механизмов кровной мести и власти вожака показывает более общую закономерность: при неэффективности принимаемых цен­тральной властью мер защиты людей возникают различные механизмы само­защиты, в том числе противоречащие законам и установлениям общества. В вождистской практике противодействия преступности сложились два важ­ных принципа:

- необходимость постоянного поиска более эффективных мер воздей­ствия, что способствовало формированию системы достаточно разнообраз­ных мер (появились зачатки системности в воздействии на преступность);

- требование экономичности мер воздействия, соответствия затрат на них материальным и физическим возможностям вождя^[45].

По мнению Н. Макьявелли (Макиавелли), обиды, как правило, причи­няли ущерб имуществу, жизни или чести граждан. При кровной обиде более опасна сама угроза, нежели ее осуществление. Именно угрожающий подвер­гается большей опасности, тогда как исполнившему угрозу бояться нечего, ибо мертвые не помышляют о мести, а живые обычно о нем забывают. Кроме угрозы жизни, чаще всего тревожат людей утрата имущества и бесчестие, по­этому государь должен воздерживаться от таких обид, поскольку «даже у обобранного до нитки всегда найдется нож, чтобы отомстить, и нет такого бесчестия, чтобы у опозоренного не осталось жажды возмездия. Среди нано­симых людям оскорблений самым чувствительным является затрагивающее женщин, а за ним следует глумление над личностью»^[46].

Впоследствии в обществе стал складываться обычай замены кровной мести передачей каких-либо ценных предметов (скота) или еще позднее уп­латой денежного вознаграждения семье убитого, так называемая компози­

ция^[47]. Тем не менее процесс замены мести выкупом совершался очень мед­ленно, так как люди слишком свыклись с применением обычая кровной мес­ти и не могли сразу отказаться от него. Когда начали уже практиковаться вы­купы, то на первых порах обидчик не всегда мог рассчитывать на полную безопасность и в случае принятия выкупа; со своей стороны мститель не все­гда соглашался получить выкуп, а получивший его нередко считал себя не вполне удовлетворенным и свободным от мести^[48]. Композиции назначались, однако, не за все преступления. Так, за совершение преступлений против ус­тоев общества композиции не допускались, что не исключало одновременно с физическим уничтожением преступника и конфискацию его имущества. Преступления имущественные, в рассматриваемый период представлявшие значительную опасность для еще не окрепшего института частной собствен­ности, почти всегда влекли за собой наказание, направленное против лично­сти преступника (смертная казнь, членовредительство и др.). Самоуправное освобождение пойманного вора было недопустимо даже за уплату опреде­ленной суммы. Как правило, композиции применялись к преступникам лишь за преступления против личности^[49].

Происходившие в результате развития общественных отношений из­менения в применении института кровной мести как средства возмещения вреда выразились в ее замене денежными компенсационными санкциями, что нашло свое отражение в древнейших законодательных актах раннего­сударственных образований. Эта трансформация происходила постепенно в силу развития настроений общества, его самобытности, политических преобразований и классового расслоения. Следует заметить, что примене­ние денежных композиций к преступнику напрямую зависело от его клас­совой принадлежности. При этом процесс ограничения кровной мести осуществлялся посредством:

- сокращения перечня деяний, за совершение которых полагалась месть. Если ранее мстили за любую обиду, то позже месть стала применяться лишь за убийство, похищение женщин и телесные повреждения;

- сужения круга лиц, имевших право мстить. Если ранее мстило все племя, род, то позднее - только семья и наиболее близкие родственники по­терпевшего (отец, сыновья, братья, племянники, дяди), а также лиц, в отно­шении которых применялась месть. Если раньше месть была безгранична и распространялась на всех членов враждебного племени, то позже ей стал подлежать сам виновный или его близкие;

- уменьшения срока мести и установления периодов ее прекра­щения;

- предоставления потерпевшему права выбора: либо мстить, либо по­лучить выкуп. Так, в законах царя хеттского царства Телепина (XIII в. до и. э.) предписано: «А дело крови таково: кто прольет кровь, то будет как ска­жет господин крови - если он скажет «пусть де он умрет», то пусть он уми­рает; если же он скажет «пусть де он возместит», то пусть он возместит. Ца­рю же до этого нет дела»^[50];

- обозначения мест, где нельзя совершать месть, или установления права убежища. Например, по чешскому праву если убийца был найден у жены и она прикрыла его своей одеждой или обняла его, то мститель не смел коснуться своей жертвы. У племен центральной Австралии имелись священные пещеры, где преследуемому обеспечивалась полная безопас­ность. На одном из островов Самоа «Уполу» местом убежища было ста­рое дерево, которое считалось обителью бога; всякий убийца или другой преступник, добравшийся до этого дерева, находился в безопасности от преследований кровного мстителя. У индейцев Калифорнии местом убе­жища служил храм; такими местами являлись гробницы (в Чехии - гроб святого Вячеслава), города-убежища и т. д.;

- возникновения и применения других мер, заменявших кровную месть: талион, композиция, позже смертная казнь и членовредительские наказания;

- установления порядка мести родичей (только после суда, предостав­лявшего им это право)^[51].

Для упорядочения обозначенного процесса и управления им нужна была сильная власть, способная объединить все роды и своей деятельно­стью сделать излишними беспрерывные частные войны. Такой властью могла стать власть государственная, а деятельностью - деятельность су­дебная вообще и карательная в частности^[52]. Данная тенденция нашла свое отражение в ранних законодательных актах, на которых основывали свою власть первые государственные правители. В связи с этим остано­вимся на рассмотрении первоисточников, в которых поднимались во­просы возмещения вреда путем применения институтов кровной мести, денежных композиций, штрафа, а также его возмещения в натуральной форме.

Одним из первых древних источников, дошедших до нас, является За­конник Билаламы государства Эшнунна (Месопотамия), составленный в се­редине XX в. до н. э. Так, в § 42 говорится, что «если человек укусит челове­ка за нос и отсечет его, то он должен отвесить 1 мину серебра; за глаз - 1 ми­ну, за зуб - 1/2 мины, за ухо - 1/2 мины, за удар по щеке - 10 сиклей сереб­ра». «Если человек отрубит человеку палец, то он должен отвесить 2/3 мины серебра» (§ 43). В § 44 предписано: «Если человек повалит человека, то он должен отвесить ему 10 сиклей серебра»^[53].

В Фрагменте шумерских законов XIX в. до н. э., который происхо­дит из г. Урука и представляет собой часть законодательства царства Ларсы, значится: «Если кто-либо толкнет дочь человека и причинит вы­кидыш ее плода, то должен отвесить 10 сиклей серебра» (§ 1). «Если кто-

52 то ударит дочь человека и причинит выкидыш ее плода, то должен отве­сить 1/3 мины серебра» (§ 2)^[54].

Первая таблица Хеттских законов XV-XIV в. до и. э. следующим обра­зом решает вопросы возмещения вреда, в частности, в § 5 говорится, что «ес­ли кто-нибудь убьет купца из Хаттуса, то он должен дать 11/2 мины серебра и отвечает своим домом; если это произойдет в Лувии или Пале, то он дол­жен дать 1 1/2 мины серебра и возместить его добро» (имеются в виду това­ры, которые убитый имел при себе). «Если это произойдет в Хаттусе, то он сам должен и похоронить купца». В § 8 предписано: «Если кто-нибудь осле­пит раба или рабыню или выбьет ему зуб, то он должен дать 10 полусиклей серебра, а также отвечает своим домом»^[55].

Согласно законам Хаммурапи (царь Вавилонии в 1792-1750 гг. XVIII в. до и. э.) посягательства на жизнь и здоровье карались судом, что, однако, не ис­ключало возможность кровной мести потерпевшего или его родичей по прин­ципу талиона. При этом если данное преступление считалось посягательством лишь на интересы потерпевшего, то виновный обязан был возместить причи­ненный вред деньгами в размере, установленном законом (например, за глаз или кость, или жизнь раба), либо уплатить штраф, соответствующий размеру причиненного вреда. Но штраф в виде многократной стоимости причиненного вреда (уголовный штраф) составлял уже несомненное наказание, поскольку сумма его была намного больше выгоды от посягательства на чужое благо, имущественное или личное, поэтому закон иногда явно шел на то, чтобы, за не- посильностью уплаты огромного штрафа или иного возмещения, предать смер­ти виновного^[56]. Тем самым действовал институт возмещения вреда, при котором потерпевшая сторона могла применять кровную месть в отношении преступника в силу законодательной дозволенности, то есть предоставления права на осуще­ствление мести. Вместе с тем в законах Хаммурапи за преступления, связанные с

причинением физического вреда жизни и здоровью потерпевших, устанавлива­лись штрафные компенсационные санкции в зависимости от сословного проис­хождения преступника и потерпевшего в силу классового развития общества.

Необходимо отметить, что ставки тарифов тщательно детализировались, причем исчисление происходило обычно на основе сравнения нанесенного вре­да с убийством взрослого мужчины, из тарификации которого исходило право всех народов. Учитывались пол, возраст потерпевшего, характер убийства, ра­нения, оскорбления и т. д. У вестготов были установлены 16 разрядов цены крови (выкупов) при убийстве мужчины в зависимости от его возраста и, следо­вательно, трудоспособности; 12 разрядов - при убийстве женщины. У сиамских народов - 23 разряда цены крови мужчины и 26 разрядов - женщины. Так, за убийство ребенка мужского пола в возрасте от 1 года до 2 лет полагался выкуп в 16 тикуль; мужчины от 26 до 40 лет - 56 тикуль, от 41 до 50 лет - 48 тикуль; за убийство женщины в возрасте от 21-30 лет - 48 тикуль, и чем она старше, тем меньше, например, от 70 лет - 10 тикуль^[57].

Законы Ману, представляющие собой сборники поучений и рекомендаций по применению обычных правовых норм (приписываются мифическому праро­дителю людей - Ману), создавались в брахманских богословских школах Индии. Первые упоминания об этих законах относятся к VI-III вв. до и. э., а их текст окончательно сложился во II в. до и. э. - II в. и. э. Сами законы состоят из двена­дцати глав, в частности, в главе восьмой, посвященной рассмотрению царем су­дебных дел, излагаются правила назначения наказания. Так, денежное наказание в виде штрафа за оскорбление кшатрия составляло 50 пан, вайшья - 25, шудры - 12 пан (правило 268). За обзывание человека кривым, хромым или иным подоб­ным словом, даже если это соответствовало действительности, виновный прину­ждался к уплате штрафа не менее каршапаны (правило 274).

При нанесении физического вреда потерпевшему, например, за царапа­ние кожи, что вызвало появление крови, виновный штрафовался на сотню пан, а за перелом кости - подлежал изгнанию (правило 284). В случае повре­

ждения какого-либо члена человека с кровотечением виновный обязывался уплатить издержки за лечение или весь штраф царю (правило 287). При убийстве человека (вина убийцы приравнивалась к вине вора) виновный должен был заплатить высший штраф в 1000 пан (правило 296)^[58].

В Кодексе законов Умму-Хана аварского-справедливого (XVI-XVII вв.) содержатся правовые нормы, предусматривающие натуральную форму возмещения вреда. Так, нанесение человеку раны в голову или живот, глуби­на которой доходила до головного мозга или до внутренностей живота, нака­зывалось взиманием с виновного 66 голов овец с ягнятами (ст. 1). Лишение человека глаза влекло за собой взыскание с виновного 100 овец, обоих глаз - 200 овец (ст. 2, 3). За отрубание одной руки или парализацию ее с виновного взыскивалось 100 овец, обеих рук - 200 овец (ст. 4, 5). Отсечение уха челове­ка возмещалось взысканием с виновного в пользу воеводства 50 овец, ушей - 100 овец (ст. 7, 8). Если двое подрались на площади перед мечетью, то пер­вый ударивший подвергался штрафу в размере стоимости двух быков (ст. 34)^[59].

Приведенным нормам законодательных актов, как регуляторам обще­ственных отношений в сфере возмещения вреда, присущи следующие каче­ственные особенности:

во-первых, твердость (одновариантность, надежность) не менее жест­кая, чем у обычаев, но позволившая закрепить и обеспечить в обществе но­вые институты и отношения, что явилось одним из условий высокой значи­мости юридических средств;

во-вторых, определенность содержания - возможность точного фик­сирования условий поведения людей, обязательных последствий, наступаю­щих в тех или иных обстоятельствах;

в-третьих, публичная гарантированность обеспечения данных условий поведения и обязательных последствий посредством государственной власти и ее принудительных механизмов^[60].

Следует подчеркнуть, что переход от кровной мести к системе выкупов был связан с изменением производственных отношений, с развитием института частной собственности. При этом всякая нанесенная «обида» рассматривалась как материальный вред, причиненный потерпевшему и его родственникам не­зависимо от ее формы. В свою очередь, материальный ущерб соотносился с господствующим товарным эквивалентом (скот, металлы и др.), который пре­ступник обязан был возместить потерпевшему и его родственникам, то есть вы­купить вред. Система выкупов представляла собой общественное отношение, где «преступление и наказание выступали в форме обычного менового акта»^[61].

Таким образом, в вопросах применения наказания и определения размера компенсации морального вреда потерпевшему на ранних этапах развития общества преобладала идея эквивалентности ущерба, на что указывал Ф. Ницше. По его мне­нию, на протяжении значительной части истории человечества наказывали отнюдь не потому, что считали преступника ответственным за его поступок, следовательно, не исходя из предпосылки того, что только виновный заслуживает наказание. На­против, дело происходило так же, как родители наказывают детей, сердясь за поне­сенный убыток и срывая злобу на виновнике. Но гнев этот умерялся и сдерживался идеей, что всякий ущерб в чем-либо имеет свой эквивалент и действительно может учитываться хотя бы в виде боли, причиненной нанесшему этот ущерб^[62].