§ 3. Россия и теократия

Теократические тенденции средневекового Российского государства выразились в обожествлении царской власти. Именно в этот период впервые на Руси совершается обряд помазания царя на царство. Власть государя приобретает сакральный характер. Политическое правление мыслится как служение высшим целям, «как милость Бога по отношению к слабым людям,

по своим грехам и преступлениям не могущим нести на себе безгосударственные формы жизни»^[120]. В подтверждение высокого статуса государственной власти великий князь меняет титул и становится царем. Это начинает означать, что он, имеющий божественной предназначение, уже не первый среди равных, а единственный, самодержец. Производный характер слова царь от латинского цезарь (кесарь) придавал авторитет и легитимность новому государственному строю, подчеркивал преемственность и однопорядковость царской власти Московского князя и власти императоров Рима и Византии. В это же время рождаются легенды о якобы имевшем место в действительности факте передачи императором Византии Владимиру Мономаху царского венца и регалий и о дальнейшем их переходе в руки великих московских князей. Таким образом подчеркивалась непрерывность и легитимность самодержавной власти в истории Киевской, Удельной и Московской Руси. В подтверждение подобного мнения устанавливается генеологическая связь московских князей через Рюрика с римскими императорами.

На теократизацию централизованного Московского государства оказало влияние учение Иосифа Волоцкого, положившего начало направлению мысли, названному стяжательством.

преследование государством еретиков и считал вероотступничество государственным преступлением. В теократическом духе Иосиф интерпретировал предназначение царской власти. Последняя, по его мнению, должна служить своему божественному предназначению - реализации в мире Царства Божьего.

Теократическая идея лежала в основе Раскола. Надежде об истинном христианском Московском государстве не суждено было сбыться и теократические чаяния сменились разочарованием в правительстве, в его способности создать истинное боговластие. Раскол, таким образом, был реакцией разочарования на крушение теократических иллюзий. Связь Раскола с концепцией «Москва - третий Рим» подчеркивалась в литературе неоднократно. А.В. Карташев и В.В. Зеньковский напрямую связали движение старообрядчества с идеологией «третьего Рима». По мнению Карташева, в старообрядчестве «разрядилось то напряжение русского духа, которое сделалось осью его самосознания и сводилось к идее третьего Рима, т.е. к мировой миссии охранения чистоты истины Православия»^{[121] [122]. «Для Православия - писал В.В. Зеньковский, остался дорог теократический замысел, но лишь как идеал, как видение грядущего преображения, - и эта историческая позиция восстанавливала в церковном сознании правильное соотношение мистического существа церкви и ее исторического бытия...Православие не отшатнулось от идеи третьего Рима, но и не увидело Антихриста в обмирщенной государственной власти, - и это открывало вновь возможность духовно­трезвого сочетания провиденциализма с историческим реализмом...»[123]. На это же время приходится деятельность патриарха Никона, желавшего подчинить власти церкви царский престол. Спустя полтора столетия теократические взгляды вновь оживут в рассуждениях митрополита Филарета (Дроздова), а}

еще через полвека выльются в философскую концепцию «свободной теократии» Владимира Соловьева.

В духе принципа симфонии митрополит Филарет выводит царскую власть в христианском государстве от небесного царя - Иисуса Христа. Передача власти, по его мнению, состоялась в момент видения императором Константином Иисуса Христа, когда Христос вручил ему знамя с надписью «Сим побеждай». «...Высшее начало царствования сокрыто в Боге, хотя и открывается посредством земного закона престолонаследия, по воле главы царственного рода»^[124] - утверждал митрополит. В государстве, население которого христиане, считал Филарет, должна быть царская власть, освященная религией. Монархическое властвование - священная обязанность, выполнение которой завершается установлением Царства Божьего. Власть царя - «есть орудие и проявление власти Царя Небесного»^[125]. Она побуждает монарха к добродетельному и совершенному правлению, а подданных - к безусловному повиновению и благоговению перед ним. Филарет призывал вернуться к временам «старинного построения государства», когда высшая политическая власть действовала на «основании благословления и закона Божия».

Грандиозный утопический проект «свободной теократии» строил Владимир Соловьев. Теократия, по мнению философа, должна была оживить веру, восстановить в мире истину и любовь, обеспечить свободу и полноту бытия. Цель боговластия - рождение нового духовного человека и воссоединение его с богом в образе богочеловека. Ее достижение виделось Соловьеву двояким путем: 1) при помощи личного нравственного совершенствования, позволяющего преодолеть эгоизм, неверие и отчужденность человека; 2) посредством улучшения общественных отношений и устранения этим социального зла и разобщенности мира. Оба направления

тесно связаны между собой, так как Соловьев считал, что общество является дополненной (расширенной) личностью, а личность - сжатым, сосредоточенным обществом. Теократия, таким образом, виделась философу в качестве заключительной стадии всеобъемлющего внутреннего и внешнего нравственного преображения жизни, в котором сходятся все совершенные устремления человеческой индивидуальности и коллективности. Она - воплощение всеединства. Е. Трубецкой писал, что «от начала до конца философской деятельности Соловьева практический интерес действительного осуществления всеединства в жизни стоит для него на первом плане»^[126].

К теократии, считал философ, стремится как общество, так и природа. Их совместная эволюция проходит пять этапов: царство минералов, царство растений, царство животных, царство человека и Царство Божье. Каждая стадия «богоматериального» процесса выступает основой последующих превращений. Появление человека природного на земле было подготовлено всеми природными процессами, к Богочеловеку развивается вся история человечества^[127] . Предпосылки и условия осуществления Царства Божьего проглядывают в закономерностях природного и социального развития. В неорганическом мире - это сила тяготения, образующая из вселенной единое целое, а также законы теплоты, света и электричества, способствующие взаимопроникновению элементов мира, преодолению их отдельности. В человеческом обществе идея мирового единства высвечивается еще яснее и отчетливее. Абсолютное всеединство образуется здесь не внешним законом, а сознательным внутренним движением, основой которого являются этические принципы. Исторический процесс демонстрирует последовательное взаимосближение людей в семье, в области экономики, политики и на высшей ступени бытия - в сфере духа. Уже в религиях индусов, греков и евреев

проводится мысль о единстве человечества, о власти над ним высших сил, которые подчиняют себе злое, материальное начало человеческой природы.

Но в полной мере идеал Царства Божьего выражается христианством, так как установление в жизни совершенного теократического порядка нравственности возможно лишь на основе свободы и взаимной любви бога и созданных им существ. Христианская церковь, определяемая Соловьевым как «действительная и предметная форма Царства Божьего»’ и является высшей формой духовного общения. «Это тело, - писал мыслитель, являющееся сперва как малый зачаток в виде немногочисленной общины первых христиан, мало- по-малу растет и развивается, чтобы в конце времен обнять собою все человечество и всю природу в одном вселенском богочеловеческом организме»^{[128] [129]. Все человечество должно достичь богочеловеческого единства и войти в состав свободной теократии.}

Теократия, по Соловьеву, может быть реализована лишь при условии воссоединения христианских религий, поскольку истина выражается ими только в единстве. В своей отдельности они выступают как части богочеловеческого организма. Католичество, основанное на строгой иерархии священнослужителей, представляет исторический базис теократии, ее прошлое, так как священство выступает главным носителем церковного предания. Значимость католической веры определяется и тем, что в ее основе лежит принцип абсолютной власти верховного первосвященника. Без власти римского папы народы не могут быть объединены в одну семью: всеобщее братство на земле предполагает и всеобщее, единое для всех духовное отцовство. Протестантизм олицетворяет будущее теократии. По мнению Вл. Соловьева, протестантская религия, отрешившаяся от авторитета церковной организации и догм вселенских соборов сохранила свободу религиозного пророчества. В пророчестве, возвещающем об идеалах и ценностях истинной

богочеловеческой жизни и состоит будущее боговластия. Настоящее же церкви есть народ, объединенный в современных условиях в государственно­организованные общества. Соединить народы в пределах общей территории царства и выполнить задачу современного периода эволюции теократии должен был православный царь.

Вообще России в деле построения теократии философом отводилась особая роль. Ее историческая миссия заключалась в преодолении противостояния христианских конфессий и восстановлении вселенскости церковной жизни. «Русская идея, исторический долг России требует от нас признания нашей неразрывной связи с вселенским семейством Христа и обращения всех наших национальных дарований всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы...»^[130]. По мнению Соловьева, развитием человечества управляют три силы: центростремительная - упорядочивает и подчиняет общество людей единому принципу, упраздняя многообразие частных форм и свободу личной жизни, центробежная - утверждает в мире множественность форм, эгоизм и анархию, третья сила - примиряет две первые, давая им положительное содержание, созидает целостность общечеловеческого организма. Первая сила проявляет себя в католичестве, вторая - в протестантстве, носителем третьей силы выступает русский народ. «От народа - носителя третьей божественной силы требуется только свобода от всякой ограниченности и односторонности, возвышение над узкими специальными интересами, требуется, чтобы он не утверждал себя с исключительной энергией в какой-нибудь частной низшей сфере деятельности и знания, требуется равнодушие ко всей этой жизни с ее мелкими интересами, всецелая вера в положительную действительность высшего мира и покорное к нему отношение. А эти свойства, несомненно, принадлежат племенному

характеру Славянства, в особенности же национальному характеру русского народа»^[131].

Воссоединением христианских церквей Соловьев пытался решить и русский национальный вопрос. Возвращение вселенскости, по мнению философа, есть наш национальный подвиг самоотречения, который позволит России вступить в духовно-интеллектуальное общение с Западом и избавиться от обособленности и замкнутости. Как и в прежние времена, в период призвания варягов и реформирования системы государственного правления при Петре I, Россия сможет повторить национальный подвиг самоотречения, встав над исключительностью и самомнением. Построение «свободной теократии», считал мыслитель, отвечает свойствам русского национального идеала и народного характера, поскольку идеал России религиозен и находит свое выражение в образе «святой Руси».

Истинная теократия может быть образована только при неслиянном и нераздельном единстве священнической, царской и пророческой власти. Соединение властей должно было олицетворять, по замыслу Соловьева, образ святой Троицы на земле. Такой «триединый способ богочеловеческого соединения» был заложен в Адаме и реализовался в Иисусе Христе. Выступая за свободное и независимое существование властей, Соловьев, однако, признает первенство духовной власти, но не в юридическом смысле слова, когда она берет на себя выполнение политических функций, а в нравственном. Государство устанавливает к священнической власти «сыновние» отношения, подчиняясь ей не из страха, а добровольно, по совести. Положительная роль государственной власти в «свободной теократии» признается в деле распространения в мире христианской веры, в организации общественных отношений по образцам христианской религии, в сближении самих христианских народов.

Участие церкви в слепой и безнравственной политической борьбе, по мнению философа, обмирщает ее жизнь и ведет к потере духовности. Не церковь должна приспосабливаться к мирской действительности, а мирская действительность обязана изменяться по образу церкви. «Не первосвященники должны становиться царями, а напротив - царям должно восходить до религиозного союза и нравственного единения с истинными первосвященниками»¹. Разрешить проблему взаимоотношений духовной и светской власти должна деятельность пророков, которые свободным пророчеством напоминают той и другой власти об обязанностях их служения. Признавая над собой авторитет христианский религии, государственная власть уже не выступает в качестве орудия произвола и насилия. Она одухотворяется христианскими принципами, ставя себя на службу церкви. Признание цели не внутри себя, а во вне - в Царстве Божьем отличает христианское государство от языческого. Последнее замыкается на себе самом и оказывается бесцельным, бессмысленным.

В творчестве Владимира Соловьева в очередной раз дала о себе знать древняя мечта народа о России как о третьем Риме. Теократическая идея философа питалась также представлениями славянофилов, по мнению которых русские - святой народ, народ - богоносец и его великая миссия заключается в утверждении принципов православной веры. Отсюда и выводил Соловьев призвание России: быть центром мировой цивилизации, «самым христианским из всех человеческих обществ»^{[132] [133]. Следует также заметить, что предлагая в качестве идеальной формы государства теократию, Соловьев таким образом хотел ограничить абсолютизм царской власти в России.}

На более позднем этапе своего творчества Соловьев разочаровался в идее «свободной теократии» и больше не возвращался к этой теме. Его друзья и

единомышленники воспринимали теократические устремления ученого как романтическую увлеченность, навеянную католическими пристрастиями и не находили в этом философской ценности.

После Соловьева, пожалуй, больше никто среди религиозных и светских мыслителей России не предпринимал попытки теоретического моделирования или обоснования теократической власти. Однако актуальность проблемы теократии оставалась для России и впредь. Это обусловливалось, во-первых, тем, что церковь не была отделена от государства и в идеале стремилась реализовать принцип симфонии; во-вторых, в общественном сознании утвердилась мысль об особой исторической миссии России, которую славянофилы и Соловьев определяли как «святая Русь».

Мессианская идея богоизбранности и богоносности России в последующем также осмысливалась Достоевским, Бердяевым, Карсавиным, Франком, Ильиным и многими другими мыслителями. Все они видели идеал России религиозным и указывали на необходимость учета христианских принципов в политике и праве. Но в отличие от предшествующего периода теократические принципы организации власти находили опасными и воплощение их в действительности считали для России неприемлемым. Одним из первых заговорил об этом современник Соловьева Ф.М. Достоевский. В «Легенде о Великом Инквизиторе» он показал ложность теократии, подменяющей нравственно-религиозные предписания противоположными императивами. В теократии, утверждал писатель, Царству Кесаря отдается предпочтение перед Царством Божьим, почитание бога оборачивается благоговением перед государством, вера в божественное предназначение человека сменяется презрением к людям и установлением над ними жесткой опеки церковно-политической власти, любовь затмевается ненавистью и презрением к свободе. Это подтверждает тезис об аномичности, т.е. о ценностном противоречии теократической идеи религиозному вероучению.

Всесторонней критике концепция теократии подверглась в работах Е. Трубецкого, давшего анализ религиозно-политических взглядов Блаженного Августина и Владимира Соловьева. Философ считал русские мессианские мотивы иллюзией, вводившими своим очарованием национальное сознание в искушение. « Русское - говорил Е. Трубецкой, - не тождественно с христианским, а представляет собой чрезвычайно ценную национальную и индивидуальную особенность среди христианства, которая несомненно имеет универсальное, вселенское значение. Отрешившись от ложного антихристианского мессианизма, мы неизбежно будем приведены к более христианскому решению национального вопроса. Мы увидим в России не единственный избранный народ, а один из народов, который совместно с другими призван делать великое дело Божие, восполняя свои ценные особенности столь же ценными качествами всех других народов-братьев»^[134]. Аргументированная негативная оценка теократической власти содержалась в произведениях Н.А. Бердяева и С.Л. Франка. Особой заслугой российских философов было то, что они сумели разглядеть глубинные религиозные корни Октябрьской революции и изобличить устанавливающиеся в России и в других государствах квазитеократические системы власти.

Но теократические представления продолжали существовать в церковных кругах. Вплоть до 1917 года Русская православная церковь считала симфоническую модель для взаимоотношений государства и церкви наиболее приемлемой. После отречения Николая II от престола и сложения, таким образом, царской властью с себя священной миссии созидания православного государства, перед церковью возникла серьезная проблема отыскания новых форм религиозно-политических отношений. Разрыв церкви с самодержавием, произошедший хотя и не по воле иерархии, тем не менее имел для православия

благотворное воздействие. Скованная узами государственной власти, церковь получила полную свободу отправления священных функций. Оживление церковных отношений привело к восстановлению патриаршества и возникновению дискуссий по поводу дальнейшего сосуществования священства с государственной властью. В этот период появляются мысли о том, что между церковью и царской властью нет никакой обязательной связи. Наоборот, подобная форма взаимоотношений привела к трагическим последствиям как Византийское, так и Российское царства. На Поместном Соборе 1917- 1918 гг. было заявлено также, что церковь не связана ни с каким иным государственным устройством. Ее дело - служение вере, а не политике. С.Н. Булгаков писал: «Не существует никакой внутренней и нерушимой связи между православием и тем или иным политическим строем, а потому православные могут иметь разные политические взгляды и симпатии»^[135].

Однако новой модели церковно-государственных отношений выработано так и не было. С приходом к власти большевиков идейные поиски православия в области государственной жизни были прекращены. Церковь подверглась жестоким гонениям, многие священнослужители были репрессированы. Религиозно мыслящие ученые и философы были высланы из страны. И если глубокое осмысление церковно-государственных отношений и продолжало существовать, то только в эмигрантской среде русской интеллигенции. В России, а в последующем - в Советском союзе де-юре был провозглашен принцип отделения церкви от государства, а де-факто церковь была прикована к государству еще теснее, чем это было при царской власти.

Освободиться из-под опеки государства церкви удалось сравнительно недавно. С приходом к власти демократических сил, провозгласивших курс на перестройку и демократизацию общества, отношение к церкви изменилось в обратную сторону: за ней было признано право на самостоятельное и

независимое от политической власти существование. Сегодня как и прежде церковь и государство стоят перед проблемой отыскания новых путей взаимного общения. В современной дискуссии относительно форм церковно­государственных отношений высказываются различные мнения. Диапазон точек зрения по данному поводу чрезвычайно широк. Одними предлагается установить плюралистические отношения между государством и церковью по типу американских, когда государство не отдает предпочтение какой-либо религии и строит свои отношений с конфессиями на равных основаниях. Другими выдвигается позиция, отстаивающая приоритетное положение традиционных в России религий - православия, мусульманства, иудаизма и буддизма. Третьими предлагается закрепить за православием статус государственной религии. Так, анализируя точки зрения по поводу государственно-церковных отношений в России, Ю. Афанасьев пришел к выводу о том, что здесь наметились две тенденции: к последовательному отделению Церкви от государства и, наоборот - к восстановлению института государственной Церкви. «Причем сторонники обеих стратегий - пишет ученый, находятся в институтах и светской, и духовной власти. Хотя о доминировании какой-либо стратегии говорить рано, несомненно, что вторая стратегия постепенно развивается и увеличивает число своих сторонников»^[136].

Представляется, что такой вывод вполне закономерен. По историческим меркам время, прошедшее с момента освобождения церкви, незначительно. Концептуальная модель церковно-государственных отношений, которая смогла бы найти адекватное современному уровню развития общества место светской и духовной власти не может сформироваться сразу. На это требуется время. На сегодняшний момент приходится констатировать ее отсутствие. Образовавшийся в данной сфере вакуум, заполняется традиционными формами

церковно-государственных отношений. Отмеченная Ю. Афанасьевым тенденция возвращения к принципу государственной церкви в современных условиях вполне закономерна и не только для теоретических исканий в сфере религиозно-государственного строительства, но и в целом для идейного поиска оснований социально-политического развития государства. Общество пытается найти ценностные императивы своего существования и обращается к выработанным многолетней традицией культурным образцам. Одним из главных носителей и трансформаторов культурно-исторических ценностей является религия. Реализация религиозных идеалов возможно будет способствовать обретению обществом единства, органической целостности, восстановлению общих целей и смыслов существования. Возникший после распада СССР и крушения коммунистической идеологии кризис идентичности преодолевается сегодня во многом путем обращения к религиозным ценностям. На проходившей в середине 1997 года в Дании научно- исследовательской конференции, посвященной проблемам взаимоотношений Православной Церкви и государства, отмечалось, что «влияние Церкви на общество, воздействие внутрицерковных споров на общественную борьбу скорее всего будет только углубляться», так как обращение к традиционно­религиозным ценностям выступит одним из способов преодоления установившегося на постсоветском пространстве кризиса идентичности^[137].

Усиление влияния церкви на социально-политические процессы проявляется во многих сферах жизни, в том числе и в законодательстве. Об этом свидетельствует сложный процесс принятия закона «О свободе совести и о религиозных объединениях». Тенденции теократизации общественных отношений проявились и в нем. В отличие от предыдущего закона, данный нормативно-правового акт подходит к конфессиям избирательно, выделяя

среди них религиозные организации - объединения, которые при создании имеют подтверждение от местных властей о существовании на данной территории не менее 15 лет, и религиозные группы - объединения, такого подтверждения не имеющие. За первыми признается право на образование юридического лица с вытекающими из этого последствиями, за вторыми - нет. Дополнительно религиозные организации могут создавать образовательные учреждения, заниматься предпринимательской деятельностью, получать государственную помощь в виде налоговых льгот и субсидий на содержание, охрану и реставрацию зданий, являющихся памятниками истории и культуры, имеют право ходатайствовать о разрешении органами власти объявлять свои религиозные праздники нерабочими днями и др. Закон вызывал множество споров. Против него высказались многие конфессии и религиозные организации. По их мнению, он нарушает положения Конституции РФ и общепризнанные принципы и нормы международного права, особенно в той части, где вводятся своеобразная ценностная шкала религий (традиционные и нетрадиционные) и дискриминационные положения регистрации и перерегистрации религиозных организаций, сумевших интегрироваться в религиозную систему России и ставших для ее населения привычными.

Возможно также, что наблюдаемая сегодня теократизация государственно-властных отношений в России вызвана особенностями национальной психологии. Архетипы мессианства и всеединства коллективного бессознательного русских, о которых упоминалось выше, могут влиять на выбор теократической модели власти в качестве альтернативы существующему государственному строю. И формой выражения таких настроений могут служить симпатии более тесному взаимодействию государства и церкви.

Для успешного решения различных вопросов, которые несомненно все в большем объеме будут возникать между государством и различными

конфессиями, государственным органам, занимающимся регулированием отношений и контролем в религиозной сфере, следует уделять своей работе особое внимание. Думается, лишь отыскание новых форм и методов взаимодействия государственных органов с религиозными объединениями позволит адекватно отреагировать на возрастающую роль религии в жизни общества и придаст данным отношениям системный, концептуально­обоснованный характер. Вероятно, для этого потребуется более тесная координация деятельности Комитета Государственной Думы по делам общественных объединений и религиозных организаций и Отдела по взаимодействию с религиозными объединениями управления Главного управления Президента РФ по вопросам внутренней и внешней политики и министерства юстиции РФ, выполняющих функции государственного регулирования и контроля в области религии, а возможно и наделение одного из этих органов власти большим объемом полномочий и компетенции. Существование религиозных ведомств практикуется многими государствами, которые нельзя отнести ни к теократическим, ни к государствам с теократическими тенденциями. Например, в Норвегии подобные функции выполняются Министерством культов и просвещения, в Швеции они поделены между Министерством по гражданским делам, юстиции, образования и финансов. Государственное ведомство не должно вмешиваться во внутриконфессиональные дела, как это имело место в бытность союзного Совета по делам религий. Его обязанностью должно стать регулирование внешней жизни религиозных объединений как субъектов гражданского общества.

Традиционные православные стереотипы церковно-государственных отношений не могли не проявиться, в особенности, в период кризиса идентичности и покровительственного отношения властей к религии. Но следует ли церкви идти дорогой, заканчивавшейся каждый раз трагическим

финалом? Не будут ли данные шаги прологом новой драмы как для церкви, так и для государства? Конституция России закрепляет принцип светского государства и отделение церкви от политики. Наблюдаемое в настоящее время взаимосближение религии и государства является прямым нарушением конституционных норм. Превращение православной церкви в государственную - антиконституционно. Думается, что церкви следует укрепляться не в политических структурах, а в гражданском обществе, занимаясь духовно­нравственным воспитанием населения. Пути влияния церковной власти на общество должны проходить не через политику, а непосредственно через народ, через души людей. Стоящая перед церковью задача оцерковления жизни должна быть реализована не внешним, принудительным способом, а внутренним, свободным выбором каждого верующего. Преодоление соблазна стать православным государством - серьезное испытание для новой российской государственности и возродившейся православной церкви. Остается надеяться, что выбор в данном отношении государство и церковь сделают правильный.