3. Политико-правовое регулирование компенсации морального вреда в Советский период нашего Отечества

Сложная политическая ситуация, сложившаяся в Российском государ­стве в начале XX века, во многом предопределила развитие института ком­пенсации морального вреда в отечественной правовой системе.

Катастрофическое состояние России было обусловлено и социальными конфликтами, изменившими не только политические взгляды людей, их культуру и правовые установки, но и форму политического и государствен­ного устройства страны.

Российское самодержавие не смогло преобразоваться в действительную конституционную монархию, решить проблемы внутренней и внешней полити­ки. Вследствие этого царь Николай II был вынужден отречься от престола 2 мар­та 1917 г. и впоследствии растрелен в июле 1918 г. со своей семьей в Екатерин­бурге по решению президиума Уральского областного совета рабочих, крестьян­ских и красноармейских депутатов. Россия находилась в состоянии смуты, нище­ты, голода и гибели сотен тысяч наших соотечественников. Временное прави­тельство, взявшее на себя бремя управления государством в такой ситуации, не справилось с этой задачей. В результате Великой Октябрьской социалистической революции, совершенной в России под руководством большевиков, была обра­зована Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР). По стране «шел» дух коммунизма, но общество, не готовое к столь но­вым изменениям, не могло полностью смириться с идеями социализма, что при­вело к Гражданской войне 1918- 1920 гг.

Возникшая ситуация не могла не затронуть интересы и права людей.

На наш взгляд, принимавшиеся в это время советской властью норма­тивные акты лишь способствовали развитию и поднятию авторитета социа­лизма, что не давало гражданам в полном объеме реализовывать свои права и правовую свободу.

Для утверждения своего господства не только в стране, но и в мире в 1922 г. Советами образовывается на территории бывшей Российской импе­рии новое, первое в истории социалистическое общенародное государство - Союз Советских Социалистических Республик (СССР), провозгласившее свои идеи, порядки, правовую и политическую системы. Наряду с этим Со­ветская власть должна была показать и укрепить свое преимущество перед устоями прошлого, что могло быть достигнуто посредством мощной партий­ной идеологии, ломкой старых основ общества. Чтобы люди поверили в силу, правоту и незыбленность коммунистических идей, нужна была система устра­шения в виде политического насилия, внедряемого в общество. В этих целях началась борьба со взглядами, противоречившими замыслам советской власти, за изменение настроения общества и обращение его к новому порядку. Но вна­чале нужно было искоренить пережитки прошлого - религию и институт част­ной собственности.

Почему же религия, которой следовали люди, встала на пути социализма? Потому что в России она исповедовалась повсеместно, так как являлась одной

из основных форм общественного сознания. Безусловно, это не устраивало власть, тем более факт восстановления сана Всероссийского патриарха (5 нояб­ря 1917 г.

Кроме того, церковь могла оказывать воздействие на взгляды и на­строения людей в отношении производившихся преобразований, к тому же она заявляла, что покушение на весь строй ее жизни несовместимо с принад­лежностью к православной церкви и навлекает на виновных кару вплоть до отлучения от нее. Это нашло подтверждение при проведении в жизнь декре­тов Совета народных комиссаров (CHK) РСФСР от 27 октября 1917 г. «О земле» и от 20 января 1918 г. «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», которыми провозглашалась свобода совести и верований, религия признавалась частным делом граждан, церковь отделялась от госу­дарства и школа от церкви, а ее земли и имущество объявлялись народным достоянием^[266]. Когда в 1918-1919 гг. набатный звон церковных колоколов раз­

давался по всей России, по сведениям Высшего церковного совета, произош­ло 1414 беспорядков, в которых, по данным председателя Верховного трибу­нала РСФСР Н.В. Крыленко, были убиты 138 коммунистов^[267].

Вместе с тем рабоче-крестьянское правительство видело в реквизици­онной церковной собственности, в том числе в крупных монастырских поме­стьях и миллионном состоянии ее казны, одно из средств материального ук­репления Советской власти.

Борьба с частной собственностью необходима была для того, чтобы подчинить массы, упразднить классовое неравенство посредством проведе­ния коллективизации (насильственного обобществления деревни) и раскула­чивания, что способствовало упрочению новой власти, а также являлось од­ним из источников финансирования индустриализации.

Развитие института возмещения морального вреда в СССР во многом зависело от названных политических перемен в стране. Однако создание но­вой советской правовой базы в послеоктябрьский период не оказало должного содействия в становлении рассматриваемого института. Так, в 1917 г., был разработан проект закона «Об обязательственном праве», в котором преду­сматривалась ответственность за нравственный вред практически во всех до­говорных отношениях и лишь в некоторых деликтах. Последнее обстоятельст­во, конечно же, являлось недостатком этого проекта. К сожалению, происхо­дившие изменения в России сделали невозможным его принятие по объектив­ным причинам^[268]. Институт возмещения морального вреда стал считаться «чу­жим» в советской правовой системе, поскольку признавался ею западным.

Буржуазный характер института морального вреда обычно обосновывал­ся тем, что только в буржуазном обществе совесть и честь могли оцениваться в

деньгах и продаваться. Резко критиковал предложения о возмещении морально­го вреда А. Зейц, возражения которого сводились к тому, что идея возмещения морального вреда по своей сущности является буржуазной, а потому - чужда советскому правосознанию. По его мнению, охрана неприкосновенности лич­ности составляет цель уголовного, но не гражданского права. Повреждение здоровья может лишь тогда служить основанием для гражданско-правовых притязаний, когда оно создает для потерпевшего имущественный ущерб ^[269].

Противники признания института компенсации морального вреда в на­шем гражданском праве аргументировали это его несовершенством, ссылаясь на исследование К. Маркса о возможности несовпадения между величиной стоимости и ее денежным выражением.

Вместе с тем в марксистской этике признание человека высшей ценно­стью считается сердцевиной гуманизма и необходимым условием общечело­

веческих норм нравственности. Это, в свою очередь, означает и признание таких основных прав человека, как право на жизнь, здоровье, счастье, свобо­ду, труд, удовлетворение материальных и духовных потребностей, справед­ливость, равенство. Уважать, гарантировать и охранять человеческое досто­инство - значит уважать и охранять основные жизненные права человека, обеспечивать достойные его условия жизни, относиться к нему как к высшей ценности^[273].

Против юридического признания морального вреда выдвигались и некото­рые другие положения непринципиального характера. Так, высказывались опа­сения, что допущение исков о возмещении морального вреда породит у потер­певших соблазн использовать факт причинения морального вреда для извлече­ния из него некоторого источника дохода, повлечет за собой сутяжничество, а суд не везде и всегда сможет оказать этому достаточное сопротивление^[274].

По мнению О.А. Пешковой, несмотря на отсутствие в то время воз­можности денежного удовлетворения морального вреда, причиняемого граж­данам преступлениями, в цивилистической литературе высказывались раз­личные суждения по вопросу его компенсации, которые можно свести к трем точкам зрения:

1) компенсация морального вреда принципиально недопустима;

2) допустима в широком объеме, независимо от того, причинен ли при этом потерпевшему имущественный вред;

3) позволительна в ограниченных случаях - при нанесении вреда не­имущественным отношениям и нематериальным благам как основной способ защиты этих прав и благ, а также как дополнительный способ защиты прав граждан в случаях причинения имущественного вреда, обусловленного де­ликтными обязательствами^[275].

Однако в отечественной судебной практике 20-х годов иногда встречались иски с требованием возмещения морального вреда, которые, как правило, не подлежали удовлетворению^[276]. А.В. Белявский также отмечает, что в 20-е - начале 30-х годов в суды еще поступали иски о возмещении ущерба вследствие причи­нения нравственных страданий, но они, разумеется, отвергались. Например, брошенная мужем женщина требовала, чтобы тот уплатил ей за бесчестье. Дру­гая предъявила иск, в котором просила выплаты трамвайным депо определенной ею суммы (5 тыс. руб.) в покрытие душевной боли, вызванной потерей ноги в ре­зультате несчастного случая. Суд обеим отказал^[277].

Между тем многие ученые не могли обойти стороной данную право­вую проблему, так как моральный вред существовал в действительности, а последствия его порой бывали невосполнимы для потерпевшего. В СВЯЗИ C этим среди ученых в области не только гражданского, но и уголовного и уголовно-процессуального права велись острые дискуссии об определении морального вреда. Это является доказательством тому, что именно в то вре­мя, когда институт компенсации морального вреда не признавался на зако­нодательном уровне, ученые все-таки проводили научно-исследовательскую работу по его изучению и возможности законодательной трактовки.

За юридическое признание морального вреда одним из первых в совет­ской литературе высказался Б.С. Утевский, который считал возможным воз­мещение как имущественного, так и морального вреда. По его мнению, фор­мальным основанием для решения вопроса об удовлетворении морального вреда являлась ст. 44 УК РСФСР (1926 г.), предусматривавшая возложение на осужденного обязанности «загладить вред», и ст. 403 ГК РСФСР (1922 г.), согласно которой возмещению подлежал не только имущественный вред, но и «вред, причиненный личности». Поскольку понятие личности охватывает духовную, моральную сферу человека, постольку право должно учитывать, прежде всего, моральный вред, причиненный личности. Удовлетворение MO-

рального вреда не противоречило бы и ст. 410 ГК РСФСР (1922 г.), так как моральный вред - это один из видов вреда, причинением которого не может быть восстановлено прежнее состояние.

Б.С. Утевский исходил из того, что моральный вред, нричиненный преступ­лением, часто более чувствителен для потерпевшего, чем вред имущественный. Иногда преступление, не нанося потерпевшему никакого имущественного вреда, «коверкает всю его жизнь», вызывает тяжкое нравственное страдание, которое ни­чем не компенсируется. Им признавалось, что моральный вред, заключающийся в нравственном или физическом страдании, сам по себе, как таковой, не может быть возмещен и восстановлен за деньги, что, однако, не отрицает его компенсации в какой-либо форме, в том числе денежной. Размер последней должен определяться в каждом конкретном случае не по принципу эквивалентности, а исходя из осо­бенностей дела, степени и характера морального вреда, имущественного положе­ния потерпевшего и причинителя. Такое решение вопроса не противоречило бы законодательству и правосознанию, поскольку денежная компенсация морального вреда не исключает для обвиняемого уголовного наказания и потому не может рассматриваться как возможность «откупиться» от наказания^[278].

Аналогичная точка зрения по вопросу о возмещении морального вреда была высказана И.Д. Брауде^[279].

В 1939 г. вопрос о возмещении морального вреда был вновь поднят М.М. Агарковым. Им было предложено следующее его решение - допущение компенсации морального вреда в определенных, указанных в законе случаях. Например, если затронута честь гражданина, то денежная компенсация мо­рального вреда не может иметь места, поскольку в этом случае его возмеще­ние противоречило бы достоинству гражданина и общественному социали­стическому правосознанию. Не дает также права на возмещение причиненно­го вреда здоровью, выразившегося в неизгладимом обезображивании лица,

не повлекшем за собой утраты трудоспособности. В то же время такое по­вреждение здоровья иногда сильно влияет на психику потерпевшего, умень­шает его возможности не только в общении с людьми, но и в получении об­разования, решении проблемы трудоустройства и др.

Когда в результате увечья наступает полная утрата зрения, паралич (или иное серьезное повреждение здоровья), то даже самое полное воз­мещение потерпевшему его заработка, расходов на лечение и уход могут не позволить ему изменить свои жизненные условия настолько, чтобы скрасить постигшее несчастье, заменить те радости, которые он имел, другими. Благо, которого лишился потерпевший, в частности, зрения, не подлежит количественному сравнению с благом, которое он может обес­печить себе денежной компенсацией (например, возможность заниматься музыкой). Однако при возмещении морального вреда эквивалентности и не требуется.

Имея в виду подобные случаи, М.М. Агарков предлагал ввести в граждан­ское законодательство правило, согласно которому «в случае, если повреждение здоровья потерпевшего влечет для него длительные страдания или лишения, суд может обязать ответственное лицо уплатить потерпевшему, помимо возмещения за имущественный вред, еще дополнительное возмещение в размере, определяе­мом судом. При этом суд может обязать уплачивать дополнительное возмещение в виде прибавок к периодическим платежам в возмещение утраты трудоспособ­ности»^[280].

В научной литературе советского времени практически не рассматрива­лись проблемы о законодательном регулировании определения размера компен­сации морального вреда потерпевшей стороне. Вопросы о возмещении неимуще­ственного вреда, анализа существа проблемы часто подменялись «фразеологиче­скими упражнениями», невольно отталкивавшими тех, кто хотел бы найти пра­вильное решение.

В более поздних научных работах также встречалось подобное. Их авторы высказывали предложения по формулировке понятия морального вреда, но при этом мало кто выдвигал идеи по определению размера его компенсации потерпевшей стороне, предложений по соответствующему изменению советского гражданского законодательства. Так, по суждению одних ученых, моральный вред - это ущерб, причиненный душевному со­стоянию человека и выражающийся в его душевных переживаниях и нрав­ственных страданиях^[281]. C точки зрения В.М. Савицкого и других ученых, моральный вред есть не причинение нравственных страданий вообще, а причинение их в процессе такого посягательства на личность, ее честь и достоинство, последствия которого образуют один из элементов состава преступления (оскорбление, клевета и т. п.)^[282].

По мнению Б.В. Скрипченко, моральный вред - это совокупность ос­нованных на нормах права и морали нравственных, волевых и иных нема­териальных отрицательных изменений, объективно происшедших или ре­ально возможных у определенного лица в результате совершенного пре­ступления^[283].

И.И. Потеружа, характеризуя моральный вред, отмечал, что такой «вред заключается в особо неблагоприятном моральном и психическом со­стоянии гражданина вследствие посягательства на его честь, достоинство и проставление в опасность его жизненно важных прав и интересов»^[284].

Представляется, что имевшаяся противоречивость во взглядах ученых по решению данной проблемы накладывала в какой-то степени отрицатель­

ный отпечаток на развитие института компенсации морального вреда, по­скольку не было выработано четкой устоявшейся позиции как вообще по по­воду возможности его компенсации, так и по определению морального вреда в частности.

В свою очередь, бездействие института компенсации морального вреда в СССР зависело и от уровня правовой культуры общества. Безусловно, мар­ксистско-ленинская теория внесла свой вклад в человеческую и правовую культуру, кардинально изменив менталитет российского общества и его прежние устои. Вместе с тем сама правовая культура социалистического об­щества - это элемент его общей культуры, представляющий собой специфиче­ский способ человеческого существования в правовой сфере: методы правового регулирования общественных отношений, формы взаимодействия их субъек­тов, социально-психологическое отношение последних к явлениям правового порядка^[285].

Таким образом, многие дореволюционные идеи, например, о многогопар- тийности, частной собственности, существовавшие ранее в праве и в правовой культуре, оказались просто мертвыми. К их числу относился и институт ком­пенсации морального вреда, так как сама фактическая процедура его компенса­ции потерпевшей стороне не была приемлема в советском обществе, а значит, и в советской правовой культуре - составляющего элемента общества и обще­ственных отношений в целом. В связи с этим компенсация морального вреда рассматривалась как пережиток прошлого, как существовавший когда-то пра­вовой обычай, связанный с защитой нарушенных прав граждан.

Несмотря на данное обстоятельство, термин «моральный вред» законода­тельно впервые был использован в Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР 1960 г., где в статье 53 говорилось: «Потерпевшим признается лицо, которому преступлением причинен моральный, физический или имущественный вред». Уголовный кодекс РСФСР 1960 г. в качестве одного из видов наказания преду­

сматривал возложение обязанности загладить причиненный вред (ст. 32), не указывая при этом вид вреда, который будет заглаживать преступник потер­певшему. Исходя из приведенного уголовно-процессуального определения по­терпевшего, этим вредом мог быть и моральный вред, причиненный преступле­нием. Кроме того, в уголовном законе отсутствовала статья, предусматривающая способы заглаживания вреда, в связи с чем можно предположить, что таким спо­собом могла стать компенсация морального вреда потерпевшему. Термин «мо­ральный вред» был по аналогии закреплен при определении статуса потерпевше­го ст. 248 Кодекса об административных правонарушениях РСФСР 1984 г. Сле­довательно, административное, уголовное и уголовно-процессуальное законода­тельство того времени, в отличие от гражданского, имело прогрессирующее раз­витие в отношении института возмещения морального вреда.

Гражданский кодекс РСФСР 1964 года не исправил это положение. В нем лишь было сказано, что он «регулирует имущественные и связанные с ним неимущественные отношения» (ст. 1), ничего не упоминая о моральном вреде. Только в 1990 г. в Законе «О печати и других средствах массовой ин­формации», наряду с употреблением термина «моральный вред», говорилось и о возможности его материальной компенсации^[286].

Общая норма для компенсации морального вреда впервые была установ­лена Основами гражданского законодательства Союза CCP и союзных респуб­лик, принятыми Верховным Советом СССР 31 мая 1991 г. и вступившим в дей­ствие на территории Российской Федерации с 3 августа 1992 г. Статья 131 Ос­нов гласила: «Моральный вред (физические или нравственные страдания), при­чиненный гражданину неправомерными действиями, возмещается причините­лем при наличии его вины. Моральный вред возмещается в денежной или иной материальной форме и в размере, определяемом судом независимо от подле­жащего возмещению имущественного вреда». Кроме того, было раскрыто и со­держание термина «моральный вред» - «физические или нравственные страда­

ния». Аналогично определяется моральный вред и ст. 151 Части 1 Гражданско­го кодекса Российской Федерации (введена в действие с 1 января 1995 г. Феде­ральным законом от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ «О введении в действие Части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»)^[287], но в ней значительно уменьшен перечень объектов, при посягательстве на которые возможна денеж­ная компенсация моральных страданий.

В силу отсутствия в советское время полного государственного внедрения института морального вреда в правовую систему, заменить компенсаторную функцию возмещения морального вреда, по мнению А.В. Белявского, могла публичная реабилитация, а более того, осуждение клеветника. Этим самым торжествовала бы справедливость, что давало пострадавшему достаточное моральное удовлетворение - возмещались его переживания либо заглаживалось испытываемое чувство мести. Вместе с тем в данных случаях могла возникнуть и необходимость материального возмещения причиненного вреда. В капита­листическом мире достоинство человека давно оценивалось деньгами, уважение к нему соизмерялось с его банковским счетом, на чистоган переводились самые высокие чувства, в том числе честь, вследствие чего там и была узаконена денежная компенсация за унижение, оскорбление, подрыв репутации.

Подобная компенсация практиковалась и в дореволюционной России. При этом уже нельзя было требовать других наказаний для обидчика. На практике такие случаи приводили к явным издевательствам над личностью обиженного. Например, нанесший личную обиду мог ее компенсировать по­терпевшему трехрублевым штрафом, а иногда прибавлял ему еще столько же и рассчитывался с ним оплеухой перед лицом торжествующего правосудия. Нередко подвыпившие купцы платили официантам за то, что «мазали» им лица горчицей. Заносчивый офицер мог ударить «человека», заплатив ему потом по суду десятку - цену за унижение^[288].

Между тем законодательство ряда социалистических стран содержа­ло нормы по возмещению морального вреда. Так, § 355 Гражданского ко­декса Чехословацкой Республики 1950 г. предусматривал, кроме возмеще­ния утраченного заработка и расходов, «...соразмерное вознаграждение за понесенные физические страдания и вознаграждение за обезображивание, которое препятствует потерпевшему устроиться в жизни». Согласно Зако­ну о компенсациях при увечьях и профессиональных заболеваниях Чехо­словацкой Социалистической Республики от 21 декабря 1961 г. (разд. I, § 9) предприятие обязывалось «предоставить работнику соразмерную еди­новременную компенсацию за увечье, а именно за ухудшение возможно­стей нахождения для него общественного применения и за боль, возник­шую в результате этого» (см. об этом и ст. 445 ГК ПНР 1964 г.). Советские граждане также могли предъявлять требования и получать компенсацию не только за имущественный, но и за моральный вред в соответствии с зако­нодательством той страны, в которой рассматривался гражданский иск вследствие произошедшего там несчастного случая, повлекшего за собой увечье или смерть советского гражданина^[289].

Как видно из существовавших на тот момент зарубежных законода­тельных источников, не все государства социалистического лагеря отвергали институт компенсации морального вреда. Этим они подчеркивали свой суве­ренитет и независимость в вопросах обеспечения и защиты нарушенных не­материальных прав граждан. Между тем компенсацию морального вреда признавал юридически и СССР в случае его возмещения иностранным госу­дарством.

Отсутствие в советской правовой системе права граждан на компенса­цию морального вреда наталкивает на мысль, что по юридической догме права теоретически институт компенсации морального вреда, возможно, мог быть законодательно закреплен в СССР. Однако он пребывал лишь на уровне сознания людей, поскольку моральный вред, на наш взгляд, является необра-

тимым последствием любых правонарушений и преступлений, связанных с нематериальной сферой человека. Кроме того, этот правовой институт не по­лучал подобающего развития и в силу отсутствия должной правовой идеоло­гической подпитки со стороны государственной власти.

Общесоциальные права, к числу которых относится и право на компен­сацию морального вреда, могут получить и действительно получают сразу или со временем ту или иную идеологическую, нормативную форму опосре­дования - моральную, в виде обычаев, юридическую и др. После этого они выступают в качестве моральных, юридических и иных прав, которые могут действовать и реально действуют, как таковые, вне форм нормативного опо­средования. По причине своей близости к социальным закономерностям, ус­ловиям жизнедеятельности людей они обладают значительной силой, дейст­вуют как объективно императивные социальные требования, притязания на­рода, классов, наций, групп индивидов^[290].

Мы согласны с Е.В. Аграновской, которая считает, что классовое об­щество не могло упорядочить свою деятельность только посредством нахо­дящихся в его распоряжении институционных механизмов - норм морали, обычаев, традиций^[291].

Правовая культура, носившая в то время классовый характер, предо­пределяла общественное мнение, уровень правосознания советских граждан, деятельность государственных, правоохранительных и судебных органов. При этом она во многом влияла и на порядок осуществления правосудия в отношении советских граждан. Правосудие, обеспечивающее беспрекослов­ное соблюдение, защиту нарушенных прав человека и реализацию компенса­торной функции правоотношений, было чуждо советскому обществу.

Моральный вред фактически присутствовал в общественных отно­шениях эпохи раннего СССР. Доказательством этому является его причи­нение не только обычными уголовными преступлениями и гражданскими

правонарушениями, но и массовыми преступлениями, совершавшимися во время советского тоталитарного режима: раскулачивание, использова­ние принудительного труда, массовые репрессии, пытки, расстрелы, де­портации.

Тоталитаризм представляет собой одну из форм авторитарного госу­дарства, характеризующуюся его полным контролем над всеми сферами жизни общества и личности, фактической ликвидацией конституционных прав и свобод, массовыми репрессиями в отношении оппозиции и инакомыс­лящих, в конечном итоге всех неблагонадежных слоев населения.

На практике тоталитаризм означает:

- насильственное утверждение однопартийной системы, уничтожение оппозиции внутри самой правящей партии;

- «захват государства» партией, то есть полное сращивание партийного и государственного аппаратов, их бюрократизация, превращение государст­венной машины в орудие партии;

- вождизм, культ вождя;

- ликвидацию системы разделения законодательной, исполнительной и судебной властей; уничтожение гражданских свобод, подавление любых де­мократических форм общественной жизни;

- необходимость преодоления технико-экономической отсталости при отсутствии внешних источников накопления, что служит одной из причин чрезвычайной мобилизации материальных сил и ресурсов, в том числе людских;

- государственное централизованное управление экономикой, резко усиливающиеся роль и полномочия управленцев, превращающихся в распо­рядителей коллективной собственности; единоначалие и централизм при идеологическом контроле партии;

- милитаризацию экономики и всей жизни общества в атмосфере нагнета­ния военной угрозы; жизнь в ожидании постоянной опасности и неотвратимости войны, что негативно сказывается на моральном состоянии общества;

- внешнеэкономическое принуждение по отношению ко всем слоям на­селения, выражающееся в массовом терроре и создании политико­идеологической и социально-психологической атмосферы для массового эн­тузиазма;

- опору на маргинальные слои населения и манипулирование ими при низком социально-экономическом и культурном уровне народных масс вообще;

- терпимость народа к низкому уровню жизни ради обещанного свет­лого будущего; готовность к лишениям, преодолению трудностей, самопо­жертвованию; поддержку политики правящей партии, направленной против тех, кто мешает строить социализм; третий рейх, корпоративное общество;

- опору на жесткую, авторитарную идеологию, единую и единственную, охватывающую собой все сферы жизни общества; недопущение инакомыслия;

- унификацию всей общественной жизни, построение системы всеох­ватывающих массовых общественных организаций, с помощью которых пар­тия обеспечивает контроль над обществом и личностью;

- государственный контроль над средствами массовой информации, жестокую цензуру, подавление свободы творчества;

- авторитарный способ мышления, преобладание коллективного над личным; ограничение и подавление личности государством и обществом;

- полицейский террор, массовое и перманентное насилие, репрессии, которые в СССР были обусловлены общей репрессивной природой советско­го режима и практикой сталинизма, а в Германии - фашизмом; уничтожение сначала инакомыслящей интеллигенции, а затем значительной части других слоев населения - «врагов народа», «врагов рейха»;

- отсутствие оружия у граждан, невозможность самозащиты при отсут­ствии защиты со стороны государства;

- закрытость страны^[292].

Одним из первых тоталитарных методов воздействия на общество яви­лось использование так называемого «развернутого наступления на капитали­стические элементы города и деревни» в деятельности мест заключения в со­ответствии с постановлением ВЦИК и CHK РСФСР от 26 марта 1928 г. «О карательной политике и состоянии мест заключения». Его принятие вызва­но сопротивлением определенной части населения мерам, проводившимся в ходе индустриализации, промышленности и коллективизации сельского хо­зяйства. В области исправительно-трудовой политики оно предписывало На­родному комиссариату внутренних дел (НКВД) ограничить льготы (зачет ра­бочих дней, предоставление отпусков, переводов в разряды) классово-чуждым элементам и социально-опасным преступникам, профессиональным рециди­вистам; устранить полностью совместное содержание социально опасных эле­ментов, с одной стороны, и случайных преступников - с другой; расширить полномочия начальников мест заключения в части поддержания соответст­вующего режима в них. Этим постановлением официально признавалось при­менение мер репрессий в отношении классовых врагов и деклассированных преступников-профессионалов и рецидивистов. При этом в нем не давалось четко определенных понятий «классово-чуждых элементов», «деклассирован­ных преступников-профессионалов», чем допускалось произвольное отнесе­ние к этим категориям преступников представителей различных слоев обще­ства^[293]. Можно предположить, что с издания данного документа в стране офи­циально начался отсчет репрессий.

Обоснованием «нового» курса карательной политики государства стало постановление ЦИК и CHK СССР от 6 ноября 1929 г. «Об изменении ст. 13,

18, 22 и 38 Основных начал уголовного законодательства Союза CCP и со­юзных республик», которым вводилось дифференцированное исполнение наказания в виде лишения свободы. Было установлено, что осужденные к лишению свободы до трех лет отбывают наказание в исправительно- трудовых колониях (ИТК), а осужденные к такому наказанию от 3 до 10 лет - в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ) в отдаленных местностях страны^[294].

CHK СССР 11 июля 1929 г. принял специальное постановление об ис­пользовании труда заключенных на Севере, Урале, в Сибире, Казахстане и на Дальнем Востоке. К моменту его подписания в стадии организации уже было несколько лагерных комплексов, находившихся в ведении Объединенного государственного политического управления при CHK СССР (ОГПУ), с ко­личеством заключенных около 23 тыс. человек^[295].

Вместе с тем Г.К. Орджоникидзе в докладе на XV съезде ВКП (б) в де­кабре 1927 г. обращал внимание на необоснованное привлечение к уголовной ответственности советских граждан, повсеместное нарушение законности в стране. Им приводились данные учета, где особо подчеркивалось именно без­законие исполнительной власти. В подтверждение этому сообщались следую­щие сведения: в народных судах РСФСР за 1926 год было рассмотрено 1 427 776 уголовных дел, по которым к уголовной ответственности привлека­лось 1 906 791 человек. Из числа рассмотренных дел - 34,6 % прекращено; по 25,4 % - лица, привлеченные к ответственности, признаны невиновными. Оп­равданных по суду из лиц, привлеченных по делам, которые были прекращены только по РСФСР, значилось 1 060 687 человек. Не лучшим образом положе­ние складывалось и в судебных учреждениях Украины: за 1925-1926 гг. по уголовным делам в суды было вызвано 438 783 подсудимых, 2 074 470 свиде­

телей, по гражданским делам - 1,5 миллиона и 5869 экспертов. Всего по УССР за данное время вызывалось в суды 4 011 366 человек, или 15 % населения^[296].

Постановлением CHK СССР от 7 апреля 1930 г. было утверждено Поло­жение об исправительно-трудовых лагерях, давшее начало формированию ла­герной системы исполнения уголовных наказаний в виде лишения свободы в отношении лиц, большинство которых подверглось незаконным репрессиям, главным образом, по политическим мотивам^[297]. В соответствии с УК РСФСР 1926 г. наказание в виде лишения свободы на срок от трех лет и выше подлежало отбыванию в ИГЛ (ст. 28). НТК РСФСР 1924 г. и Положение об ИГЛ к числу мер исправительно-трудового воздействия на заключенных относили общест­венно полезный труд, признаваемый необходимым условием приспособления и приобщения их к трудовому общежитию. Таким образом предопределялось ос­новное назначение ИГЛ - использование рабочей силы заключенных (сравни­тельно дешевой и постоянно пополняемой) в решении властью проблем по соз­данию материально-технической базы, развитию инфраструктуры, освоению се­верных и восточных регионов страны. Именно с учетом обеспечения этих задач проводилось формирование лагерей с четкой отраслевой направленностью. В начале 30-х годов были созданы ИГЛ, в частности: Ухто-Печерский - разработка и добыча нефти и газа, Беломорско-Балтийский (Карелия) - строительство одно­именного канала, Вишерский (Пермская область) - лесоразработки, Сибирский и Казахстанский - сельскохозяйственный профиль, Байкало-Амурский - строи­тельство железной дороги, Северо-Восточный - добыча цветных металлов и др.^[298]

10 июня 1934 г. постановлением ЦИК СССР был образован общесоюзный Народный комиссариат внутренних дел, в составе которого было создано Глав­ное управление исправительных лагерей, трудовых поселений и мест заключе­ния (ГУЛАГ)^[299]. В ведение ОГПУ (объединенное государственное политическое управление), которое вошло в состав НКВД, перешли и подчиненные ему лагеря.

Управление всеми местами заключения сосредоточивалось только в одном орга­не - ГУЛАГе, в связи с чем они были выведены из подчинения областных сове­тов.

C середины 30-х годов наметилась тенденция ужесточения уголовной от­ветственности за наиболее опасные преступления, применения уголовной ре­прессии несудебными органами. В 1934 г. восстановлена практика времен граж­данской войны и военной интервенции (1918-1920 гг.) массового применения уголовной репрессии такими органами. 5 ноября 1934 г. постановлением ЦИК и CHK СССР было создано при НКВД СССР Особое совещание (при НКВД краев и областей также создавались особые совещания - тройки). Эти органы наделя­лись правом без суда назначать ссылку, высылку и заключение в исправительно- трудовой лагерь на срок до 5 лет^[300]. Постановление ЦИК СССР от 14 сентября 1937 г. «О внесении изменений в действующее уголовно-процессуальное зако­нодательство союзных республик» установило упрощенный порядок судопроиз­водства по делам о контрреволюционных преступлениях^[301]. Полномочия Особого совещания были расширены - оно теперь могло выносить смертные приговоры. Повышение максимального срока лишения свободы с 10 до 20 лет определено постановлением ЦИК СССР от 2 октября 1937 г. «Об ужесточении уголовной репрессии за особо опасные и контрреволюционные преступления».

Принятие названных нормативных актов явилось началом репрессий 1937-1941 гг. В этот период СССР стал тоталитарным государством, попираю­щим элементарные признаки демократизма, допускающим грубейшие наруше­ния законности, массовые репрессии своих граждан, независимо от классовой принадлежности.

В середине 1934 г. в ГУЛАГе было 15 ИТЛ с числом заключенных 620 тысяч, а к 1937 г. в них уже содержалось 821 тысяча заключенных. В системе

ИТК, более мелких и раскинутых по всей стране, к 1937 г., по данным НКВД, на­ходилось 375 тысяч заключенных^[302].

Проводимые государственной властью репрессии касались непосредст­венно всех классовых слоев и социальных групп общества, в том числе предста­вителей политической оппозиции (троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев), «ле­нинской гвардии» (большевиков с дореволюционным партстажем - считавших необходимым продолжение правления страной по шаблонам Гражданской вой­ны, от чего Сталин отказался в 1934 г., став воплощать в жизнь свою старую, еще дооктябрьскую, идею демократического устройства политической системы, на­шедшую частичное отражение в Конституции СССР 1936 г.), а также: остатков бывших «эксплуататорских классов»; духовенства; кулаков; военных; управлен­цев; уголовников и т. д.

Следует отметить, что в большей степени репрессии были направлены против самой деятельной части крестьянства - так называемого кулачества как класса. Так, в 1937 г. более одной трети всех заключенных составляла категория «бывшие кулаки» - 370 422 человека; действительно так называемые «бывшие» (помещики, дворяне, торговцы, жандармы и пр.) - 114 674 чел; «деклассирован­ные элементы» - 129 957 чел.; «служители религиозного культа» - 33 382 чело­века^[303]. В общей массе заключенных лица, осужденные за контрреволюционные преступления (в местах лишения свободы эта категория охватывалась понятием «политические»), составляли: в 1934 г. -26,5 %, в 1937 г. - 12,8 %^[304].

Нарушения законности 30-х годов привели к приостановлению ведомст­венными нормативными актами НКВД СССР действия исправительно-трудового законодательства. Приказом НКВД СССР от 15 июля 1939 г. были отменены за­четы рабочих дней и система условно-досрочного освобождения. 2 августа 1939 г. НКВД СССР принята Временная инструкция о режиме содержания заключен­ных в ИТК, а 4 июля 1941 г. - в ИГЛ. Была прекращена работа наблюдательных

комиссий по осуществлению общественного контроля за деятельностью админи­страции мест лишения свободы. Приостановлен прокурорский надзор за соблю­дением законности в местах заключения.

Широкое распространение в конце 30-х годов имели доносительство и клеветнические обвинения, поскольку люди жили в атмосфере поиска внутрен­них «врагов народа» Увеличилось число арестов и внесудебных репрессий пред­ставителей интеллигенции, в том числе колхозной, науки, культуры и искусства, армии, управленческого звена, рабочих, служащих и колхозников, как коммуни­стов, так и беспартийных, а также в отношении священников и активных прихо­жан. На 1 января 1941 г. в системе ГУЛАГа было 53 ИГЛ и 425 ИГК, в которых содержалось 1 99 6317 человек^[305].

Развитию института морального вреда в СССР крайне не способствовала военно-политическая обстановка в мире в конце 30-х - начале 40-х годов, обу­словившая решение наиболее важных государственных и народно­хозяйственных задач, связанных с подготовкой к войне и ее ведением, в частно­сти: мобилизация людских и материальных ресурсов, формирование резервов ддя армии, организация обороны, налаживание всевозможного военного снабже­ния, эвакуация населения и производственных объектов, обеспечение деятельно­сти предприятий по выпуску продукции для нужд фронта рабочей силой и сырь­ем. Последнее было вызвано тем, что на оккупированной гитлеровцами террито­рии было не менее 45 % от всего населения страны, находилась треть промыш­ленного производства^[306].