2. Характерные особенности возмещения морального вреда в период Великой Отечественной Войны и послевоенные годы
Небывалая по своим масштабам и последствиям Великая Отечественная война стала тягчайшим испытанием на прочность для всего советского общества и государства, особенно в трагически-суровом 1941 году.
Несмотря на столь тяжелое время, правовая наука не стояла на месте и продолжала развиваться - создавались новые правовые институты, принимались соответствующие нормативные акты, отражавшие действительность войны. Вместе с тем в советском праве институт морального вреда отсутствовал юридически в том виде, в каком он находится сейчас, то есть не был связан с возмещением виновной стороной денежной компенсации потерпевшей стороне. При этом фактически неюридическими способами возмещения (заглаживания) морального вреда, на наш взгляд, являлись: направление лиц, отбывавших уголовные наказания в ГУЛАГе, в штрафные батальоны; привлечение осужденных к строительству военных объектов в соответствии C трудовой повинностью; применение государством в военное и мирное время массовой реабилитации в отношении бывших заключенных; использование опровержения как публичного способа заглаживания морального вреда перед потерпевшей стороной. В связи с этим необходимо остановиться на их характеристике.
Согласно указам Президиума BC СССР от 22 июня 1941 г. «О военном положении» и «Об утверждении Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении в районах военных действий» были образованы военные трибуналы[397]. В 1941-1945 гг. ими осуждено только по статьям о контрреволюционных преступлениях 471 988 человек (18,6 % всех заключенных). Чаще всего в трибуналы поступали дела об измене Родине[398].
В процессуальном порядке трибуналы от обычных судов отличало следующее: во-первых, до 1943 г. они действовали в составе трех постоянных членов, затем в них стали участвовать заседатели; во-вторых, Положение о военных трибуналах предоставляло им право рассматривать дела по истечении 24 часов после вручения обвинительного заключения, в то же время общим правилом был установлен более длительный срок.
Начало Великой Отечественной войны вызвало сокращение количества заключенных, что обусловливалось досрочным освобождением для пополнения рядов армии, и отчасти не вполне нормативной практикой судов - заменой приговоров об уголовном наказании в виде лишения свободы направлением в действующую армию. Так, если за весь 1941 год численность заключенных в ИГЛ и НТК составляла 2 034 400 человек, то за 1942 год - 1 618 300 человек[399].
На основании указов Президиума BC СССР от 12 июля, 10 августа и 24 ноября 1941 г. об амнистии и освобождении заключенных ГУЛАГа из мест лишения свободы были досрочно освобождены бывшие военнослужащие, осужденные в годы массовых репрессий, военачальники и другие категории командного состава. Подлежали освобождению и лица, осужденные за прогулы, мелкие хищения, незначительные должностные и бытовые преступления, мелкое хулиганство, а также судимые впервые[400]. Эти категории заключенных освобождались из мест лишения свободы и призывались через военкоматы в действующую армию. Всего, по неполным данным, за годы войны ИТЛ и колонии досрочно освободили и передали в армию через военкоматы около 1 млн человек[401]. За совершение тех или иных преступлений со сроком наказания до 10 лет суды выносили постановления с определением срока наказания и формулировкой «с последующей отправкой на фронт».
Такие лица направлялись в штрафные батальоны, создаваемые при армиях, дивизиях и полках действующих армий. В 1941 г. было досрочно освобождено и направлено в армию от 420 до 480 тысяч заключенных. Кроме того, на оборонные работы из мест лишения свободы дополнительно обыли направлены 200 тыс. заключенных, освобожденных от отбывания наказания[402].
Эвакуирование 750 тысяч заключенных из мест лишения свободы, находившихся в европейской части страны[403], было сопряжено со значительными трудностями, вызываемыми различными причинами, в частности: необходимость срочности ее проведения ввиду наступательного продвижения немецких войск в глубь страны; нехватка железнодорожного состава для перемещения заключенных (в летние и осенние месяцы 1941 г.
по данным А.И. Уткина, на Урал, в Сибирь, Казахстан и Центральную часть Азии страны были переправлены 1523 завода, для чего использовались 1,5 млн вагонов[404]); отсутствие возможности должной организации их питания и санитарии. Длительность нахождения в пути следования к местам передислокации (нередко в пешем порядке) влекла за собой голод, антисанитарию, истощение, тяжелые болезни и смерть многих заключенных. Например, для эвакуации 34 200 заключенных из западных областей Украины требовалось 1308 вагонов (из расчета 50-60 человек на один вагон), однако их отправили всего в трехстах вагонах, в которых с учетом названной нормы можно было разместить лишь 14 000 человек.Заключенных из Полтавы и Винницы в количестве 2420 человек перемещали пешком до станции Огульцы (25 км от Харькова) в течение 46 суток, куда они прибыли 21 августа 1941 г., 300 из них преодолеть этот путь не смогли.
2 июля 1941 г. 954 заключенных тюрьмы города Чертково были выведены в направлении гор. Умань (УССР). В пути следования группа заклю
ченных оуновцев в количестве 123 человек при попытке бунта и побега была расстреляна. 20 июля по прибытии к месту назначения, когда немцы находились в 20-30 км от Умани, по распоряжению военного прокурора и руководства НКГБ Украины 767 заключенных и осужденных за контреволюцион- ные преступления были расстреляны, остальные 64 человека, осужденные за другие преступления, освобождены.
В тюрьму № 1 г. Красноярска И ноября 1941 г. принято 1082 заключенных из г. Сталино (сегодняшний г. Донецк). В пути следования 68 чел. умерло, 4 - бежало, 14 - убито при побеге. Санитарное состояние прибывших было неудовлетворительное, все без исключения - зашивлены. Одежда изношенна, многие не имели верхней одежды. Питание в пути следования было организовано плохо: на человека в день выдавалось 100 г хлеба, в отдельные дни его вообще не было; водой обеспечивались нерегулярно. Все заключенные были истощены до последней степени, половина из них нуждалась в посторонней помощи при передвижении.
24 декабря из тюрьмы г. Владимира в распоряжение тюремного отдела УНКВД по Алтайскому краю поступило 994 заключенных, из них 902 следственных. Санитарная обработка заключенных в пути следования не проводилась, в связи с чем заболевших остро-кишечными расстройствами было 339 человек, дизентерией - 87 человек. Истощение с отеками сердца и почек наблюдалось у 65 % заключенных, 22 человека прибыли с обморожением ступней ног. Умерло в пути - 24 человека, 5 человек - бежало[405].
Перед сотрудниками ГУЛАГ а стояла задача не только по обеспечению передислокации заключенных, но и по восстановлению полноценного производства на новом месте. Все крупнейшие стройки, не имевшие непосредственного военно-стратегического значения, были закрыты. Так, строительство БАМа было остановлено, а демонтированная техника переправлена на фронт (в частности, использовалась при обороне Сталинграда). Однако потребность в трудовых ресурсах для решения местных проблем все более возрастала.
Удовлетворить ее можно было посредством увеличения численности заключенных и повышения интенсивности их труда.
В Указе Президиума BC СССР от 26 декабря 1941 г. «Об ответственности рабочих и служащих предприятий за самовольный уход с предприятий» предусматривалось усиление ответственности рабочих и служащих военных предприятий[406]. На период войны они признавались мобилизованными и закреплялись для постоянной работы за теми предприятиями, где они работали. Самовольный уход рабочих и служащих с предприятия военной промышленности рассматривался как дезертирство, а лица, совершившие это, карались по приговору трибунала тюремным заключением на срок от 5 до 8 лет. Статистика наказаний показывает, что по данному закону в 1942 г. было осуждено 121 тыс. человек, в 1943 г. - 367 тыс. и в 1944 г. - 276 тыс. человек. Сюда следует добавить число осужденных после введения военного положения на транспорте в апреле - мае 1943 г. (50 тыс. человек в 1943-1944 гг.)[407].
Методы повышения интенсивности труда заключенных разрабатывались буквально с первых дней войны, когда встал вопрос об изменении организации работ в местах лишения свободы. Всех осужденных перевели на строгий режим отбывания наказания. Усилилась охрана отдельных категорий осужденных. Рабочий день увеличивался до 10, затем постепенно до 12 - 16 часов. Задания по нормам выработки формально повышались на 20 %, реально же из обитателей лагерей и колоний «выжимали» все, на что они были способны. Руководство ГУЛАГа вынуждено было специальным распоряжением потребовать от лагерного начальства, чтобы продолжительность сна заключенных не допускалась ниже 8 часов. Их совместным трудом в годы военного лихолетья промышленность обеспечивалась сырьем, восстанавливались и строились новые предприятия. К основным направлениям народнохозяйственной деятельности ГУЛАГа в годы войны относились, в частности:
железнодорожное строительство (направлено 448 тыс. заключенных), лесная промышленность (320 тыс.), промышленное строительство (310 тыс.), аэродромное и шоссейное строительство (268 тыс.), горно-металлургическая промышленность (171 тыс.), строительство оборонительных рубежей (200 тыс. заключенных)[408].
Организация наиболее полного и рационального использования всех имеющихся в стране трудовых ресурсов для обеспечения усиленной работы предприятий, переведенных на обслуживание военно-хозяйственных нужд, являлась важнейшей частью решения задачи по укреплению тыла армии. Еще в 1940 г., в условиях все более разгоравшейся Второй мировой войны в Европе, когда международная обстановка для Советского Союза была чреватой всякими неожиданностями, а угроза нападения внешних врагов становилась реальнее, в стране был принят ряд нормативных актов, направленных на обеспечение промышленных предприятий кадрами. В связи с этим Верховный Совет СССР Указом от 26 июня 1940 г. установил переход на 8 часовой рабочий день и на 7-дневную рабочую неделю, запретил самовольный уход рабочих и служащих с предприятий и учреждений[409].
Увеличение рабочего времени, равно как и перевод работы всех государственных и общественных предприятий на нужды обороны, позволило увеличить выпуск продукции, необходимой для усиления мощи и боеспособности страны. 2 октября 1940 г. был издан Указ Президиума BC СССР о государственных трудовых резервах. C его принятием возникла потребность в дифференцировании нарушений трудовой дисциплины на трудовые проступки и трудовые преступления[410].
В военное время появилась проблема, обусловленная неопределенностью правового положения лиц, мобилизованных на работу по Указу Прези
диума BC СССР от 13 февраля 1942 г. Согласно данному закону такие лица стали рассматриваться в качестве особой категории, работающей не на основании трудового договора, а в соответствии с административно-правовыми актами о трудовой мобилизации, что, однако, не влекло за собой установление какого-либо двойного правового режима трудовых отношений на задействовавших этих лиц предприятиях. Никаких особых правил по поводу заработной платы, рабочего времени, социального страхования для мобилизованных не было. На них распространялись те же нормы законодательства об условиях труда рабочих и служащих, какие регулировали отношения, возникавшие при заключении трудового договора.
В Кодексе законов о труде РСФСР 1922 г. административный порядок привлечения к труду (трудовой мобилизации) был предусмотрен как исключительная мера, применяемая в случаях выполнения кратковременных особо важных и срочных работ, которые не могли быть выполнены обычными коллективами работников постоянно действующих предприятий, то есть в случаях трудовой повинности.
Под трудовой повинностью понималась обязанность, которая сопряжена с временным отвлечением граждан от обычных занятий для выполнения в юридически обязательном порядке краткосрочных и неотложно необходимых работ, не могущих быть выполненными силами постоянных коллективов работников действующих предприятий и не требующих специальной квалификации. Тем не менее Указом Президиума BC СССР от 2 октября 1940 г. «О государственных трудовых резервах СССР»[411] предусматривалось, что все лица, окончившие ремесленные и железнодорожные училища, школы фабрично-заводского обучения, считаются мобилизованными и обязаны четыре года подряд проработать на государственных предприятиях по указанию Главного управления трудовых резервов при CHK СССР, причем им обеспечивалась заработная плата на общих основаниях.
Введение государством жесткого регулирования и контроля над экономикой, принятие особых мер по созданию мощной военной промышленности, выпуску новых образцов танков, самолетов, артиллерии способствовало значительному росту уровня военного производства в 1939-1941 гг. Ассигнования на оборону в 1941 г. достигли 43,4 % госбюджета. По оснащенности армии военной техникой страна в целом не уступала армии вермахта (к июню 1941 г. Германия сумела подчинить основную часть континентальной Европы, получив в свое распоряжение ее людские и материальные ресурсы), однако из-за ограниченности времени не удалось полностью завершить намеченное, прежде всего не было закончено перевооружение войск. Основная масса танков, самолетов и других видов боевой техники состояла из устаревших образцов. Низким оставался уровень моторизации Красной Армии, что снижало маневренность войск. Не доставало технических средств управления войсками, их оповещения и связи. Ощущалась нехватка командного состава. В мае-июне 1941 г. было призвано 800 тыс. военнообязанных, что позволило повысить укомплектованность войсковых частей[412].
За предвоенный период численность армии возросла в 2,8 раза и достигла 5,3 млн человек (с 1940 по май 1941 года вооруженные силы Германии выросли почти в два раза и насчитывали 7,3 млн человек. Ее армия располагала отличным оружием, а личный состав имел немалый опыт боевых действий и навыки владения техникой)[413].
Количественный рост советских вооруженных сил вызвал необходимость в сжатые сроки обучить прибывшее пополнение методам современного боя с использованием боевой техники. При этом сам процесс носил весьма поверхностный, недостаточный характер, так как учить новобранцев было особенно и некому вследствие недостатка квалифицированных командирских кадров. В числе действующего комсостава 7 % имели высшее образова-
ниє, 25 % - ускоренное и 12 % - не имели военного образования. Основную часть командиров (86 %) составляли лица в возрасте от 25 до 35 лет, 13 % - от 36 до 45 лет и лишь 1 % - старше 45 лет. Большинство из них не имели достаточного боевого опыта и необходимых знаний. Прошедших практику Гражданской войны было 6 %, Финской военной зимней кампании (с 30 ноября 1939 г. по 13 марта 1940 г.) - 30 %[414].
Следует отметить, что невысокий уровень командного состава обусловливался и установившимся после революции разрывом в традициях воспитания профессиональных военных. Частично ослабляла подготовку армии и введенная в 20-е годы смешанная система комплектования. Наряду с небольшой кадровой армией существовали и территориальные войска, в которых рядовой и часть командного состава привлекались к обучению лишь периодически (на военных сборах и т. и.). Уровень подготовки в них был намного ниже, чем в кадровых воинских подразделениях.
В 1939 г. был принят Закон о всеобщей воинской обязанности, который закрепил переход Красной Армии к кадровой системе комплектования, отменив и классовые ограничения при призыве на военную службу. К руководству округами, армиями и флотами были привлечены офицеры и генералы с боевым опытом. Высшее военное образование имели 89 % - командующих войсками округов, 71 % - командующих армии, 88 % - начальников штабов округов и все начальники штабов армии[415]. Однако хорошо обучить личный состав вооруженных сил владению техникой и тактикой ведения современной войны армейскому командованию не удалось. Как и в Первую, так и во Вторую мировую войну немцы опередили нашу страну в подготовке к ней, для чего, как считал Сталин, нам не хватило одного-полутора лет[416], что при
вело к существенным потерям Красной Армии: в ходе советско-финской войны погибло 264 908 человек, 5567 человек попали в плен (по его отбытии, после заключения перемирия с Финляндией 12 марта 1940 г., они были высланы в лагеря на Северный Урал, в Архангельскую область и Воркуту)[417]; за два первых месяца Великой Отечественной войны наша армия потеряла 3,1 млн человек убитыми и 3,5 млн человек, попавшими в плен[418].
Острая нехватка квалифицированных военных кадров, удрученное расположение духа войск из-за провала в «незнаменитой» войне с Финляндией, катастрофой в первоначальный период Великой Отечественной войны обусловливались, в частности, недостаточно глубоким оцениванием Наркоматом обороны и Генеральным штабом оперативно-стратегического положения, в том числе создававшегося на границах страны[419]. Однако основным фактором, отрицательно сказавшимся на боеготовности армии и моральном состоянии личного состава, являлись массовые репрессии военных, руководящих кадров в промышленности (инженеров, конструкторов вооружений, директоров оборонных предприятий), начавшиеся в 1937 г.
Необходимо отметить, что репрессии в отношении военных кадров осуществлялись в обстановке идущей с начала 30-х годов чистки рядов ВКП(б) от всяких сомнительных и чуждых элементов, представлявших угрозу установившемуся режиму: политических оппонентов, партийно- управленческого слоя, региональной партноменклатуры, членов партии с революционным прошлым, придерживавшихся традиций большевизма - коллективное однопартийное руководство страной, ориентированное на мировую революцию (фактически означавшее поддержание линии и позиции Ленина-Троцкого), сохранение незыблемости классовых основ Республики Советов, диктатуры пролетариата, то есть тех, кто выражал несогласие с проводимыми политикой и реформами по укреплению государственного устройст
ва - отстранение партии от единовластных позиций и введение демократических (на альтернативной, состязательной основе) партийных и советских выборов, разделение законодательной и исполнительной ветвей власти, в чем Сталин потерпел поражение во время принятия Конституции 1936 г.
Вследствие чисток ВКП(б) однопартийный режим правления превращался в режим одноаппаратный, когда выработка и принятие решений все более концентрировались у небольшой части ближайшего окружения Сталина. К 1937 г. стало складываться явление, позже получившее определение культ личности.
Так, в ходе судебно-политических процессов над «антисоветским объединенным троцкистско-зиновьевским центром» во главе с Г.Е. Зиновьевым и Л.Б. Каменевым (август 1936 г.); «параллельным антисоветским троцкистским центром» - Пятнов, Радек, Серебряков и др. (январь 1937 г.) были приговорены к смертной казни 25 человек, к лагерным срокам - 4 человека.
После февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б) 1937 г., на котором подчеркивалась необходимость продолжения разоблачения «врагов народа» - троцкистов, правых, эсеров, анархистов, белых офицеров из числа партийно-политического руководства, в том числе военного, состоялся процесс по делу «антисоветского правотроцкистского блока» (март 1938 г.). Перед судом предстал 21 человек (бывшие лидеры «правой оппозиции» Н.П. Бухарин - один из авторов Конституции, по сути демократической, не поддержавший Сталина в его реформах, А.И. Рыков; известные троцкисты - Н.Н. Крестинский, Х.Г. Раковский; обвиняемые в медицинских убийствах кремлевские врачи - Л.Г. Левин, И.Н, Казаков, Д.Д. Плетнев - профессор. В числе подсудимых были наркомы, секретари республиканских партийных организаций и другие высокопоставленные лица, в частности бывший начальник ОГПУ Г.Г. Ягода, обвинявшийся в преступлениях, допущенных во время чисток). 20 человек были приговорены к смертной казни, один (Раковский) - к лишению свободы на 20 лет.
За чистки в партийных организациях несли личную ответственность ближайшие соратники Сталина, например А.А. Жданов - в Ленинграде, Башкирии и Татарстане, А.И. Микоян - в Закавказье, Н.С. Хрущев - на Украине.
Следует подчеркнуть, что при вынесении приговоров доказательства вины подсудимых имели второстепенное значение, достаточно было лишь их признаний, в получении которых у чекистов имелось немало опыта и средств.
В 1937-1939 гг. были репрессированы 5 членов и кандидатов в члены Политбюро (С.В. Касиор, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак, В.Я. Чубарь, Р.П. Эйхе), 98 человек из 139 членов и кандидатов в члены ЦК партии, избранных на XVII съезде ВКП (б). Всего из 1966 делегатов этого съезда были арестованы и уничтожены по обвинению в преступлениях против Советской власти 1108 человек. За этот период на 75 % обновились парткомы республик, областей и крупных городов. На смену уничтоженных большевиков со старым партстажем пришло новое поколение тридцатилетних - будущие политические руководители страны времен «застоя» [420].
Высший армейский корпус военачальников, особенно в возможном сговоре с правой оппозицией, представлял для Сталина первостепенную опасность в осуществлении его политических реформ. Эта группа военных в силу своей многочисленности, организованности и опоры на войска в случае противостояния режиму была бы им не управляемой. НКВД, в отличие от армии, являл собой организацию, не имевшую опоры ни в массах, ни в каких-либо социально-профессиональных группах, поэтому с его помощью и производилась расправа с руководством армии и другими военными.
Органами НКВД, при личном участии наркома внутренних дел Н.И. Ежова, было сфабриковано дело об антисоветской деятельности замес
тителя наркома обороны маршала СССР М.Н. Тухачевского и иных военачальников, выражавшейся в создании военно-троцкистской организации в целях осуществления заговора против существующего режима власти и устранения Сталина и его окружения, а также в шпионаже в пользу Германии.
11 мая 1937 г. в центральной прессе, в частности в газете «Правда», сообщалось о смещении с занимаемого поста заместителя наркома обороны Тухачевского и о перемещении на другие должности ряда командующих военными округами. Кроме того, извещалось о создании военных советов при округах и воссоздании во всех войсковых частях от полка и выше и в учреждениях HKO института военных комиссаров, упраздненного в 1934 г., в результате чего над комначсоставом армии устанавливался жесткий партийный контроль. 11 июня 1937 г. за предательство и шпионаж были приговорены к смертной казни М.Н. Тухачевский, командующие военными округами Н.П. Уборевич, И.Э. Якир, а также военачальники: А.И. Корк, В.М. Примаков, В.К. Путна, Р.П. Эйдеман. После этого начались массовые чистки в среде военных.
В опубликованной Справке Комиссии Президиума ЦК КПСС от 26 июля 1964 г. «О проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами т.т. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и другим военным деятелям, в измене родине, терроре и военном заговоре», подписанной председателем Комиссии Н. Шверником и ее членами - А. Шелепиным, 3. Сердюком, Н. Мироновым, Р. Руденко и В. Семичастным, полностью оправдываются все осужденные. В данной Справке, над которой, по заданию Н. Хрущева, работали несколько лет специалисты - эксперты ЦК КПСС, КГБ СССР, сказано, что в архивных материалах НКВД и HKO СССР нет точных статистических данных о числе арестованных военнослужащих за 1937-1938 гг. Но по некоторым документам, подчеркивалось Комиссией, можно определить размах репрессий в отношении военных.
Так, в Справке Управления кадров PKKA от 19 сентября 1938 г. указывалось, что число уволенных из армии офицеров в 1937-1938 гг. составило
36 761 человек, на флоте - более 3 тысяч. В другом документе - Справке- докладе о накоплении командных кадров PKKA от 21 марта 1940 г. сообщалось, что за 1937-1938 гг. в связи с чисткой армии было арестовано, исключено из партии, а значит, и выбыло из PKKA 35 000 человек, в том числе 5000 человек политсостава[421].
Качественный состав репрессированных военачальников отражают следующие данные О.Ф. Сувенирова, содержащиеся в его монографии, одной из фундаментальных в сталиниаде: 3 маршала Советского Союза, 5 командармов 1-го ранга, 1 армейский комиссар 1-го ранга, 10 командармов 2-го ранга, 5 флагманов флота 1-го и 2-го ранга, 63 комкора, 30 корпусных комиссаров, 51 комдив, 13 флагманов 1-го и 2-го ранга, 86 дивизионных комиссаров, 20 дивизионных интендантов, 12 дивизионных юристов, 243 комбрига, 143 бригадных комиссара, 28 бригинженеров, 19 бригинтендантов, 20 бриг- военюристов, 19 капитанов 1-го ранга, 318 полковников, 163 полковых комиссара, 23 военинженера 1-го ранга, 28 интендантов 1-го ранга[422].
В соответствии с приведенной Справкой УК PKKA общие потери в результате массовых чисток военных составили от 35 тысяч до 36 761 человека, плюс более 3 тысяч в Военно-морском флоте. Итого - около 40 тысяч. В этой общей цифре не все подпадают под определение «репрессии», поскольку немало офицеров было уволено из армии, или выбыли сами (по причине возраста, болезней, семейным обстоятельствам и др.), но этих данных в статистике тоже нет.
На заседании Военного совета при Народном комиссариате обороны (HKO) СССР от 28 ноября 1938 г., как отмечается в Справке комиссии Шверника, нарком К.Е. Ворошилов доложил, что чистка в армии «проведена радикальная и всесторонняя с самых верхов и кончая низами. За все время мы вычистили более 40 тысяч человек». К ноябрю этого года из 108 членов Военного совета при HKO СССР сохранилось от прежнего состава 10 человек.
По данным ведущего американского военного историка Дэйвида Гланца, основанным на архивах Верховного Суда СССР и военных трибуналов, общее число репрессированных в Красной Армии с 1937 по 1941 год составляло 54 417 человек[423].
В июне 1941 г., за две недели до начала войны, были арестованы и подвергнуты пыткам начальник Военно-Воздушных Сил СССР Я.В. Смушкевич, начальник Главного управления ВВС П.В. Рычагов и другие руководители этого рода войск РККА, которые без суда, по предписанию Л. Берия, были расстреляны. Следствием этого все управление ВВС было дезорганизовано, что привело, в частности, к огромным потерям в самолетах в первые дни военных действий.
Так из-за подозрения в стремлении к политической власти полутора десятка высших командиров PKKA были уничтожены десятки тысяч военных, которые в 1941 г. должны и могли профессионально воевать с гитлеровцами. Вместо этого лучший кадровый состав был расстрелян, погиб на допросах или загублен в лагерях и тюрьмах, за что в 1941-1942 гг. страна заплатила миллионами погибших.
Из анализа материалов следствия Комиссией Шверника сделан вывод о том, что обвинения военачальников в совершении государственных преступлений являются ложными, базирующимися лишь на противоречивых «признательных» показаниях арестованных, навязанных им работниками НКВД преступными методами дознания. При этом в справке Комиссии приводятся следующие примеры.
В письменных показаниях бывших руководителей Лефортовской тюрьмы (Зимин, Харьковец) говорится, что применение физического насилия при допросах заключенных началось при Ежове, лично подававшим пример следователям. Оно «узаконилось» и стало широко практиковаться при Берии (нарком внутренних дел с 19 ноября 1938 г.).
Сотрудником Особого отдела НКВД по Забайкальскому военному округу Зиновьевым в письме на имя заместителя наркома внутренних дел Берия от 28 июня 1938 г. говорилось, что около семи месяцев тому назад у них в отделе была привита «практика - теория, бить можно кого угодно и как угодно». Вследствие этого большинство арестованных по военнотроцкистскому заговору подвергались при допросах избиению, посадке на кол, приседанию, стойке в согнутом положении головой под стол. Такие методы допроса, по его мнению, способствуют даче арестованными ложных показаний и клевете на честных людей. Автор письма, дошедшего до адресата, был арестован и в 1939 г. расстрелян.
Бывший командующий Северным флотом К.И. Душенов, арестованный 23 мая 1939 г., в заявлении председателю Совнаркома В.М. Молотову писал, что к нему 22 часа применяли жестокое физическое насилие, в связи с чем он в бессознательном состоянии из-за внутреннего кровоизлияния написал под диктовку следствия ложное показание о своем участии в заговоре и предательстве. Через 5 дней таких же методов им был подписан заранее составленный чекистами протокол, в котором указывалось более 30 командиров, якобы его сообщников, арестованных после этого. Далее в заявлении отмечается, что он «не враг народа, не заговорщик, не вредитель и не террорист», а являлся бывшим рабочим, старым матросом крейсера «Аврора», секретарем судового комитета в Октябрьские дни, участником взятия Зимнего дворца. Как крик души, исходящий из сердца, он просил: «... не можете ли сделать так, чтобы меня не били... прошу меня расстрелять, но не бить». В справке указано, что в феврале 1940 г. он был расстрелян.
После осуждения «врагов народа» репрессиям подвергались их родственники - жены, дети и родители, испытывая при этом унижение и страдания. Например, после расстрела бывшего командующего Западного военного
округа Д.П. Павлова в июле 1941 г. его жену, лишив всех прав, сослали в заштатный городок Сибири и определили на работу ассенизатором[424].
Массовые репрессии военных продолжались вплоть до октября 1941 г.
В своих планах нападения на СССР Гитлер придавал массовым репрессиям командных кадров PKKA особое значение, считая, что первоклассный состав ее высших военных кадров истреблен в 1937 г., в связи с чем необходимых умов в подрастающей смене военных в Советской армии не было[425].
Длившаяся 104 дня война СССР с Финляндией, ставшая провальной для Красной Армии, осознание Сталиным катастрофических последствий массовых репрессий военных и руководящих кадров в оборонной промышленности, несостоятельность оставшегося руководства PKKA заставили его вернуться к многим наработкам времен, когда большое влияние на развитие вооруженных сил страны оказывала деятельность М.Н. Тухачевского и других военочальни- ков. До 1937 г. наша армия превосходила вермахт в количественном и качественном отношениях. Многие идеи расстрелянных маршала и его соратников, сыгравшие главную роль в реорганизации армии, были возрождены уже во время Великой Отечественной войны, в частности формирование крупных соединений в бронетанковых войсках (механизированных корпусов) и авиации, выпуск прогрессивных видов вооружения.
Насколько убедительными были те репрессивные акции, свидетельствует хотя бы тот факт, что накануне войны и в ходе ее более четверти общего числа репрессированных (12 461 чел.) были реабилитированы, возвращены в армию и активно участвовали в войне[426]. Без широкой огласки были освобождены в 1939-1941 гг. из лагерей и некоторые генералы, в частности К.К. Рокоссовский, А.В. Горбатов (большая же часть генералитета расстреляна в ходе войны), а также нарком вооружения Б.Л. Ванников (для доработки конструкций автоматического оружия, восстановления производ-
ства минометов), заместитель наркома вооружения В.П. Баландин (для руководства двигателестроением).
Ликвидация упущений в военном деле и руководстве оборонной промышленности способствовали успешному продолжению войны с фашистской Г ерманией.
Репрессии в отношении военных велись весь период пребывания у власти Сталина (до 1953 г.). Однако общих потерь в среде военных за все 70 лет Советской власти не знает никто.
Сталинские репрессии второй половины 30-х годов обрушились и на другие социальные группы граждан, в частности на лиц, подвергшихся двойному раскулачиванию, духовенство и даже на сотрудников разведывательных служб. Созданная в стране атмосфера подозрительности и страха за несодеян- ное, подавления любых форм инакомыслия и поощряемое своеволие органов НКВД при производстве арестов, дознания и следствия обусловливали увеличение числа «врагов народа» за счет невинных людей.
Так, по завершении борьбы с политической оппозицией партноменклатура из-за опасения утраты своих властных функций нашла новых жертв для репрессий - возвратившихся на прежние места проживания ранее раскулаченных крестьян, тем самым переводя карательные стрелки с себя на широкие слои населения.
По предложению секретаря Западно-Сибирского комитета партии Р.И. Эйхе о целесообразности внесудебной расправы над такими лицами в силу их организованной подрывной деятельности в местах дислокации 28 июня 1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение о создании в Западной Сибири региональной «тройки», в состав которой вошли начальник управления НКВД, краевой прокурор и секретарь крайкома партии. В решении Политбюро признавалась необходимость применения высшей меры наказания (расстрела) ко всем активистам повстанческих организаций бывших сосланных кулаков. Спустя несколько дней (2 июля) новым решением Политбюро это экстраординарное право распространено на всех без исключения первых секретарей ЦК
нацкомпартий, крайкомов и обкомов. Кроме того, был определен 5-дневный срок предоставления в ЦК ВКП (б) составов «троек» и количество подлежащих немедленному расстрелу бывших кулаков.
Наиболее активными поборниками этой установки Политбюро на местах были: Р. Эйхе, затребовавший разрешения на расстрел 10 800 человек, П. Постышев (6140 человек в Куйбышевской области), Е. Евдокимов (более 13 тыс. человек в Азово-Черноморском крае) и др.[427] Поступавшие в ЦК ВКП(б) заявки, передавались в НКВД для внесения соответствующих корректив. Точных данных общего количества расстрелянных этой категории крестьян нет.
Репрессии не обошли стороной и саму партноменклатуру, в частности П. Постышева и Р. Эйхе, приговоренных к смертной казни в 1939-1940 гг.[428]
C первых лет советской власти большевиками методично на протяжении десятилетий велась борьба с Русской православной церковью. Только с 1918 по 1922 год по суду были расстреляны 2691 церковнослужитель, 1962 монаха, 3447 монахинь и послушниц. Без суда и следствия расстреляно, по меньшей мере, 15 000 духовных лиц. В те же самые годы ликвидированы были около 700 монастырей[429].
После «безбожной» пятилетки в 1931-1935 гг. с ее массовыми разрушениями храмов (из 25 тысяч церквей в 1930 г. к 1939 г. осталось не более 1300) Церковь подверглась жесточайшим гонениям. Всего к 1941 г. за веру было репрессировано около 500 тысяч человек (в том числе не менее 140 тысяч священнослужителей), из которых 200 тысяч было арестовано в 1937 г. и расстреляно - 100 тысяч[430].
К лету 1941 г. в СССР, не считая присоединенных в 1939-1940 гг. новых территорий (Прибалтика, части Польши и Румынии), оставалось всего 350 действующих православных храмов (в России около ста) и четыре правящих архирея[431].
Антирелигиозная политика затрагивала и другие конфессии страны, например, в 1917 г. в России было около 40 тысяч мечетей, число которых в 1937 г. сократилось в 40 раз. Были сожжены все буддийские монастыри в Бурятии, где уничтожено три четверти лам[432].
Символом насильственной атеизации страны, унижения ее народа и его веры стал снос Храма Христа Спасителя в Москве, сооружение которого посвящалось победе над Наполеоном и всем сражавшимся и павшим в Отечественной войне 1812 года, патриотизму, охватившему в то время всю Россию. Сразу после изгнания из страны французской «Великой армии» в середине декабря 1812 г. по вознамерению русского народа, поддержанному императором Александром I, создать в Первопрестольном граде Москве церковь во имя Спасителя Христа начался сбор пожертвований на ее возведение. Строился Храм с 1837 по 1883 год[433], а в 1931 г. взорван по решению правительства.
Однако разгром церковной организации не привел к желательным для советских властей результатам. C уничтожением большей части духовенства не исчезла потребность колоссального количества людей в религиозной вере, которая лишь принимала другие формы. По переписи 1937 г. 56 млн советских граждан (57 % населения в возрасте от 16 лет и старше) считали себя верующими (эти данные переписи, по нашему мнению, как и количественные ее показатели, полученные путем опроса населения в самый разгар массовых репрессий, вызывают сомнения в их
достоверности, что находит подтверждение в повторном ее проведении в январе 1939 гг.)[434].
Не дожидаясь примирения безбожного государства с Церковью, она первой воззвала к патриотическим чувствам людей. В день начала Великой Отечественной войны, 22 июня 1941 г., Патриарший Местоблюститель - митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский Ив. Ник., с сентября 1943 г. Святейший Патриарх Московский и всея Руси) обратился к народу с Посланием «Пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви». Были в нем и такие слова: «Фашистские разбойники напали на нашу Родину... Но не в первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. C Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу... Отечество защищается оружием и общим народным подвигом... Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа... Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она Небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг. ..,и всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу!»[435].
Во время войны Русская православная церковь исполняла патриотический долг, совершая служение Отечеству в иных традиционных формах. Так, одним из важнейших направлений ее деятельности стала организация сбора средств в фонды обороны, помощи раненым, детям и семьям красноармейцев. По подсчетам Московской патриархии, к лету 1945 г. было собрано около 300 млн рублей, не считая драгоценностей, вещей, медикаментов, перевязочных материалов, продуктов питания и т. д.
На собранные священником Федором Пузановым из села Бродовичи- Заполье на оккупированной Псковщине среди верующих деньги, церковную
утварь и драгоценности на сумму около 500 тыс. рублей, переданных через партизан на Большую землю, была выпущена танковая колонна имени Димитрия Донского.
Подобную работу на оккупированной территории Белоруссии проводил священник Григорий Чаус, передавший через партизан в Москву крупные суммы денег и ценности[436].
На пожертвования православных верующих была создана и авиаэскадрилья имени Александра Невского.
Многих священников, монахов и особенно мирян, получивших перед войной и после ее начала свободу, мобилизовали, в том числе по их просьбе, на фронт. Они служили в хозяйственных, медицинских, штабных отрядах (миряне могли брать в руки и оружие), участвовали в партизанском движении, а также в антифашистском движении Сопротивления зарубежья.
Известен героический порыв епископа Луки (Войно-Ясенецкого) - крупнейшего хирурга. Будучи в красноярской ссылке, он просил о направлении его в любой военный госпиталь, дав обет вновь возвратиться в ссылку по окончании войны. Владыка был назначен главным хирургом эвакуационного госпиталя для тяжелораненых там же, в Красноярске. В повторную ссылку его никто не стал возвращать. В конце войны его монографические труды «О поздних операциях при инфицированных ранениях больших суставов» и «Очерки по гнойной хирургии» были представлены на соискание Государственной премии.
Гомельский протоиерей Василий (Копычко) - один из «партизанских батюшек» (проводил агитацию среди населения за партизан, организовал сбор необходимой информации, продовольствия, одежды, обуви для них), награжден в конце войны медалью «Партизану Великой Отечественной войны».
Примеры беззаветного служения ближнему показывали монахини и послушницы Церкви, в частности: игумения Анатолия (Букин), настоятельница
Одесского Михайловского монастыря, вместе с сестрами обители активно участвовала в сборе продовольствия, теплых вещей, медикаментов для Красной Армии; игумения монастыря в Домбоке (недалеко от г. Мукачево Закарпатской обл.) Феврония с сестрами в мае 1944 г. подобрали 215 советских детей из разбитого эшелона, направленного фашистами в Германию. Пять месяцев, до прихода нашей армии, они укрывали и спасли их; монахиня Евфросиния (Симан- ская, родная сестра митрополита Ленинградского Алексия) вместе с братом помогала выжить бедствовавшим людям, лишенным всякой помощи.
Патриотическую работу по оказанию помощи фронту и тылу проводили: митрополит Сергий, руководивший всей деятельностью Церкви по сбору средств в Фонд обороны; митрополит Алексий (Симанский Сер. Вл., с 1945 г. Патриарх Московский и всея Руси); митрополит Киевский Николай (Ярушевич), участвовавший после войны в работе Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецких захватчиков; управлявший приходами Московской области митрополит Крутицкий и др.
Немало священников, монахов и монахинь, послушников и послушниц расстреляны гитлеровцами без всякого повода, «для назидания другим», погибли от побоев и издевательств фашистов, в частности священник церкви г. Ржева Андрей Попов; архимандрит Александр (Вишняков) и протоиерей Павел Остренский, известная столетняя схимница Серафима и ее послушница Александра, киево-печерские иноки, в том числе больной игумен Лавры Ири- нарх (Кондаркин) и монах Аркадий, зверски были убиты в Киеве.
Открытость, жертвенность, непоколебимая преданность Родине и отечественным святыням, выдержка и терпение Церкви обусловили изменение отношения к ней со стороны государственных органов, что, казалось, сделать просто невозможно. В Кремле на самом высоком уровне 4 сентября 1943 г. были приняты высшие представители РПЦ митрополиты Сергий, Алексий, Николай. Состоялся разговор о церковных делах, в ходе которого обсуждались и вопросы, требующие участия властей в их разрешении (в частности, о созыве Со
бора епископов для избрания Патриарха Московского и всея Руси, образовании при Патриархе Священного Синода). Все вопросы, поставленные на встрече, нашли понимание правительства, которым была признана патриотическая позиция духовенства. Церковь вышла наконец из изоляции, власти согласились на ее существование. После этого начались открываться духовные академии и семинарии, появилась возможность выпуска религиозной литературы.
Период Второй мировой войны ознаменовался двумя значимыми событиями и для Церкви, и для нашего Отечества - интронизациями двух Патриархов Московских и всея Руси - Сергия и Алексия I, которые могут быть названы Патриархами военного времени, времени особенно тяжелых испытаний для всего нашего народа. Церковь вместе с ним достойно прошла все эти тягостные несчастья[437].
Символом неразрывного единения Церкви и народа является возрожденный на прежнем месте, в тех же формах Храм Христа Спасителя в Москве в начале 1990-х годов, но уже в государстве, коренным образом, положительно изменившем свою политику по отношению к Церкви и вероисповеданию граждан.
В воспоминаниях бывшего начальника 5-го Иностранного отдела (внешняя разведка) Главного управления госбезопасности НКВД СССР генерал-лейтенанта П.М. Фитина отмечается, что в 30-е годы в разведорганах сложилась обстановка недоверия и подозрительности к сотрудникам, главным образом из числа руководящего состава, не только центрального аппарата, но и резидентур за кордоном. Их обвиняли в измене Родине и подвергали репрессиям. В течение 1938 и 1939 гг. почти все резиденты были отозваны в Москву и многие из них расстреляны[438].
Политбюро ЦК ВКП (б) в 1938 г. приняло решение «Об улучшении работы Иностранного отдела НКВД», в котором было сформулировано положение о за
соренности разведывательных кадров «врагами народа» (людьми, испытывающими на себе влияние Троцкого). В приводимых сведениях ведущего эксперта Кабинета истории внешней разведки В.С. Антонова число погибших профессиональных работников разведорганов в Центре и закордонной резидентуре составляет более 20 тысяч человек. В течение нескольких месяцев (127 дней в 1938 г.) резидентуры вообще не работали по причине их отсутствия[439].
Трагедию уничтожения «людей со своим собственным мнением, людей, которые не боялись его высказать, наиболее эффективных людей, цвет нации нами до сих пор ощущается на себе», - говорил В.В. Путин 30 октября 2007 г. на месте массового расстрела людей на бывшем полигоне НКВД в московском районе Бутово (здесь только с августа 1937-го по октябрь 1938 года было расстреляно 20 тысяч 765 человек). «Многое нужно сделать для того, чтобы это никогда не забывалось»[440].
C учетом изложенного считаем, что проводившиеся государством массовые репрессии, физически и нравственно жестоки, крайне унизительны и циничны. Они были направлены на уничтожение личности, вследствие чего являются прямым доказательством причинения морального вреда гражданам.
В связи с тем что моральный вред не признавался государством, то потерпевшим при осуществлении репрессий причинялся физический вред, нарушавший, несомненно, и нематериальную сферу человека. Это подтверждает существование морального вреда как имеющуюся логическую взаимосвязь категорий причина - следствие. Обратимся к современному состоянию решения вопроса о взаимосвязи вреда морального и физического в рамках гражданского, уголовного и административного законодательства, поскольку составляющим элементом морального и физического вреда является нарушение состояния здоровья человека.
Правилами определения степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека, утвержденными Постановлением Правительства Российской Федерации от 17 августа 2007 г. № 522 и приказом Минздравсоцразвития России от 24 апреля 2008 г. № 194н «Об утверждении медицинских критериев определения степени тяжести вреда, причиненного здоровью человека» дается формулировка физического вреда здоровью.
Под вредом, причиненным здоровью человека, понимается нарушение анатомической целости и физиологической функции органов и тканей человека в результате воздействия физических, химических, биологических и психогенных факторов внешней среды[441]. При этом законодатель связывает физический вред с состоянием здоровья человека, нарушением его трудоспособности и тяжестью перенесенной травмы от физического вреда. Тем самым обозначены нормативные критерии определения степени тяжести причиненного физического вреда здоровью, имеющего количественную и качественную характеристики. Количественная характеристика связана с разновидностями наступивших последствий физического вреда в зависимости от его степени тяжести: тяжкий вред здоровью, средней тяжести и легкий вред здоровью. К качественной характеристике относятся: телесное повреждение, заболевание, патологическое состояние, физическая боль, физические и психические страдания, что лежит в основе причинения физического вреда и обусловленных им последствий.
Квалифицирующими признаками тяжести вреда, причиненного здоровью человека, являются:
а) в отношении тяжкого вреда: вред, опасный для жизни человека: потеря зрения, речи, слуха либо какого-нибудь органа или утрата органом его функций; прерывание беременности; психическое расстройство; заболевание наркоманией либо токсикоманией; неизгладимое обезображивание лица;
значительная стойкая утрата общей трудоспособности не менее чем на одну треть; полная утрата профессиональной трудоспособности;
б) в отношении средней тяжести вреда: длительное расстройство здоровья; значительная стойкая утрата общей трудоспособности менее чем на одну треть;
в) в отношении легкого вреда: кратковременное расстройство здоровья; незначительная стойкая утрата общей трудоспособности.
Что касается морального вреда, то под ним согласно ст. 151 ГК РФ понимаются физические или нравственные страдания, причиненные гражданину действиями, нарушающими его неимущественные права либо посягающими на принадлежащие гражданину другие нематериальные блага. Отсюда следует, что основу морального вреда составляют страдания, связанные, в частности, непосредственно с нарушением здоровья человека. Несмотря на то что существует законодательное определение морального вреда, в законодательстве не предусматриваются нормативные критерии определения степени тяжести причиненного морального вреда, не дается полная квалификация нравственных и физических страданий.
В результате возникает ситуация, обусловленная отсутствием разграничения физических страданий, лежащих в основе причинения морального вреда, и страданий, относящихся к физическому вреду. Такое положение приводит к неправильному толкованию термина физических страданий, относящихся к моральному вреду, по причине их соотношения только с физическим вредом, что можно разрешить, по нашему мнению, посредством философских категорий, таких как причина и следствие. В связи с этим физический вред выступает для морального вреда причиной (доминантой), порождающей следствие - физические страдания человека от полученной травмы в виде боли, удушья, зуда, шока, нервного потрясения, переживания и др. Тем самым физические страдания человека, образующие моральный вред, будут сопряжены с внутренней реакцией человека на внешние раздражители, например удар, выстрел или демонстрация оружия. Подобные психические реакции человека могут появляться уже
после причиненной травмы, ранения. При этом физические страдания, образующие физический вред, будут связаны в большей степени с внешними признаками полученной травмы, например, наличие у потерпевшего огнестрельного ранения либо обезображивание лица или отсутствие органа.
Однако теоретически возможны ситуации, при которых физический вред лишь косвенно предопределяет возникновение морального вреда, а возникающие психические страдания человека являются самостоятельными составляющими физического вреда, например, причинение вреда здоровью могло повлиять на возникновение психических расстройств и заболеваний. На это указывается и в и. 6.8 называвшегося приказа Минздравсоцразвития России от 24 апреля 2008 г., где сказано, что возникновение психического расстройства должно находиться в причинно-следственной связи с нанесенным вредом здоровью, то есть быть его последствием. При этом моральный вред будет присутствовать даже независимо от способности человека воспринимать случившееся в силу возникших для него неблагоприятных последствий, вызванных нарушением его нематериальной сферы (здоровья). Возникшие внешние изменения здоровья человека, его образа жизни будут являться доказательством причинения морального вреда потерпевшему.
В то же время вероятна обратная ситуация, когда причиненный моральный вред продуцирует физический вред, в частности, перенесенный человеком стресс может прямым образом повлиять на появление или обострение заболеваний. В и. 24 данного приказа предусмотрено, что ухудшение состояния здоровья человека, вызванное характером и тяжестью травмы, отравления, заболевания, поздними сроками начала лечения, его возрастом, сопутствующей патологией и другими причинами, не рассматривается как нанесение вреда здоровью. В связи с чем, можно предположить, что указанные обстоятельства являются последствиями морального вреда, хотя законодатель и не говорит прямо об этом. В таком случае моральный вред будет выступать одной из причин детерминированного физического вреда, что, однако, на практике не просто доказать в силу трудности определения момента
возникновения морального вреда, так как он связан с внутренней психической реакцией человека на происходящие события.
Следовательно, можно сделать вывод о том, что проводившиеся государством репрессии прямо характеризуют моральный и физический вред как две взаимоизменяющие и дополняющие категории, которые предопределяют наступление неблагоприятных последствий для потерпевшего.
В связи с осложнением в 1942 г. обстановки на фронтах Народный комиссар обороны СССР И.В. Сталин издал 28 июля 1942 г. приказ № 227, известный под названием «Ни шагу назад!». В нем предельно кратко и ясно была обрисована тяжелая ситуация, в которой оказался Советский Союз к лету 1942 г., выявлены причины и намечены пути преодоления кризисных явлений на фронте. Приказ предусматривал создание штрафных батальонов и применение жестких мер к бойцам и командирам, самовольно покидавшим боевые позиции.
Так, военным советам фронтов (армий) и прежде всего командующим фронтами (армиями) приказывалось сформировать в пределах: фронтов - от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальонов (по 800 человек), куда следовало направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, ставить их на более трудные участки фронта для искупления кровью своих преступлений; армий - от трех до пяти хорошо вооруженных заградительных отрядов (до 200 человек в каждом), ставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов, а также от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости[442].
Указанные подразделения формировались военнослужащими для отбывания ими наказания за совершенные уголовные и воинские преступления. Подавляющее большинство последних составляли дезертирство, неповиновение, самовольное оставление части и др. Нередко такие преступления совершались непреднамеренно. Причинами их являлись либо личная расхлябанность военнослужащего, либо попытка обойти запреты и ограничения в расчете на безнаказанность. Дезертирство же чаще случалось по одной «схеме»: ранение в бою, госпиталь, отпуск на родину для кратковременного отдыха, желание «прихватить» к нему еще несколько суток или недель. Штрафные подразделения предназначались для использования в наиболее опасных, часто непредсказуемых, тяжелых боевых ситуациях. При этом иные ретивые начальники могли безнаказанно унижать человеческое достоинство «штрафника», бросать людей на заведомо верную гибель, далеко не всегда вызванную интересами достижения боевого успеха[443].
Направление в штрафную часть представляло собой альтернативу крайним мерам - расстрелу, длительному заключению в лагере; оно давало шанс человеку вернуть себе честное имя и тем самым искупить свою вину перед Родиной.
Прообразом штрафных подразделений времен Великой Отечественной войны могли выступать, на наш взгляд, дисциплинарные батальоны, существовавшие в Российской империи в XIX в. на основании Военно-уголовного устава 1839 г. и Воинского устава о наказаниях 1868 г.
В Красной Армии штрафные подразделения были созданы в 1919 г. Первоначально они назывались штрафными частями и представляли собой исправительно-воспитательные учреждения армии, куда направлялись военнослужащие рядового и младшего начальствующего состава срочной службы, осужденные к лишению свободы на срок не свыше 1 года. Под различ-
ними наименованиями (дисциплинарная рота, батальон) такие подразделения существовали до 1934 г., затем упразднены. Указом Президиума BC СССР от 6 июля 1940 г. они были созданы вновь.
Одним из первых документов, послуживших основой для создания штрафных формирований, является распоряжение № 262 председателя Реввоенсовета (PBCP) РСФСР Л.Д. Троцкого, направленное 13 января 1919 г. реввоенсовету 9-й армии. В нем говорилось, что разбежался 1-й Камышинский полк из местных уроженцев, преимущественно кулаков. В связи сэтим указывалось: разыскать дезертиров, извлечь и после наказания наиболее виновных - составить из остальных штрафные роты или батальон, смотря по числу. Как показывал опыт, такие воинские части, сформированные из условно осужденных дезертиров, сражались храбро и становились даже примерными[444].
3 июня 1919 г. заместитель председателя PBCP Э.М. Склянский подписал приказ № 997, закрепивший Положение о штрафных частях и штат отдельной штрафной роты. В нем отмечалось, что формирование таких подразделений необходимо производить по мере надобности. В переменный состав рот следовало зачислять военнослужащих, осужденных за преступные деяния военного характера. За семь месяцев 1919 г. было осуждено 95 тыс. злостных дезертиров, из которых больше половины направлено в штрафные части, а 600 человек - расстреляны. В 1920 г. реввоентрибуналами рассмотрены в судебных заседаниях дела на 106 966 человек, из которых 17 500 (16,4 %) - оправданы, к 24 334 (22,8 %) - условно осуждены, 31 275 (28,3 %) - приговорены к лишению свободы, 15 380 (14,4 %) - направлены в штрафные роты и концлагеря, 368 (0,4 %) - объявлены вне закона, 5757 (5,4 %) - приговорены к расстрелу и в отношении 12 352 человек (11,5 %) были применены другие меры наказания[445].
Во время Великой Отечественной войны юридически штрафные части существовали в Красной Армии с июля 1942 г. по май 1945 г. Их общее ко
личество - 65 штрафных батальонов и 1048 штрафных рот[446]. Численность переменного состава в разные годы войны в них была различна. Согласно архивным отчетно-статистическим документам, за время войны она составила 427 910 человек. По годам: 1942 г. - 24 993 человека, 1943 г. - 177 694, 1944 г. - 143 457, 1945 г. - 81 766 человек[447].
Приказом заместителя наркома обороны СССР Е.А. Щаденко от 28 сентября 1942 года № 298 были объявлены Положения о штрафных батальонах и ротах и штатов штрафного батальона, роты и заградительного отряда действующей армии. Нормативно статус штрафных подразделений регулировался названными Положениями, утвержденными заместителем наркома обороны СССР Г.К. Жуковым 26 сентября 1942 г.[448] Согласно положениям эти подразделения находились в ведении военных советов: фронтов - батальоны; армий - роты. Штрафной батальон придавался стрелковой дивизии (отдельной бригаде) и занимал участок, определяемый распоряжением военного совета фронта. Штрафная рота причислялась к стрелковому полку (дивизии, бригаде) на участок, указываемый распоряжением военного совета армии. Срок пребывания лиц из числа переменного состава в штрафных батальонах и ротах составлял от одного до трех месяцев.
Постоянный состав штрафных подразделений определялся приказом по войскам фронта (армии) из числа волевых и наиболее отличившихся в боях командиров и политработников. Каждый месяц службы в постоянном составе засчитывался при назначении пенсии за шесть месяцев, а сроки выслуги в званиях сокращались наполовину. Лица младшего, среднего и старшего комсостава, направляемые в такие подразделения по решениям трибуналов, подлежали разжалованию в рядовые. Ордена и медали у штрафников отбирались и передавались на хранение в отдел кадров фронта (армии) на время нахождения в штрафбате
(роте). Штрафники могли быть назначены на должность младшего командного состава с присвоением соответствующих званий и выплатой содержания по занимаемым должностям, остальным - в размере 8 руб. 50 коп. в месяц. Полевые деньги штрафникам не выплачивались.
Выплата денег семьям штрафников по их прежнему денежному аттестату прекращалась, при этом им все же назначалось пособие, установленное для семей красноармейцев и младших командиров указами Президиума BC СССР от 26 июня 1941 года и от 19 июля 1942 г., что являлось, по нашему мнению, ограничением прав семей военнослужащих данной категории.
За отличие в бою штрафник мог быть освобожден досрочно по представлению командования штрафного батальона (роты), утвержденному военным советом фронта (армии). В случае проявления им особого боевого отличия его могли, кроме того, представить к правительственной награде. Все освобожденные из штрафных подразделений по отбытии назначенного срока, в том числе получившие ранение в бою, восстанавливались в звании и во всех правах, а инвалидам назначалась пенсия из оклада содержания по последней должности перед зачислением в штрафбат (роту). Семьям погибших штрафников назначалась пенсия на общих основаниях. Освобождение штрафников, на наш взгляд, следует рассматривать в качестве меры реабилитации, так как эти лица полностью восстанавливались в своем прежнем статусе.
Процедура реабилитации, по воспоминаниям бывшего командира взвода и роты штрафного батальона А.В. Пыльцина, проходила следующим образом. Командиры взводов в срочном порядке составляли характеристики-реляции, на основании которых рассматривалась возможность освобождения или награждения штрафников. Комбат представлял к наградам офицеров батальона. Подготовленные боевые характеристики после подписания командирами рот сдавались в штаб батальона, где составлялись списки бойцов, подлежащих освобождению (награждению). Путь этих бумаг лежал дальше через штаб армии в армейский или фронтовой трибунал, а оттуда - в штаб фронта.
C разрешения военного совета процедура реабилитации могла проходить в упрощенном порядке: прибывавшая в батальон группа представителей трибуналов (армейских и фронтовых) и штаба фронта, рассмотрев в присутствии командиров взводов или рот характеристики на штрафников, снимала официально с них судимость, восстанавливая и в воинских званиях. Наряду с этим выносились и постановления о возвращении наград, о чем выдавались соответствующие документы.
Освобождение и награждение во многом зависели от решений командования. Например, генерал А.В. Горбатов освободил всех штрафников, участвовавших в вылазке в тыл к немцам, с учетом важности выполненного задания, честности и смелости в бою, независимо от того, искупили они свою вину кровью или нет. Однако другие командующие армий относились к данному вопросу по-иному. Так, генерал П.И. Батов при любом успешном действии батальона принимал решение об освобождении только тех штрафников, которые погибали или по ранению выходили из строя.
Приказы о восстановлении в офицерском звании подписывались лично командующим фронтом[449].
Особую категорию в местах заключения составляли бывшие советские военнопленные. Попавшие в плен к немцам советские военнослужащие после непродолжительного пребывания в прифронтовой зоне помещались в стационарные лагеря для военнопленных. Нечеловеческие условия содержания приводили к эпидемическим заболеваниям, необратимой дистрофии. Гитлеровцы стремились уничтожить как можно больше людей, поэтому к голоду и болезням добавлялись массовые экзекуции: с пленными расправлялись по малейшему поводу. Кроме того, вопреки положениям Гаагских конвенций (1889, 1907 гг.) о законах и обычаях войны, режиме военнопленных советские военнопленные в подавляющем большинстве использовались на тяжелых принудительных работах. Смертность их в лагерях была огромной.
По мере продвижения Красной Армии на запад поток возвращавшихся на освобожденную территорию военнослужащих, находившихся в плену или окружении противника, возрастал. Для их проверки решением ГКО от 27 декабря 1941 г. № 1066cc были созданы спецлагеря, впоследствии получившие наименование проверочно-фильтрационных. Со дня их создания и по октябрь 1944 г. органами НКВД-НКГБ и военной контрразведки «Смерш» через эти лагеря пропущено 354 592 человека, из них 50 441 офицер. Всего проверено и передано в армию 249 416 человек, в том числе в воинские части посредством военкоматов - 231034 человека, на формирование штрафных батальонов 18 382 человека. Лиц, в отношении которых имелись обоснованные подозрения в измене, сотрудничестве с немцами, было арестовано органами «Смерш» 15 556 человек[450]. Проверки выливались в приговоры военных трибуналов или в постановления особых совещаний (за годы существования этих внесудебных органов НКВД-МГБ СССР ими был осужден 442 531 человек, из них IOlOl-K расстрелу[451].
По данным Комиссии при Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий, по завершении репатриации на 1 декабря 1946 г. было зарегистрировано более 1,8 млн военнопленных и почти 3,6 млн гражданских лиц, всего свыше 5,4 млн человек[452].
Сегодня судьбы бывших военнопленных по-прежнему волнуют умы и специалистов-историков, и исследователей-энтузиастов. Но однозначной оценки событий их жизни так и нет. Существует мнение, что после освобождения из плена они подвергались огульным политическим репрессиям. Можно согласить-
ся с данной точкой зрения частично. Во-первых, все военнопленные, находившиеся в проверочно-фильтрационных лагерях, проходили проверку. Не исключено, что при этом они могли подвергаться насильственному воздействию посредством нанесения физического вреда здоровью (в таком случае их пребывание там следует рассматривать в качестве репрессивных мер, связанных с унижением личности и причинением морального вреда). Во-вторых, архивные документы тех лет свидетельствуют о том, что репрессиям и ограничениям после плена не подвергались: лица, принимавшие участие в боевых операциях в составе Красной Армии или партизанских отрядах после освобождения из плена; инвалиды и тяжелобольные. Однако в целом нами допускается возможность фактов необоснованного осуждения бывших советских военнопленных. При этом мы не можем не учитывать существовавшую во время войны установку власти на расширение практики заочного осуждения военнослужащих, находившихся за линией фронта, как изменников Родины. Основанием для этого служили постановление ГКО от 16 июля 1941 г. и приказ Ставки ВГК «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий» от 16 августа 1941 г. № 270, которые обязывали: «...сдавшихся в плен уничтожать всеми средствами»; «семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи»; семьи командиров и политработников арестовывать «как семьи нарушивших присягу и продавших свою родину дезертиров»[453].
Правомерно осуждая проявления трусости, растерянности, паники, добровольную сдачу в плен, руководство страны одновременно ориентировало командно-политический и рядовой состав на огульную оценку действий всех, кто оказался в плену, причем даже и в беспомощном состоянии. Отбросив принцип презумпции невиновности, оно заранее признавало таких командиров и бойцов трусами и предателями, которых нужно «уничтожать», а их семьи - преследовать.
C декабря 1941 г., согласно постановлению ГКО, бойцы и командиры, оказавшиеся в плену или окружении, утрачивали юридический статус военнослужащих и именовались впредь «бывшими военнослужащими Красной Армии», тем самым ставились вне рядов Вооруженных Сил со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями. Оспаривать необходимость такой политики власти, тем более в военное время, вряд ли кто будет. Но отрицать то, что к людям, которые в подавляющем большинстве не совершили каких-либо преступлений, изначально относились как к изменникам и шпионам, нельзя.
Статистические сведения, которые у немецкой и советской стороны были различны, показывают: а) по немецким данным, в плен попало 5 750 000 военнослужащих РККА, умерло в плену 673 000 узников; б) по советским архивным данным, в немецком плену находилось 4 559 000 советских военнослужащих, умерло там 1 283 300 человек. Вернулось из плена на 3 октября 1945 г. по первой версии 1 368 849 человек, по второй - 1 836 000 человек. Фактически наши потери в результате пленения (умерли, не вернулись, погибли при возвращении) составили 3 200 000 человек. Всего немецким военным командованием было создано на территории Германии, Австрии, Польши, Чехословакии, Норвегии 2663 лагеря для содержания советских военнопленных. Приведенные сведения содержатся в докладной записке «О потерях личного состава Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», разработанной специальной комиссией под руководством генерала армии М.А. Гареева. В этом документе также отмечено, что судьба 1 ПО 500 советских военнослужащих, пропавших без вести, осталась неизвестной[454].
В стране лишь с конца 40-х годов начали предприниматься меры, связанные с политической реабилитацией репатриированных советских граждан, включая военнопленных, которые сводились к созданию ряда документов, среди них: разъяснение Совета Министров СССР «Об освобождении граждан СССР от
ответственности не только за факт нахождения за границей, но и за вынужденные действия под фашистским террором» (апрель 1949 г.); постановление Совета Министров СССР «О мероприятиях по усилению работы по возвращению на Родину советских перемещенных граждан, находящихся за границей» (ноябрь 1951 г.); указы об амнистии от 23 марта 1953 г. и 1 ноября 1957 г.[455]
19 апреля 1956 г. была создана комиссия во главе с министром обороны Маршалом Советского Союза Г.К. Жуковым, которой поручалось разобраться с положением бывших военнопленных. Через 1,5 месяца комиссия представила доклад, где впервые в истории репатриации говорилось о правовом беспределе по отношению к военнопленным как во время, так и после окончания войны; вносились предложения по исправлению проявленных к ним «перегибов», всю ответственность за которые комиссия возлагала на НКВД СССР под руководством Л.П. Берии и В.С. Абакумова.
29 июня 1956 г. за подписями секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева и председателя CM СССР Н.А. Булганина вышло постановление ЦК КПСС и CM СССР № 898-490c «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей» (копия документа хранится в архиве Президента Росийской Федерации). В нем, в частности, отмечалось, что наряду с разоблачением некоторого числа лиц, действительно совершивших преступления, в результате применения при проверке во многих случаях противоправных, провокационных методов следствия было незаконно репрессировано большое количество военнослужащих, честно выполнявших воинский долг и ничем не запятнавших себя в плену[456]. Типичным примером этого является судьба бывшего начальника штаба 64-й армии полковника И.А. Ласкина, который 31 января 1943 г. в Сталинграде руководил взятием под стражу фельдмаршала Ф. Паулюса. В дальнейшем он успешно воевал, стал генерал-лейтенантом, начальником штаба Северо-Кавказского фронта. Но в декабре 1943 г. Ласкин
был арестован, так как органам контрразведки стало известно, что он в августе 1941 г. при выходе из окружения под Уманью был задержан вместе с двумя спутниками немецким унтер-офицером. Через несколько часов им удалось бежать и присоединиться к одной из частей Красной Армии, с которой они вышли к своим. Основываясь на сокрытии этого факта, генерала, не обращая внимания на его предыдущую боевую деятельность, обвинили в измене Родине и шпионаже. В ожидании приговора Ласкин находился в заключении почти девять лет. В 1952 г. его приговорили к 15 годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Обрести свободу отважный, но униженный генерал смог лишь после смерти Сталина[457].
Примером несломленной силы духа, беззаветного служения Родине и святыням Отечества является следующий малоизвестный факт. Участник войны, фронтовик отец Пимен (в миру - Сергей Михайлович Извеков), принявший постриг монашества и нареченный Пименом в 30-е годы (с 1971 г. - Святейший Патриарх Московский и всея Руси), был подвергнут незаконной репрессии, будучи в рядах действующей Красной Армии. Спустя год после его кончины (3 мая 1990 г.) в церковной прессе были опубликованы некоторые данные из учетно-послужной карточки Извекова С.М., выданные архивом Советской Армии: «Прибыл из 519-го стрелкового полка, где был помощником начальника штаба по тылу, в 702-й стрелковый полк 213-й стрелковой дивизии, где был заместителем командира роты... 29 июня 1943 года пропал без вести...».
На самом деле оказалось, что после ранения он находился на излечении в госпиталях. Затем состоялся суд военного трибунала, вынесший необоснованный приговор - 10 лет заключения с отбыванием в ИТЛ за вменяемое ему в вину преступление, которое он не совершал. Из лагеря отца Пимена освободили досрочно, благодаря, в частности, честной, добросовестной работе в штабе генерала Н.Ф. Ватутина.
C 1963 г. митрополит Пимен был членом Всемирного совета мира, Советского комитета защиты мира. В июне 1985 г. Его Святейшеству была вручена юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»[458].
Семьи военнослужащих, попавших в плен, неправильно лишались на весь период войны денежных пособий и других льгот, независимо от причин и обстоятельств пленения.
Серьезным нарушением законности являлась практика разжалования без суда в рядовые офицеров и направления их в штрафные батальоны. Военнослужащие, совершившие геройский побег из плена или показавшие образцы мужества и стойкости в период пребывания в плену, никак не поощрялись. Более того, в измене и предательстве Родины подозревались даже те бойцы и командиры, которые смогли с боями пробиться на соединение с частями Красной Армией, не говоря уже о тех, кто был в плену.
C 1945 г. все освобожденные и репатриированные военнопленные, в том числе те, на которых не было никаких компрометирующих данных, сводились в рабочие батальоны и в порядке наказания направлялись для постоянной работы на предприятия угольной и лесной промышленности, находящиеся в отдаленных районах страны. Широкое распространение получили различные незаконные ограничения в отношении бывших военнопленных и их родственников в области трудового устройства, общественной деятельности, при поступлении на учебу, перемене местожительства и т. п.
Кроме того, органы госбезопасности и после войны продолжали необоснованно привлекать к уголовной ответственности бывших военнопленных, причем многие из них были незаконно репрессированы. Средствами пропаганды власть навязывала общественному мнению убежденность в том, что с теми, кто вернулся из плена или немецкой неволи, надо быть настороже.
Изложенное позволяет констатировать, что государство переложило вину за проводившиеся репрессии на созданный им же орган, который к тому моменту уже был расформирован. При этом меры по устранению последствий нарушения законности в отношении бывших военнопленных, определенные ЦК КПСС и Советом министров СССР, во многом оставались на бумаге.
В тексте решения обозначенной комиссии и названного постановления ЦК КПСС и CM СССР публично, на наш взгляд, признавалось причинение морального вреда бывшим советским военнопленным и членам их семей незаконными действиями государственной власти в лице правоохранительных органов. Однако этот вред был лишен личностной направленности, так как по действующему российскому законодательству он носит индивидуальный характер с позиции лица, его причиняющего, и потерпевшего. Несмотря на это, продолжавшиеся и в послевоенные годы репрессии сопровождались причинением физического вреда личности, ущемлением ее чести и достоинства, что напрямую связано с основными составляющими элементами морального вреда - нравственными или физическими страданиями, являющимися прямым доказательством его существования и причинения в тот период. Более 1 млн военнопленных, репатриированных из Германии и других европейских стран, были либо расстреляны за измену Родине, либо сосланы в отдаленные районы Севера. Военнопленные презюмировались предателями, со многими из них расправлялись без суда и следствия усилиями лишь органов НКВД. К этому периоду относятся и борьба с космополитизмом, судебные процессы по делу врачей-«отравителей», «ленинградскому делу», завершившееся расстрелом видных членов ЦК ВКП(б). Такие мероприятия, носившие чисто политический характер и осуществляемые вне процессуальных форм, исключали надежды репрессированных на оправдательные приговоры и реабилитацию[459].
Вот, например, как руководством ВКП (б) объяснялось применение физического воздействия на арестованных в практике НКВД, которое допускалась им якобы только с 1937 г. с разрешения ЦК ВКП (б). В тексте шифрограммы И.В. Сталина от 10 января 1939 г., направленной руководителям местных партийных органов, наркомам внутренних дел и начальникам УНКВД, в частности, говорилось, что органам НКВД было указано на допустимость физического воздействия «как исключение и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний... следовательно, продолжают борьбу с Советской властью. Опыт показал, такая установка дала свои результаты, намного ускорив разоблачение врагов народа... ЦК ВКП (б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразору- жающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод»[460].
Проведение в тот период репрессий считалось законным и не поддавалось осуждению со стороны государственной власти, не говоря уже об общественности, поэтому государство не могло даже теоретически взять на себя ответственность за причиняемый моральный вред, поскольку отсутствовали сами потерпевшие ввиду некриминализированности составов преступлений, связанных с репрессиями власти. При этом институт морального вреда был признан вне закона и лишен его материальной составляющей - компенсации. Тем не менее государственная власть все же сознавала свою ответственность за проводимую карательную политику, что не исключало и возможность причинения морального вреда потерпевшим, хотя и без публичного признания и узаконения данного правового института.
Между тем такое признание было бы возможным и уместным после прошедшего в феврале 1956 г. XX съезда партии, на котором первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев в докладе «О культе личности и его последстви
ях» публично раскритиковал бывшее партийное руководство за осуществление репрессивной политики государства и культ личности Сталина. В частности, им подчеркивалось, что массовый террор в сталинские годы правления был направлен не в отношении остатков разбитых эксплуататорских классов, а против честных советских людей, в том числе членов партии, которым предъявлялись ложные, клеветнические, бессмысленные обвинения в «двурушничестве», «шпионаже», «вредительстве», подготовке каких-либо выдуманных «покушений» и т. и. Помимо этого, было отмечено, что проводившимися в то время массовыми репрессиями нанесен огромный ущерб нашей стране[461].
Еще по теме 2. Характерные особенности возмещения морального вреда в период Великой Отечественной Войны и послевоенные годы:
- ОГЛАВЛЕНИЕ
- ВВЕДЕНИЕ
- 2. Характерные особенности возмещения морального вреда в период Великой Отечественной Войны и послевоенные годы