ГЛАВА 3. Этнические характеристики социальной эффективности права

Перейдем к рассмотрению комплекса этнических характеристик социаль­ной эффективности права. Изучение механизмов социального поведения человека как представителя этнической общности или группы играет важную роль в иссле­довании многих социальных и правовых процессов.

Для оценки социальной эффективности права недостаточно «чисто» юри­дического подхода. В этом плане интересно высказался Р. С. Байниязов: «Право - это тот социальный феномен, который закрыт, если на него смотреть только юри­дическим взглядом. В основу подлинного, жизненного, реального права должна быть положена духовно-культурологическая идея правосознания. В данном кон­тексте право есть элемент культурологического строя социума; нормативно - институциональный выразитель и носитель адекватных определенному типу пра­восознания, типу культуры данного общества представлений, идей и идеалов, мо­делей возможного и желаемого поведения, эталонов обязанности и ответственно­сти, социальных стереотипов мышления и действия субъектов, часть духовной сферы общества.»^[170]. И в этих своих контекстах, нельзя не отметить, право тоже обладает большей или меньшей социальной эффективностью.

Можно выделить немало этнопсихологических проблем, непосредственно связанных с правовым воздействием и его эффективностью, например: каким об­разом влияет на социально значимое поведение человека его этническая принад­лежность, что позволяет считать конкретного человека носителем этнических свойств и качеств, как юридически значимое поведение регулируется этнически­

ми общностями и т.д. Для решения этих и многих других вопросов необходимы данные о специфике этнической общности как объединения людей, о социальных функциях этноса, направленности, формах и механизмах регулятивных, воспита­тельных и иных воздействий этнической общности на ее отдельных представите­лей.

Очевидно, что социальная эффективность права, будучи многогранным фе­номеном, необходимо включает и этническую составляющую. Поэтому в иссле­довании соответствующих вопросов существенную роль играет изучение этниче­ских особенностей психики человека и образа жизни, на что обращалось внима­ние в ряде работ последних лет^[171].

Понимание законодателем, правоприменителем сущности правового мента­литета народа, нации превратит их юридически значимые действия в более обос­нованные и поддерживаемые народным правосознанием. Иными словами, целе­направленное познание юридической ментальности общества законодателем и правоприменителем сделает юридические акты государства более «осязаемыми» и понятными для граждан^[172]. Это, на мой взгляд, приведет и к тому, что такие акты станут более социально эффективными.

Итак, что подразумевается под этническими характеристиками (составляю­щими) социальной эффективности права?

Социальная эффективность права в его этническом аспекте означает, преж­де всего, гармоничное сосуществование и взаимодействие национального мента­литета (особенно в условиях полиэтничной среды) и политики государства, тен­

денций и особенностей развития законодательства. Это важно и в связи с тем, что в отечественном национальном сознании позитивное право всегда недооценива­лось.

Россия в своем историческом развитии стала полигоном взаимодействия национальных культур, а русский народ проявил себя как народ, способный к ин­теграции культур, их бесконфликтному многовековому сосуществованию. И роль права и государства, а также национального менталитета в этом плане нельзя недооценивать.

В первом приближении к проблеме нужно отметить то, что, для того, чтобы быть эффективным в социоэтническом смысле, действующее законодательство должно соответствовать культуре, традициям, менталитету народа, этносов, про­живающих в государстве. В данном контексте имеется в виду прежде всего рус­ский народ.

Необходимость соответствия законодательства духу народа, а также устройству государства подчеркивало немало ученых. Так, еще Аристотель писал, что «никакой пользы не принесут самые полезные законы..., если граждане не будут приучены к государственному порядку и в духе его воспитаны, а именно: если законы государства демократические - в духе демократии, если олигархиче­ские - в духе олигархии. ^[173]. П. И. Новгородцев писал, что успех действия права в жизни обусловлен тем, насколько оно проникает в сознание членов общества и встречает в них нравственное сочувствие и поддержку. Без этой поддержки право превращается или в мертвую букву, лишенную жизни, или в тяжелое бремя, сно­симое против воли^[174]. Впоследствии к указанной проблематике обращалось немало авторов, анализ концепций которых, однако, не входит в предмет данного диссер­тационного исследования.

Как отмечается в литературе, этнос - это психологическая общность, спо­собная успешно выполнять важные для человека функции: 1) ориентировать в

окружающем мире, поставляя относительно упорядоченную информацию; 2) за­давать общие жизненные ценности; 3) защищать, отвечая не только за социаль­ное, но и за физическое самочувствие^[175]. По выражению Р. С. Байниязова, правовая ментальность есть тот стержень, при помощи которого правовая культура обще­ства этнически «пульсирует», функционально обеспечивает собственную куль­турную «самость»^[176]. Собственно говоря, аналогичные задачи стоят и перед пра­вом, более или менее эффективно воздействующим на общество.

Для анализа этнических характеристик социальной эффективности права рассмотрим сами понятия «национальный менталитет» и «национальный харак­тер», имеющие в контексте нашего исследования существенное значение.

Понятие «национальный характер», также нуждающееся в осмыслении с позиций эффективности права, включает набор духовных, нравственных, соци­ально-психологических, поведенческих характеристик, которые определяют осо­бенности развития и функционирования социальных институтов, задают векторы

поступкам всем представителям и носителям национальной культуры. Характер народа образует определенная совокупность качеств, а не отдельные свойства. Эти свойства выражаются в различных областях, в том числе юридической, опре­деляют специфику правовой жизни общества, влияют на политику государства. И, конечно, определяют особенности социальной эффективности права в конкретной стране, конкретной правовой системе.

В психологической и социологической литературе подчеркивается, что че­ловеку всегда необходимо ощущать себя частью «мы», и этнос - не единственная группа, в осознании принадлежности к которой человек ищет определенную опо­ру в жизни. Но в наши дни этнос благодаря ряду присущих ему качеств является для человека одной из самых надежных групп защиты и поддержки. Это межпо­коленческая группа, она устойчива во времени и пространстве, для нее характерна стабильность состава, а каждый человек обладает устойчивым этническим стату­сом, его невозможно из состава этноса произвольно исключить.

В то же время нельзя не отметить того, что современные этнические общно­сти не имеют столь непререкаемых традиций и стабильной картины мира, многие элементы их культуры размываются. Этносы в значительной степени оторваны от традиций, поведение предков не рассматривается членами группы как модель. С другой стороны, мы видим усилия многих государств по сохранению националь­ной культуры, образа жизни, национальных традиций. Эти усилия осуществляют­ся в том числе и посредством права и правовых механизмов.

Данная проблематика актуальна и применительно к социальной эффектив­ности права в современной России. О. М. Пакус справедливо заметил, что рефор­маторские усилия в правовой сфере характеризовались отказом от существующе­го правокультурного опыта и юридического быта нации, ориентируясь на созда­ние в кратчайшие сроки новых юридико-политических основ общества на базе широкой компиляции зарубежных юридических институтов и текстов^[178].

В результате таких попыток реформирования российская правовая система потеряла начала саморегулируемости, а ее эффективность, в том числе социаль­ная, обеспечивалась в основном за счет административно-правового управления, то есть, по сути, искусственным путем. Результатом этого стало то, что нацио­нальная правовая жизнь утратила концептуальный социально-правовой стержень, определяющий задачи, содержание и социальное назначение права на конкретном историческом этапе. Все это требует научного и общественного переосмысления роли этнических факторов в социальном и правовом развитии, что важно и в плане повышения социальной эффективности права.

В процессе исследования данной проблематики в этническом контексте огромное теоретическое и прикладное значение имеют проблемы социально­психологической адаптации личности. Процессы адаптации и социализации яв­ляются важнейшими механизмами включения человека в общество и обществен­ные отношения, в социальные группы и коллективы, механизмами овладения че­ловеком социальным опытом, опытом социально-правового общения.

Современная правовая жизнь России далека от стабильности и устойчиво­сти, ибо в ее основе нет духовно-культурного правосознания и, как следствие это­го, соответствующей правовой культуры. Действующее законодательство отрыва­ется от основ национального менталитета, а наступающая массовая культура, оформляемая действующим правом, вступает с ним в противоречие.

По справедливому замечанию В. В. Сорокина, не одно поколение россий­ских юристов получило подготовку, которая лишает человека русской культуры национального, самобытного правосознания, ориентирует на служение букве за­кона, закладывает навыки законнического, казуистического отношения к праву¹. Такая «подготовка» не может сделать из юристов «творцов» подлинной социаль­

ной эффективности права. Она направлена на формирование защитников лишь буквы закона, который, к тому же, не всегда направлен на удовлетворение обще­ственных интересов и потребностей общественного развития.

Обеспечение социальной эффективности права и меры по ее повышению неразрывно связаны не только с изучением основ российской ментальности, но и с конкретной работой по гармонизации законодательства и менталитета народа. Ментальность несет в себе постоянство, устойчивость индивидуальных, группо­вых, массовых, общественных духовно-психологических структур российского сознания, выражает этногенетический код общества, национальный характер народа, образ его жизни, быта, культуры. Тем не менее, систематической работы по изучению российской ментальности в правотворческих и иных государствен­ных органах не ведется.

В современной литературе отмечается, что российское право характеризу­ется стертостью границ правовой, политической, социальной, нравственно­этической, религиозной нормативной систем, обладает некими сверхправовыми чертами. А, следовательно, отличительной особенностью российского права, как и правовой ментальности является единство правового и политического, правово­го и религиозного, правового и нравственного начал^[179]. Вот поэтому социальная эффективность немыслима в отрыве от общественной морали, в противовес ей. В этом плане взаимодополнение права и нравственности народа выступает важней­шим этническим фактором социальной эффективности права.

В данных условиях становится весьма трудным точное выделение эффек­тивности собственно права в отличие от других социальных регуляторов, а также определение роли именно норм права в достижении того или иного социального или психологического результата. Однако, такое выделение и не является самоце­лью, гораздо важнее само достижение социальной эффективности права в ее раз­личных проявлениях.

В контексте обеспечения социальной эффективности права становится оче­видным, что российскому государству необходима собственная продуманная концепция общенациональной правовой идеологии, отражающей особенности российского менталитета и образа жизни, которой в целостном (концептуальном) виде пока нет, что негативным образом сказывается на единстве правового про­странства России и не позволяет в достаточной мере использовать потенциал за­конодательства и иных юридических средств.

Итак, рассмотрим некоторые выделяемые в литературе особенности право­вого менталитета и связанного с ним образа жизни в современной России, кото­рые, как представляется, влияют на социальную эффективность права. При этом следует иметь в виду, что аксиологическая характеристика менталитета включает в себя как общечеловеческие, общецивилизационные, гуманитарные ценности, так и этнические, корпоративные, групповые, кланово-родовые и т.д.

По мнению Р. С. Байниязова, из многообразия ментальных ценностей выде­ляются этногенетические, синергетические, базисные, обусловливающие специ­фику этнической ментальности. Они дают возможность сохранить собственную идентичность, не раствориться во множественных соприкосновениях с иными правовыми культурами, юридическими символами. Данные особенности состав­ляют генетический код ментальности, который обусловливает особенности мыш­ления, чувствования, поведения представителей различных наций, народностей, социальных групп¹.

Учет и использование в законодательстве отмеченных особенностей право­сознания и правовой культуры русского народа являются необходимым этниче­ским фактором обеспечения социальной эффективности права.

Современными авторами отмечается, что «комплекс жизненных сил» рус­ской правовой культуры составляют следующие явления и процессы:

- единое мировидение и мировосприятие, в котором основным творцом Права признается Бог;

- идеалы, смыслы существования, высшие ценности, святыни, являющиеся конституирующими, вдохновляющими, консолидирующими началами Любви (Истины), Добра и Красоты;

- нравы, нормы, образцы поведения, отношения друг к другу, к труду, к се­мье, государству, правителю и т.д., которыми воспитывается стремление хранить себя в чистоте помыслов, удаляться от зла, не быть корыстными и властолюби­выми;

- традиции, обычаи, ритуалы, образование, воспитание как механизмы трансляции, воспроизводства «живой ткани» всего культурного организма;

- менталитет как глубинная структура культуры, пласт народного сознания, совокупность механизмов психологических реакций и базовых представлений, характерных для разных социальных общностей;

- православная религия как жизненная сила культуры, содержащая духов­ные пути прославления Права как проявления Святого Духа;

- чувство общности, единства, мощно переживаемое чувство «мы» людей русской культуры, соотнесение и самоназвание русского народа;

- эпические предания, фольклор, историческая память как сознательные и бессознательные культурные «шифры», «коды», в которых запечатлен историче­ский опыт этно - и культурогенеза русского народа, передающийся на уровне коллективного бессознательного;

- единая знаково-символическая и знаково-образная среда - это прежде все­го русский язык, мифические и архетипические образы, находящие воплощение в правовых положениях;

- государство как этнополитический статус русского народа и форма жиз­недеятельности социального тела русской культуры, выполняющая функции ор­ганизации, консолидации, защиты этнокультурной индивидуальности, стимуля­тора ее развития и процветания¹.

Не со всеми выделяемыми основами и особенностями можно согласиться, однако их анализ представляется полезным с точки зрения необходимости опре­

деления путей и форм повышения социальной эффективности права и ее этниче­ской составляющей.

Весьма интересно, например, что для отечественного правового менталите­та традиционно характерно противопоставление идеи закона и подзаконного акта. В правовом контексте, в юридической деятельности это вылилось в невероятно циничном доминировании всевозможных инструкций, приказов, распоряжений над волей закона. Все это, как представляется, связано с доминированием силы над правом, властной силы над правовым содержанием. Важнейшей задачей гос­ударства в современных условиях является переориентация общественного со­знания от установки на подчинение силе на установку на подчинение праву и за­кону как выражению справедливости. Это, естественно, отразится и на социаль­ной эффективности права, спектре и результативности его воздействия на обще­ственную жизнь.

Продолжим характеристику черт российской, в первую очередь русской ментальности и правовой культуры, влияющих на социальную эффективность права. В литературе нередко говорят о комплексе социально-государственной неполноценности и боязни перемен, который выражается в «понимании ущербно­сти, порочности и бесперспективности господствовавшей испокон веку системы общественных отношений»^[180]. Утверждается также, что российскому менталитету присущи этатизм, психологическая амбивалентность, слабость индивидуального начала, противопоставление идеи закона и идеи правды, юридического установ­ления и нравственного чувства^[181].

Различными авторами выделяется также ряд других особенностей совре­менной российской правовой ментальности, например, следующие:

1. Юридический менталитет российского общества изначально характери­зовался и до сих пор характеризуется небрежным, отрицательным отношением к праву. Юридические ценности в российском обществе не воспринимались и не

воспринимаются до сих пор в качестве необходимых для его существования и развития.

2. Этатизм, чрезмерная, неоправданная и необоснованная ориентация на государственную власть. Индивид не обладает чувством позитивной правовой от­ветственности и долга.

3. Кризисное состояние менталитета, поиск новых праксеологических уста­новок. Это усилило традиционную для российского менталитета психологиче­скую амбивалентность.

4. Противоречивое, пренебрежительное или безразличное отношение к субъективным правам и свободам и др.

Как видим, означенные специфические характеристики отнюдь не способ­ствуют повышению социальной эффективности права, поэтому правовая полити­ка и идеологическая работа государства должны быть направлены на преодоление данных тенденций и нивелирование соответствующих характеристик.

Представляется в то же время, что уровень правового нигилизма, правового безразличия, кризисности отечественной ментальности у ряда авторов явно за­вышен, а их оценка имеет некий оттенок «ментальной неполноценности». Так, например, М. О. Гершензон полагал, что русское сознание не выработало «своих жизненных ценностей и не переоценивало их постоянно, как это было на Западе; поэтому у нас и в помине не было своей, национальной эволюции мысли»^[182].

В связи с этой еще одной негативной оценкой следует заметить, что посто­янное изменение правовой мысли еще не свидетельствует о ее «развитости» или «неразвитости».

Интересные особенности российской ментальности, отразившиеся в отече­ственной философии права, отмечал П. И. Новгородцев:

1. Идеал - соборность, свободное единство;

2. Единственно правильный путь к идеалу - свободное внутреннее обновле­ние людей;

3. Не конституции, а религии образуют высший продукт духовного творче­ства. Не государство, а церковь воплощает с величайшей глубиной и полнотой истинную цель истории и культуры;

4. В процессе общественного строительства право и государство представ­ляют собой лишь вспомогательные ступени этого развития, которые сами по себе слишком слабы для преобразования жизни и др.^[183]

По сути, эти особенности во многом определяли и специфику национально­го правосознания и национальной правовой культуры, влияющую на само пони­мание социальной ценности и социальной эффективности права. Достижение ука­занных идеалов либо движение к ним фактически и означает в общественном со­знании социальную эффективность права.

Существенной специфической особенностью российской правовой культу­ры можно считать неразвитость и поверхностный характер либеральных тради­ций. И это вполне объяснимо и закономерно. Будучи огромной евроазиатской державой, Россия, заключая в себе разнообразие различных национальных куль­тур и одновременно являясь главной хранительницей святынь Православия, не могла впитать в себя основы западного плюрализма, угрожавшего ей распадом. Однако остается вопросом, является ли степень развития либерализма в обществе и соответствующий либерализм регулирования показателем социальной эффек­тивности права.

Иногда в литературе упоминают такую черту политико-правовой культуры в современной России, как желание народа дистанцироваться от власти и стать объектом управления, вместо того, чтобы самому управлять общественными и государственными делами. Думается, что эту черту можно было бы назвать стремлением к политико-правовому делегированию. Очевидно, что политико­правовое делегирование является мощнейшим антифактором социальной эффек­тивности права, поскольку подразумевает самоустранение народа от решения многих своих проблем, самоустранение от обустройства общественной жизни в

национальном масштабе. Поэтому вовлечение граждан и институтов гражданско­го общества в систему общественного управления остается актуальной задачей общественной жизни в современной России, в том числе в контексте обеспечения социальной эффективности права.

В современном российском обществе в общественном сознании возрастает расчет на власть как таковую, на ее силу, возможности и авторитет, а отсюда вы­текает возвеличивание власти как самодостаточной социальной ценности. Имен­но власть с ее сильными и подчас жесткими действиями связывается в представ­лениях многих людей с образом «крепкой государственности», способной разре­шить острые проблемы нашего развития.

Вот поэтому именно деятельность власти играет решающую роль в обеспе­чении социальной эффективности права, такая задача возлагается на власть обще­ственным сознанием. Однако представляется необходимым более активно ис­пользовать потенциал гражданского общества, его институтов в поиске решений совместных проблем, проблем не только социальных, но и специфически право­вых.

Очевидно, для того чтобы законодательство государства стало эффектив­ным, само государство должно завоевать авторитет и уважение «своих» этниче­ских общностей. Такой авторитет должен являться итогом многолетней работы государственных структур по всесторонней поддержке и воспитанию членов об­щества, по внедрению в национальное сознание и общественную практику идеа­лов социального единства, солидарности, духовности, единства власти и народа. Это трудная, кропотливая работа, которая охватывает не одно поколение людей и включает правовую сферу приложения.

С нежеланием участвовать в управлении государством в правовой сфере во многом связаны и так называемые правовой нигилизм и правовой негативизм. Правовому нигилизму при этом даются самые различные определения в литера­туре. Так, В. А. Туманов дает следующее определение: «Правовой, или юридиче­ский, нигилизм есть скептическое и негативное отношение к праву вплоть до полного неверия в его потенциальные возможности решать социальные пробле-

мы»^[184]. В коллективной монографии «Право и политика современной России» ана­логичным образом определяется правовой негативизм^[185]. По мнению В. В. Сороки­на, правовой нигилизм связан с отрицанием социальной ценности права как тако­вой, а при правовом негативизме правонарушитель осознает ценность правового регулирования для общества, но его личные интересы в данный момент расходят­ся с общественными^[186]. Б. А. Кистяковский в свое время указывал, что «широкими кругами нашего общества право до сих пор не признавалось и не признается са­мостоятельной силой, регулирующей, направляющей, созидающей различные формы личной и общественной жизни, каковой оно является по своему подлин­ному существу»^[187].

По справедливому замечанию К. С. Аксакова, «Россия никогда не обого­творяла права, никогда не верила в его совершенство, совершенства от него не требовала», «смотрела на него как на дело второстепенное, считая первостепен­ным делом веру и спасение души»^[188]. О. В. Мартышин в этом же ключе отмечает, что в России вера, истина, справедливость ставились религиозным сознанием выше закона, что по-своему верно, но в то же время легко может привести к пра­вовому нигилизму, к желанию действовать на основе высших критериев и сооб­ражений в сфере, где должны царить законы^[189].

Нельзя не признать, что пренебрежительное отношение к законодательству даже при уважении к другим регуляторам является существенным антифактором его эффективности, в том числе социальной.

Однако, можно согласиться и с мнением В. В. Сорокина о том, что пред­ставление о России как о стране правового нигилизма исторически недостоверно и недобросовестно. Активно используя исконно русские слова «право», «справед­

ливость», «управление», авторы не дают себе труда обнаружить, что эти понятия являются феноменом русской национальной правовой культуры^[190].

Вообще, если мы и можем говорить о правовом нигилизме как характери­стике российского правового менталитета, то лишь по отношению к позитивному праву, его конкретным предписаниям, т.е. к результатам законотворческой дея­тельности государства как внешней силы, к законодательству. Согласно отече­ственной ментальной традиции право есть путь к правде, к справедливости и честности в человеческих отношениях, попадающих в сферу правового регулиро­вания. Для русского рассудить по праву - значит рассудить по правде и справед­ливости. Поступить по праву - значит поступить по совести, по-честному. Так, в «глубинах» русской души право отождествляется с совестью, истиной, правотой. Это еще раз подчеркивает необходимость и обоснованность разграничения не только понятий «право» и «закон» применительно к российскому менталитету, но и понятий «эффективность норм законодательства» и «эффективность права», «социальная эффективность права».

Думается, что то, что некоторые авторы называют российским правовым нигилизмом, представляет собой, по сути, нигилизм законодательный, непризна­ние норм законодательства, неподчинение законам государства. И связан он в значительной мере, как представляется, с ущербностью и изъянами государствен­ной политики, с отчуждением личности от государства, с игнорированием в зако­нодательстве особенностей национального менталитета. Нигилизм по отношению к законодательству государства в значительной мере связан и с тем, что это зако­нодательство не обладает ни надлежащей социальной ценностью, ни социальной эффективностью.

Вообще полагаю, что между социальной эффективностью западного права и социальной эффективностью права в современной России, помимо сходств, име­ются и некоторые весьма значимые отличия. Если социальная эффективность за­падного права выступает как надлежащее обеспечение и надлежащая защита прав и свобод человека и гражданина, общества в целом, в том числе защита социаль­

ная, то эффективность права в его социальном измерении в России означает, по­мимо уже охарактеризованных ранее моментов, эффективное понуждение чело­века, в том числе государственного служащего, к исполнению своего долга, к гармоничному взаимодействию с другими членами общества.

Основа российского юридического устройства - не борьба за свои права, не самодовлеющая автономная личность, а взаимопомощь и солидарность людей, основанная на гражданском долге. И именно в этом контексте должна вестись ра­бота по повышению социальной эффективности права, обеспечению реализации его требований.

В литературе справедливо отмечается, что «юридизм» русского права, его «техничность» - не в рациональном конструктивизме, а в особой социокультур­ной наполненности права. Юридизм русского права обусловлен синтезом таких черт правовой российской ментальности, как духовность и государственность, ко­торая имеет форму права-долга, права-ответственности, и состоит этот юридизм прежде всего в направленности на установление духовно-гармоничных человече­ских взаимоотношений на основе отказа от ярко выраженного индивидуализма (индивидуального эгоизма)^[191]. Это предопределяет принципиально иную социо­культурную направленность российского права и правосознания по сравнению с европейской традицией. Соответственно, это предопределяет и специфику в по­нимании социальной эффективности права, его социальных целей и социального назначения.

Социальная эффективность права в данном контексте будет выражаться в торжестве духовности, чувства долга и справедливости в общественной жизни и общественном сознании. По-иному должна и вестись работа по повышению соци­альной эффективности права. Думается, что на первый план по значимости для общественного существования и развития в России выходит не эффективность права как системы норм государства, т.е. не эффективность законодательства, а эффективность права как обеспечение созидательной, стабильной, согласованной

и солидарной жизни в рамках справедливого, духовного и традиционного поряд­ка. Такая эффективность однозначно носит этносоциальный характер.

Российская ментальность ориентирована на поиск справедливости в соци­альной жизни больше в религиозных, духовных ценностях, чем в позитивном праве, законе. Последние не вызывают в сознании российского гражданина осо­бых положительных чувств и эмоций, ибо в его представлении (ставшем менталь­ной установкой) в позитивном праве нельзя найти правду, справедливость. Для него право есть скорее средство, инструмент государственного принуждения, своеобразная юридическая «палка», имеющая, главным образом, один конец - ка­ра, насилие, наказание, ответственность. И в гораздо меньшей степени законы государства выступают для общественного сознания в виде гуманных, справедли­вых правовых средств защиты личности.

В. Н. Синюков не без оснований указывает: «Русское правовое сознание не может сделаться подвластным праву как форме, пусть даже определяемой рацио­нально выведенной естественной необходимостью»^[192]. Именно Правда как тради­ционная нравственность русского народа выступает пределом, границей и этало­ном Права, согласованным с Божественными заповедями^[193].

Это, как представляется, оказывает влияние и на степень и характер соци­альной эффективности права, его роль в общественной жизни.

К сожалению, реальностью современной общественной жизни стало паде­ние авторитета и социальной ценности права в общественном сознании и в реше­нии практических дел, общественное представление о бессилии права перед сложными и жестокими реалиями жизни, утрата веры в него как в универсальное и эффективное средство решения социальных проблем. Не снимая «вины» с само­го действующего российского законодательства, хотелось бы заметить, что нема­лая доля ответственности за подобное положение дел лежит на государственных органах, применяющих соответствующие правовые предписания. И здесь еще раз

хотелось бы указать на необходимость формирования в национальном правосо­знании идеи авторитета права как средства решения социальных проблем и осно­вополагающего социального регулятора. Это должно стать ментальной основой социальной эффективности права.

В литературе высказано мнение, что русская правовая культура отличается слабостью личностного и, следовательно, правового начала в культуре вообще; широким распространением неправовых регуляторов в обществе: моральных, мо­рально-религиозных, корпоративных и т.д.; отрицательным отношением право­славной религии к фундаментальным устоям правового общества, а тем самым и праву, правовой культуре^[194]. Думается, что это свидетельствует не об ущербности, а напротив, о разносторонности социального регулирования в России, его много­плановости. Очевидно, что гармоничное сочетание с другими социальными регу­ляторами этносов России является важным фактором социальной эффективности права. А осознание этой гармоничной связанности и взаимодополняемости в об­щественном сознании должно стать важным ментальным фактором социальной эффективности права.

Социальная эффективность права в значительной мере зависит от того, что И. А. Ильин назвал признанием права. Он писал: «Признание положительного права состоит в том, что человек, усмотрев с очевидностью его объективное со­держание и его субъективное значение, добровольно вменяет себе в обязанность соблюдение его правил и воспитывает в этом направлении не только свои созна­тельные решения, но и свои непосредственные, инстинктивные хотения и поры­вы. Он совершает этим своеобразное духовное приятие положительного права, и это приятие требует особой зрелости ума и воли, особого равновесия души пото­му, что оно должно совершиться с отчетливым сознанием всегда возможных глу­боких несовершенств положительного права»^[195].

Здесь мы подходим к важнейшему этносоциальному фактору социальной эффективности права - формированию гражданской и этносоциальной зрелости, предполагающей взвешенную оценку событий социальной жизни, стремление народа к конкурентному, но конструктивному развитию. Такая зрелость, помимо прочего, предполагает активную деятельность каждого гражданина и социума в целом по совершенствованию общественной жизни и ее правового регулирова­ния.

Продолжим характеристику черт национального менталитета в контексте их влияния на социальную эффективность права. Р. С. Байниязов выделяет также та­кие черты психологии российской ментальности, как иррациональность, алогич­ность, импульсивность, внушаемость, наивная идеалистичность, стремление к справедливости, терпимость, тесная связь с религиозными ценностями^[196].

Представляется, что соответствие действующего законодательства народ­ным представлениям о справедливости, а также основополагающим религиозным ценностям, прежде всего православным, является значимым этносоциальным фактором его социальной эффективности. В то же время такие черты, как им­пульсивность, внушаемость могут легко превратить общественное сознание в объект для манипуляций, в том числе правовыми средствами. Влияние же их на социальную эффективность права может быть как положительным, так и отрица­тельным.

Весьма существенными этническими факторами социальной эффективно­сти права должны, как представляется, стать коллективизм и коллективный соци­альный контроль внутри этноса. К сожалению, характерной чертой многих совре­менных обществ, в том числе российского, является ослабление коллективистских начал, инструментов коллективного социального контроля. При этом ослабление такого контроля обосновывается различными псевдодемократическими идеями, например, недопустимостью ограничения прав человека. Думается, что именно различные формы социального контроля не просто должны быть «прописаны» в нормах действующего законодательства, но и призваны стать препятствием про­

тив «социального сепаратизма» личности, злоупотреблений субъективными пра­вами, подрывающих изнутри социальную эффективность права.

Другой этнической чертой русского народа выступает глубокая взаимосвязь социального уклада с духовными традициями и устоями. Русский народ характе­ризуется особенным одухотворенным смыслом и образом жизни. Душевность и духовность русских, имеющие корни в Православии, предполагают приоритет ду­ховно-нравственных мотивов поведения по сравнению с мотивами материальны­ми, экономическими, политическими и собственно правовыми. Как известно, именно православие дало русскому народу живое и глубокое чувство совести, справедливости и святости, верное осязание греха, дар покаяния, идею аскетиче­ского очищения, острое чувство Правды, а, следовательно - способность четкого различения правомерного и противоправного. Вот поэтому социальная эффектив­ность права в России неотделима от духовности и нравственности действующего законодательства. Недаром в свое время К. С. Аксаков противопоставлял «внеш­нюю правду», «буржуазно-мещанскую» «вексельную честность» Западной Евро­пы «внутренней правде - справедливости Руси»^[197].

Противопоставляя западное и российское мировоззрение, В. В. Сорокин верно замечает, что античный мир был носителем и выразителем культа закона. Закон был основной стихией, в которой вращались все его понятия и представле­ния. Законнический тип мировосприятия порождал соответствующую юриспру­денцию. Не так обстояло дело на Руси. В русской традиции нет и следа рациона­листического формализма в правовой сфере, здесь разум и чувства не враждебны. Западные общества, являющиеся преемниками античного мира, проникнуты ду­хом юридизма, концепцией римского права, воспитывали своих граждан на прин­ципах законничества. Западная культура является юридизированной, она никогда не была правовой; в ней делается ставка на юридическую властную волю и раци­оналистическое выражение нормативов поведения. Стихия любви и милосердия западной культуре чужда и непонятна, ей ближе стихия контракта, авторитета,

покорения, конкуренции, лишенная совести и Бога. Западная юридическая (не­правовая) культура запрограммирована на расчет и пользу, выгоду и кару, сделки и формализм^[198].

В этой связи хотелось бы заметить, что при всех рассуждениях об «особом русском пути», «особой одухотворенности социальной жизни» и т.д. современно­му праву России невозможно не взаимодействовать с такими критикуемыми фе­номенами, как расчет, выгода, сделки и т.д. Более того, самоустраняясь под пред­логом некой самобытности от регулирования новых актуальных вопросов обще­ственной жизни, право современной России обрекло бы себя на социальную не­эффективность. И в данном контексте не всегда право должно подстраиваться под особенности национального правосознания, а наоборот, правосознание в целом ряде случаев должно адаптироваться к особенностям развития позитивного права.

Продолжим этнопсихологическую характеристику качеств русского чело­века, влияющих на социальную эффективность права в России. Как известно, проблема этносоциальных и психологических черт русского народа получила освещение еще в дореволюционной отечественной литературе. Например, Н. О. Лосский указывал на такие черты, как искание абсолютного добра, доброта, широта души, но в то же время и недостаток самодисциплины^[199]. И. А. Ильин, ха­рактеризуя кризис правосознания в современной ему России, писал, что «образо­ванные» и необразованные круги народа одинаково не верят в объективную цен­ность права и не уважают его предписаний; они видят в нем неприятное стесне­ние, или в лучшем случае - удобное средство для защиты и нападения. Правосо­знание сводится к запасу непродуманных сведений из области положительного права и к умению «пользоваться» ими^[200].

Думается, что эта характеристика с известными оговорками относится в значительной мере и к современному российскому обществу. И государственной власти в связи с этим не просто есть над чем задуматься, организуя свое социаль­

но-правовое взаимодействие с народом, а необходимо разработать государствен­ную программу повышения уровня правосознания и правовой культуры, включа­ющую как федеральный, так и региональный уровни. Соответствующие законода­тельные меры уже начинают приниматься, но этого явно недостаточно.

Интересным для изучения этнических характеристик эффективности, но не бесспорным, представляется мнение В. В. Сорокина о том, что главным недугом российской национальной ментальности является отсутствие не правосознания европейского типа, а творческого воспитания своего собственного и неповтори­мого правосознания, укорененного в сознании и психологии российского народа, в его этических, исторических, культурных и религиозных традициях^[201]. В этом контексте можно утверждать, что отсутствие четких психологических ориентиров не может не сказываться негативно на эффективности права, прежде всего соци­альной. Однако нельзя согласиться с тезисом об отсутствии в российской мен­тальности собственного оригинального правосознания, и многочисленные науч­ные труды по этой проблематике этот вывод успешно опровергают.

В литературе выделяется целый ряд других этнопсихологических черт рус­ского народа, имеющих значение для обеспечения эффективности права, в том числе социальной. В. Ф. Степанов, рассматривая особенности и свойства россий­ской государственности, ставит их в зависимость от особенностей государствен­ного управления в России. Фактически же многие называемые им свойства госу­дарственности по сути являются особенностями российского национального со­знания, в том числе политического и правового. Так, он выделяет следующие тра­диционные свойства российской государственности и особенности государствен­ного управления в России:

1. Идеология мессианства, стремление к тотальной переделке общества, к строительству справедливого нового мира, отсутствие ориентации на длитель­ную перспективу, стремление к форсированному успеху, внешнему блеску.

2. Потребность в сильной власти; в силу исторических и географических причин поглощение общества государством и одновременное отчуждение народа и власти.

3. Неоформленность национального самосознания, склонность к бунту.

4. Слабое развитие правосознания, идей свободы личности и свободного труда.

4. Разъединенность общества, отсутствие постоянной и устойчивой консо­лидации в силу географических и иных причин.

5. Чрезмерный упор на коллективизм, агрессивное восприятие индивиду­альности; дефицит инициативы, ответственности, самодеятельности.

6. В основном личностный характер служебных взаимоотношений и др.^[202]

Думается, что, в противовес упомянутым весьма пессимистическим оцен­кам, идеалом общественного и правового развития, залогом эффективности права должно стать органичное соединение силы государства, его высокого авторитета с активностью институтов гражданского общества, правдолюбием и высокой нравственностью народа и возможностями для свободного развития личности.

Весьма интересную характеристику качествам русского народа, российской ментальности, в том числе современного периода, дает В. С. Барулин. В частно­сти, он выделяет ряд качеств, объединяемых термином «комплекс долготерпели- вости». Суть этого комплекса заключается в способности длительное время выно­сить трудности социального существования. Это означает, что при возникающих трудностях и сложностях жизни человек не впадает ни в депрессию отчаяния и разочарования, ни в экзальтацию борьбы, а продолжает, как и прежде, длительное время делать свое жизненное дело, несмотря на выпавшие на его долю невзгоды^[203]. Еще В. Ключевский в этом плане отмечал: «В Европе нет народа менее избало­ванного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и

более выносливого»^[204]. Об этом же писал И. А. Сикорский: «Отличительную черту славянства составляет терпение. С психологической точки зрения терпение пред­ставляет собой напряжение воли, направленное к подавлению физического или нравственного страдания; отсутствие сентиментальности, стоическая покорность судьбе и готовность страдать - если это необходимо - составляют самый характе­ристический облик русского терпения. Терпение и покорность судьбе несомненно должны быть признаны за самые выдающиеся особенности русской души»^[205].

Можно указать в контексте нашего исследования на ряд недостатков этого комплекса. Дело в том, что способность человека адаптироваться к самым раз­личным условиям ослабляет импульс к изменениям, в том числе прогрессивным, снижает его энергию и волю к преобразованию социальной действительности. Долготерпеливость становится основой социальной пассивности человека, его установки на то, чтобы удовлетворяться тем в социальной жизни, что есть. Фак­тически это значит определенное примирение с недостатками, изъянами, неспра­ведливостями бытия. Этот комплекс социально опасен и в том смысле, что он яв­ляется почвой для развития социальных противоречий до самых острых, критиче­ских состояний.

Необходимо заметить и то, что данный комплекс создает благоприятную почву для ущемления государством посредством законодательства прав и закон­ных интересов человека, утраты регулятивной системой государства качеств ан­тропологической и социальной адекватности, что ставит под сомнение обретение этой системой подлинной социальной эффективности, основанной на психологи­ческой солидарности общества, на авторитетности государства и права в обще­стве, на активном участии граждан в совершенствовании политической и право­вой системы.

Представляется, что терпение не может и не должно составлять основу пси­хологической реакции общества на право, правовые предписания, хотя в опреде­

ленных кризисных, экстремальных для государства условиях может стать значи­мым фактором эффективности права.

С комплексом долготерпеливости, на наш взгляд, связана и другая черта российской ментальности, с которой необходимо вести постоянную идеологиче­скую борьбу - представления о светлом будущем, которое наступит помимо уча­стия в этом конкретного человека. Как отмечал С. Л. Франк, «русские люди во­обще имели привычку жить мечтами о будущем; и раньше им казалось, что буд­ничная, суровая и тусклая жизнь сегодняшнего дня есть, собственно, случайное недоразумение, временная задержка в наступлении истинной жизни, томительное ожидание, нечто вроде томления на какой-то случайной остановке поезда; но зав­тра или через несколько лет, словом, во всяком случае, в скором будущем все из­менится, откроется истинная, разумная и счастливая жизнь, весь смысл жизни - в этом будущем, а сегодняшний день для жизни не в счет. Это настроение мечта­тельности и его отражение на нравственной воле, эта нравственная несерьезность, презрение и равнодушие к настоящему и внутренне лживая, неосновательная иде­ализация будущего - это духовное состояние и есть ведь последний корень той нравственной болезни, которую мы называем революционностью и которая загу­била русскую жизнь»^[206]. Н. А. Бердяев в свое время верно писал о том, что «рус­ский народ, по своей вечной идее, не любит устройства этого земного града и устремлен к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму»^[207]. Другими словами, суще­ствование народа и государства с его подчас несправедливым законодательством увязывалось с провозглашением их высокого предназначения, а высокая цель как бы оправдывала многие лишения политической и повседневной жизни, ошибки и злоупотребления в деятельности правящих структур. Часто необходимость уста­новления и соблюдения каких-то правовых норм, в том числе социально защи­щающих личность, отходила в сторону во имя достижения этих провозглашаемых эфемерных ориентиров.

В этой связи считаю, что значимым фактором социальной эффективности права должна стать пропаганда ежедневной конструктивной, социально полезной активности; постоянной целеустремленности; созидательности как неотъемлемых составляющих благополучия в будущем. Необходимо также разработать формы и методы борьбы с такими крайностями общественного правосознания, как, с одной стороны, революционность и нетерпимость, с другой - самодовольство, леность, отказ от саморазвития, самоанализа и социальной активности. Все это должно стать важным направлением повышения социальной эффективности права в кон­тексте его мировоззренческой, ментальной основы.

Другой специфической и весьма интересной для данного исследования ха­рактеристикой российской ментальности в литературе считается так называемый силовой комплекс. Суть этого комплекса заключается в том, что в основу само­утверждения человека, его отношения к другим людям положена сила. Она может быть самой различной природы: физическая сила, сила власти, сила распоряжения определенными благами, сила запрета, сила репрессий, сила идей, сила традиций и т.д. Сопричастность человека этой силе, ощущение собственной силы - или слабости перед ней - может быть основой самооценки человека, его мироощуще­ния, которые могут быть положены в основу отношения к другому как сильного к слабому. В данном комплексе сила может рассматриваться как критерий ценност­ных ориентаций человека, когда люди, явления рассматриваются как носители, воплотители, символы силы^[208].

В этом же контексте поиск власти, престижа и обладания является путем избавления человека от психологического состояния тревожности. Ощущение власти может возникнуть у нормального человека благодаря реализации его силь­ного качества, будь то физическая сила, умственные способности, зрелость или мудрость^[209]. Такой поиск власти, престижа и обладания характерен для массового российского правосознания, в том числе в современный период.

Очевидно, что социальная эффективность права в любом государстве не должна основываться на силовом комплексе. Самореализация личности, социаль­ных групп, общества в целом посредством права, составляющая основу его соци­альной эффективности, должна базироваться не на силе, а на принципах права, на созидательности и взаимопомощи. Опора норм законодательства на силу государ­ства должна носить вспомогательный, субсидиарный характер, в том числе в об­щественном сознании. Главным должно стать представление о социальной ценно­сти и необходимости права как интегрирующей силы общества, инструмента ре­шения социальных проблем.

К другим чертам российской ментальности (к слову, с разной степенью обоснованности) относят культ лидера, причем нередко харизматического плана, трудолюбие, привычку к общинно-коллективным, совместным формам труда, идеалистически-романтическое восприятие мира, склонность подчиняться власти и органическое недоверие к ней, низкий уровень социальных потребностей и т.д.

Правосознание российских граждан, по справедливому замечанию О. В. Соловьевой, основывается на практике социальных отношений, и расхожде­ния между «нормативным» (предписываемым законом) и «обыденным» правосо­знанием в немалой степени отражают разрыв между законом и жизнью. Изучение этих расхождений, по ее мнению, - важная задача социальной психологии, име­ющая значение для совершенствования практики законотворчества^[210]. Однако та­кие расхождения мало изучить и выявить. Их необходимо еще и эффективно и в наибольшей степени социально безболезненно преодолеть. Поиск путей такого преодоления, в том числе в контексте повышения социальной эффективности права, является насущной задачей юридической науки и практики.

Вызывают возражения упоминаемые иногда в литературе такие этнические характеристики, как склонность к анархизму и бунту, низкий уровень самоуваже­ния и самооценки, а также сочетание милосердия и в то же время жестокости, от­

сутствие способности оценить в себе и в другом свободного автономного субъек­та, обладателя определенных незыблемых прав и др.

Важнейшей этнической основой социальной эффективности права в совре­менной России должен стать называемый так в литературе комплекс трудящегося. Суть развития этого комплекса в том, чтобы «каждый человек стремился макси­мально интенсифицировать свои созидательные силы, чтобы эти силы развива­лись в сторону самостоятельности, инициативности, предприимчивости, ответ- ственности»^[211]. Этот комплекс призван стать, как представляется, одной из этносо­циальных основ не только эффективности права, но и всего социального развития, хотя предложенное название этой специфической этносоциальной черты, на мой взгляд, не слишком удачно.

Весьма безрадостную картину в отношении особенностей национального менталитета рисует Р. С. Байниязов, по мнению которого современному россий­скому менталитету присуща не только политическая демагогия и популизм, но и эклектичность воззрений, представлений, взглядов, идей. До сих пор обществу непонятны цели государственного строительства. Власть, по его мнению, не дает на этот вопрос конкретного ответа, ограничиваясь ссылкой на переходный харак­тер нынешнего этапа развития общества, что усиливает неверие народа в эффек­тивность власти^[212].

Думается, что картина, нарисованная Р. С. Байниязовым более 15 лет назад, для настоящего времени чересчур пессимистична и вообще исключает какую бы то ни было эффективность права. Также нельзя согласиться с ним в вопросе отно­сительно «целей государственного строительства». Каковы должны быть эти це­ли, где они должны быть закреплены, насколько все это будет способствовать со­циальной эффективности права, - эти вопросы остаются у него открытыми.

Однако, несомненно то, что формирование представлений о целях общества и государства в народном правосознании является важным фактором обеспечения

социальной эффективности права, в том числе на современном этапе социального развития.

Хотелось бы также заметить, что борьба за повышение социальной эффек­тивности права в современной России неотделима от работы с саморегуляцион- ной системой личности. Развитие самоконтроля, самодисциплины, психологиче­ская помощь гражданам в рамках этноса должны находиться в сфере постоянного внимания государства и институтов гражданского общества. Необходимо также формирование уважения к институту частной собственности и комплексу обяза­тельств, связанных с осуществлением права собственности и иных вещных прав. Данные особенности, не получившие развития в национальном менталитете, должны целенаправленно формироваться. Полагаю, это станет одним из факторов повышения социальной эффективности права.

Подведем некоторые итоги. Россия, заключая в себе множество различных национальных культур и одновременно являясь главной хранительницей святынь Православия и основ русского менталитета, не может в современных условиях позволить себе западного культурного плюрализма, грозящего ей социальным и нравственным распадом. Не может стать такой плюрализм и основой социальной эффективности права.

В то же время в культурном и политико-правовом плане конец 20 - начало 21 века отмечены в России новой мощной волной глобализации и вестернизации. Результатом этой волны явилось не только свободное приобщение определенных групп российского общества к мировой культуре, но и глубокий кризис нрав­ственных устоев народа, которому навязываются худшие образцы массовой куль­туры и западного образа жизни, имеющего и правовое оформление. В этих усло­виях подрываются основы для этносоциальной эффективности права, законода­тельство теряет авторитет в общественном правосознании. Все это вновь ставит на повестку дня вопрос о необходимости критического анализа предлагаемых со­циальных, идеологических и правовых нововведений, о переосмыслении вопро­сов взаимодействия правовой системы России с международным правом, в том числе в контексте необходимости обеспечения социальной эффективности права.

В современной России анализ народного менталитета, изменений в массо­вом правосознании и образе жизни становится насущной необходимостью не только для социологии и социальной психологии, но и для юриспруденции, в том числе для выявления и формирования этнопсихологических факторов социальной эффективности права.

В настоящее время в России сосуществуют две различные модели ценност­ных систем. Одна из них тяготеет к постиндустриальной индивидуалистической модели ценностей западного типа, а другая связана с носителями традициона­листской российской ментальности и тяготеет к патриархально-коллективистской модели ценностей^[213]. Естественно, в этих условиях особую остроту приобретают проблемы поиска обеспечения единой сбалансированной ценностной основы, ценностной составляющей социальной эффективности права, основанной на об­щественном консенсусе и компромиссе.

Важнейшая задача государства и права на современном этапе развития Рос­сии - сознательное, целенаправленное формирование общественного, в том числе национального правосознания. Перспективы развития права и в нынешнюю эпо­ху, и в последующее время связаны с обогащением права социальными и духов­ными ценностями. Можно говорить об обогащении права духовно-социальными и этническими ценностями как о важном ценностном показателе повышения его социальной эффективности.

Глобализация и универсализация общей и правовой культуры, американ­ский «культурный империализм» ведут к упрощению и стандартизации многих мировых культур, культуры вообще. В этом плане российский опыт непрерывно­го духовного и культурного поиска может оказаться гораздо более ценным, чем уподобление чуждым для русской культуры культурно-правовым образцам и раз­личного рода «догоняющим стратегиям» либо их огульная критика.

Попытки «привить» российской культурной и правовой действительности западные либеральные политико-правовые ценности привела по сути к домини­

рованию индивидуалистических теоретических конструкций приоритета прав че­ловека над любой социальной общностью и господства гражданского общества над государством. Следовательно, серьезной проблемой для теоретико-правовой науки является проблема теоретического обоснования соотношения прав лично­сти, с одной стороны, и государственного и общественного интереса, - с другой, которая, по-видимому, в нашей стране должна решаться исходя из приоритета по­следнего, исходя из особенностей национально-исторических традиций.

Общество обладает сложной неоднородной структурой, включает малые и большие группы, объединенные по различным признакам, в том числе этниче­ским. В этих условиях полное соответствие принимаемых норм интересам всех социальных групп, их культуре и ожиданиям становится весьма проблематичным. В то же время представляется вполне возможным учитывать некоторые общие тенденции в развитии массового правосознания, отслеживать эволюцию социаль­ных и групповых интересов и ожиданий. Думается, что общественные обсужде­ния, семинары и консультации по вопросам социальных ожиданий, идеалов, цен­ностных ориентаций с участием представителей правотворческих органов, науч­ных и этнических общественных организаций должны стать постоянными на фе­деральном и региональном уровнях и сопровождаться выработкой конкретных рекомендаций по совершенствованию законодательства.

Итак, социальная эффективность права имманентно включает этническую составляющую, поскольку, когда мы говорим о социуме, мы имеем в виду обще­ство, созданное определенным этносом или группой этносов, объединенное об­щей культурой и менталитетом.