Нормы и логика: Ганс Кельзен и Ота Вайнбергер об онтологии норм

В качестве критики по поводу настойчивости Кельзена в вопросе неотделимости акта и нормы Вайнбергер добавляет: «Нормативные предложения можно очень хорошо понимать, даже если нет соот­ветствующего акта воли... В любом случае, этот конструкт значения нормы может сделаться объектом рассмотрения без того, чтобы су­ществовал акт воли»574.

Вайнбергер интерпретирует кельзеновское определение нормы как «смысл (Sinn) актов воли», что влечет принятие гилетической концепции норм, а это, как я полагаю, противоположно, по мень­шей мере, духу теории Кельзена. Несомненно, что определение Кельзена несколько невразумительное и дает пищу для разных ин­терпретаций. Однако, в отличие от Вайнбергера, я склонен пола­гать, что в этом контексте термин ‘Sinn’ относится не к смыслу линг­вистического выражения, но к его силе, т.е. к иллокутивному акту, осуществляемому говорящим. То, что термины «значение» и ‘Sinn’ часто используются в этом особом смысле, хорошо известно благо­даря Дж.Л. Остину575. Трудно сказать, в каком именно смысле Кель­зен намерен использовать 'Sinn', но я не слишком заинтересован в том, чтобы установить действительные намерения Кельзена. Мой интерес скорее состоит в том, чтобы дать последовательную интер­претацию его главных идей, и один из способов толковать Кельзена последовательно — это понимать 'Sinn' как относящееся к силе, а не к значению, хотя это и не единственный способ.

Так или иначе, аргумент Вайнбергера о том, что мы можем по­нимать нормативные предложения, не доказывает, что существует

нечто вроде прескриптивного значения. Здесь термин «понимать» определенно двусмысленный. Его можно отнести не только к зна­чению, но также и к силе, как если бы кто-то сказал: «Я понимаю, что он желает приказать мне сделать что-то, но я не понимаю что именно, потому что я не знаю языка, на котором он говорит».

С другой стороны, для того чтобы обеспечить возможность ло­гики норм, недостаточно постулировать прескриптивные значения. Разумеется, если экспрессивная концепция препятствует этой воз­можности, то для гилетической концепции вопрос остается откры­тым. Однако вовсе не очевидно, что ответ на него непременно будет утвердительный. Сначала нужно преодолеть немалые сложности, присущие самому понятию прескриптивного значения.

Одна из главных проблем касается значения логических связок, таких как отрицание, дизъюнкция и т.д. Обычно их определяют в терминах истинностных значений, например, при помощи таблиц истинности. Поскольку нормативные предложения не обладают ис­тинностными значениями, постольку логические связки, которые ис­пользуются в прескриптивных рассуждениях, должны иметь другое значение. Далеко не ясно, каким будет значение выражений вроде ‘Op v Oq’ и ‘-Ор\ трактуемых как нормативные предложения^{[557] [558].}

В своей книге о Кельзене Вайнбергер даже не упоминает об этой проблеме, хотя в другом месте он признает, что отрицание нормативного предложения существенно отличается от обычного (пропозиционального) отрицания57 На самом деле оно настолько

отличается, что едва ли заслуживает, чтобы его вообще называли отрицанием, потому что отрицание нормативного предложения не является операцией, посредством которой из одной нормы получа­ется другая: ‘-Ор’ выражает не норму, а отмену нормы^{[559] [560].}

Итак, для Вайнбергера, по-видимому, в области норм не суще­ствует операции отрицания, аналогичной пропозициональному отрицанию, но в таком случае непонятно, что могут означать дизъ­юнкции или конъюнкции норм и каковы отношения между ними. Законы Де Моргана, очевидно, не будут выполняться, как и многие другие законы пропозициональной логики. Появляется подозре­ние, что нормативная логика без отрицания будет выглядеть чрез­вычайно странно.

4 -

Не менее трудной является проблема определения понятий ло­гического следования (импликации) и логической несовместимости (противоречия) для норм. Рассмотрим эти две проблемы по отдель­ности, начиная со второй.

Мне не кажется убедительным то, как Вайнбергер характеризу­ет логическую несовместимость между нормами. Он пытается очер­тить понятие нормативной противоречивости как почти аналогич­ное представлению о противоречии или несовместимости дескрип­тивных предложений (пропозиций).

Две пропозиции ‘р’ и ‘-р’ несовместимы, потому что они не могут быть вместе истинными по логическим причинам — соответствую­щие факты или положения дел не могут существовать одновремен- но579. Однако именно в этом пункте нет аналогии с нормами. Во- первых, несовместимость ‘Ор’ и ‘-Ор’, которую можно было бы рас­ценить как аналогичную ‘р’ и ‘-р’, Вайнбергер даже не упоминает; возможно, потому что это и не является случаем несовместимости норм. Как уже говорилось, ‘-Ор’ — это не норма, так что единствен­ный случай несовместимости, который обсуждает Вайнбергер, это ‘Ор’ и ‘О -р’. Тогда в каком же смысле об этих двух нормах можно говорить как о несовместимых? Совершенно ясно, что не в том же самом, в каком несовместимыми являются ‘р’ и ‘-р’, ведь нормы не могут быть ни истинными, ни ложными. Также, по логическим при­

чинам, нельзя сказать, что эти две нормы не могут быть выполнены одновременно. Разумеется, верно, что невозможно их вместе испол­нить, но такая невозможность возникает из-за того, что пропози­ции р' и ‘-р’ (т.е. содержания этих двух норм) не могут быть вместе истинными, поэтому здесь мы имеем дело с противоречием между содержаниями норм, а не между нормами. Это противоречие содер­жаний норм влечет невозможность выполнить обе нормы сразу, но отсюда не следует, что нормы ‘Ор’ и ‘О -р’ тоже составляют противо­речие. Следовательно, если бы это мнимое противоречие между ‘Ор’ и ‘О -р’ означало бы только то, что по логическим причинам, т.е. независимо от всякого опыта, эти две нормы не могут быть выпол­нены одновременно, это был бы просто иной способ говорить, что предложения ‘р’ и ‘ -р’ противоречат друг другу, т.е. здесь не шла бы речь ни о чем другом, кроме противоречия между этими дескрип­тивными предложениями.

Вайнбергер, похоже, с этим соглашается, когда он говорит, что «не­совместимость [‘Ор’ и ‘О -р’] не вытекает из одной лишь невозможно­сти того, чтобы оба положения дел (р, -р) фактически имели место»^{[561] [562].}

Что же могло бы объяснить мнимое противоречие между ‘Ор’ и ‘О -р’? Эти нормы не являются несовместимыми в том смысле, что они не могут вместе существовать в одной и той же системе или ко­дексе норм, потому что в этом нет ничего невозможного. Собственно говоря, законодательный орган может издать обе нормы, и в таком случае они обе будут действительны, т.е. обе будут принадлежать к одной и той же системе. Вайнбергер допускает это; однако подобное издание норм приведет, по его мнению, к «логическому дефекту в этой системе»58\ Нет сомнения, что это будет дефектом, но зачем это называть это логическим дефектом? Вайнбергер проводит гра­ницу между фактически и логически невыполнимыми нормами:

«Формулировать предложения-обязательства, которые факти­чески невозможно исполнить — такое действие не может быть на­меренным, и поэтому устанавливать в качестве обязанности то, что не может быть осуществлено — это непрактично, хотя, разумеется, такие предложения никоим образом не являются бессмысленными, т.е. бессмысленными в логическом отношении. Тем не менее, вы­

двигать нормы, которые несовместимы в один и тот же момент вре­мени, и в самом деле бессмысленно и должно быть отвергнуто по чисто логическим основаниям»^{[563] [564] [565].}

С практической точки зрения я не вижу разницы между этими двумя случаями. В обоих случаях нормы невыполнимы и поэтому непрактичны, разве что мы имеем дело со случаем, когда законода­тель желает создать именно такое затруднительное положения для субъекта нормы583. То, что невыполнимость является фактической в одном случае и логической в другом, представляется несуществен­ным по отношению к практической разумности этих двух норм.

И все же Вайнбергер настаивает, что, несмотря на то, что эти две несовместимые нормы, ‘Ор' и ‘О -р\ могут быть элементами одной и той же системы, это будет логической неполноценностью «в силу правила»584. Что же это за правило, которое превращает сосущество­вание двух норм в логический дефект системы?

Согласно Вайнбергеру, таким правилом выступает запрет на то, чтобы издавать несовместимые нормы в одной системе, который он называет «нормативным логическим принципом непротиво­речия» (normenlogisches Widerspruchsprinzip) или «нормативным логическим принципом непротиворечивости» (normenlogisches Konsistenzpostulat)^[566]. Этот запрет аналогичен запрету утверждать противоречивые пропозиции.

Общим для двух этих отношений несовместимости — между ут­верждениями и между нормами — является лишь то, что они не за­висят ни от какого опыта, так что в каждом случае этот логический постулат выступает препятствием для того, чтобы одновременно были выдвинуты оба утверждения или обе нормы (т.е. препятствует тому, чтобы утверждать или выдвигать их в одной системе^⁶.

Вопрос о существовании подобного правила в логике более чем спорный, даже применительно к дескриптивным предложениям (пропозициям). Правила логики никак не связаны с реальными

утверждениями, они относятся к содержаниям возможных утверж­дений, т.е. к пропозициям. Таким образом, правило, требующее не выдвигать противоречивых утверждений, — это прагматическое правило, регулирующее рациональное поведение касательно актов утверждения. Рациональной подоплекой подобного правила высту­пает логическое правило, устанавливающее отношения противоре­чия между дескриптивными предложениями. Поскольку два проти­воречащих друг другу предложения не могут быть вместе истинны­ми, постольку не следует их одновременно выдвигать, когда желают выдвигать утверждения только истинных предложений. Это можно назвать техническим правилом, согласно которому если желатель­но не делать ложных утверждений, то не следует выдвигать проти­воречащие друг другу предложения. В любом случае, сначала мы должны определить противоречие, и только после этого мы сможем сформулировать правило, запрещающее утверждать противореча­щие друг другу предложения, а не наоборот. В самом деле, странно говорить, что два предложения противоречат друг другу, потому что существует правило, запрещающее утверждать их. Однако именно это говорит Вайнбергер в связи с нормами: они противоречат друг другу, потому что существует правило, запрещающее издавать их. По-видимому, не существует никакого другого основания для его «постулата непротиворечия» (Konsistenzpostulat), кроме того, что такие нормы невыполнимы. Ведь когда все сказано и сделано, един­ственным основанием для того, чтобы назвать их противоречивы­ми оказывается невыполнимость этих норм, а это не является столь уж убедительным основанием, с чем соглашается и сам Вайнбергер. Представляется, что между противоречием предложений и этой мнимой несовместимостью норм нет достаточно сильной аналогии. Несмотря на то, что со-существование 'Ор^{[567] [568] [569] [570] [571] и '0-р\ разумеется, неже­лательно и непрактично, это само по себе еще не оправдывает того, чтобы называть их логически противоречивыми.}

и, следовательно, подходящие на роль фундамента для логики норм, а именно — действительность и эффективность. Ни одно из этих свойств не выдерживает аналогии с истинностными значениями в достаточ­ной степени для того, чтобы обосновать существование логических от­ношений — таков его вывод. Несмотря на то, что Вайнбергер согласен с Кельзеном в том, что нормы не обладают истинностными значениями, он полагает, что действительность способна сыграть роль, похожую на ту, что играет истина. Один из аргументов Кельзена против действи­тельности как возможного носителя отношения логической выводи­мости состоит в том, что действительность норм означает то же самое, что их существование, и поэтому недействительных норм не бывает. Эта точка зрения весьма сомнительна. Вайнбергер верно замечает, что если «действительность» означает членство в некоторой системе норм, а «существование» понимается относительно системы, то говорить, что не бывает недействительных норм — совершенно правильно, од­нако это, по меньшей мере, не слишком проясняет суть дела. С другой стороны, если под «существованием» мы понимаем реализацию акта предписывания, тогда такое «существование» недействительных норм очевидным образом возможно. Это то же самое, когда под «существо­ванием» предложения мы понимаем, что это предложение, дескрип­тивное или нормативное, является элементом некоторого языка, его элементом, обладающим значением^{[572] [573].}

Согласно Вайнбергеру, ошибка Кельзена заключается в том, что он сравнивает действительность с истиной вместо того, чтобы сравнивать действительность с утверждением. Вайнбергер считает, что именно в утверждении он обнаружил понятие, общее и для норм, и для дескрип­тивных предложений (пропозиций), и его можно использовать в каче­стве основания для логической выводимости. Он пишет:

«Параллелизм между действительностью нормы и действи­тельностью высказывания может быть сформулирован следующим образом: «Норма N действительна (в системе NS)» означает «N является компонентом системы норм NS»; «Высказывание А дей­ствительно» означает «А является компонентом некоторой системы высказываний AS (и является истинным)». Таким образом, можно сконструировать родовое понятие (Oberbegriff), которое гарантиру­ет общий способ получения посылок, обладающих характером вы­сказываний и характером норм»588.

Я выделил фразу «является истинным», потому что она явным об­разом показывает асимметрию между нормами и утверждениями даже в собственной формулировке Вайнбергера. Для того, чтобы дескрип­тивное предложение было действительным, оно не только должно быть утверждением (т.е. должно быть членом в системе утверждений), но и должно быть истинным, тогда как для норм такого требования нет.

Тем не менее, Вайнбергер считает, что можно определить логи­ческую выводимость для норм в терминах действительности. По его мнению, для такого определения существенным является наличие какого-либо наследуемого свойства (Erbeigenschaft), но это не обя­зательно должна быть истина:

«Можно аналогичным образом сформулировать концепцию «наследуемого свойства» в логическом следовании для норм- высказываний (норм) или сконструировать подобное свойство для предложений обеих категорий. В случае посылок, издание и подраз­умевание могло бы означать «допустим, что истинно» для высказы­ваний и «допустим, что действительно» — для норм-высказываний. В случае заключений можно говорить «установлено что истинно» и «установлено, что действительно» для норм-высказываний»⁵".

Во-первых, понятно, что не всякое наследуемое свойство, взятое в связи с каким-либо отношением, превращает это отношение в логиче­ское, и я не думаю, что Вайнбергер подписался бы под такой смелой точкой зрения. Лишь определенные наследуемые свойства, как исти­на, рождают логическое отношение выводимости. Вопрос заключается в том, способна ли действительность сыграть похожую роль в связи с нормативными предложениями. Я склонен полагать, что ответ должен быть отрицательный, если под «действительностью» мы понимаем членство или принадлежность к системе, как явным образом делает и Вайнбергер. В таком смысле «норма N действительна в системе TVS» оз­начает «N принадлежит №>». Однако в этом случае у нас нет критерия для того, чтобы различать между логическими и нелогическими или ad hoc правилами вывода, потому что все они выполняют требование Вайнбергера. Все эти правила сохраняют действительность, и, таким образом, действительность является наследуемой относительно них. Вайнбергер вполне явно отбрасывает определенные правила вывода, такие как «если Ор, то 0(р - q)» или «если 0(р - q), то Ор»^{[574] [575]. Каковы его}

основания для этого отбрасывания? В качестве правил вывода эти пра­вила отброшены, хотя они явно сохраняют действительность. Значит, это не является достаточным условием для того, чтобы быть правилом логики, даже для самого Вайнбергера. Он отбрасывает их, ссылаясь на некоторые интуитивные соображения, а критерий, который он ис­пользует для этого, хотя в явной форме не приводит, этот критерий — другой, нежели тот, о котором он прямо заявляет в своей книге.

Более того, несмотря на то, что Вайнбергер не дает эксплицит­ного определения «нормативной системы», он, скорее всего, име­ет в виду понятие системы Тарского как множества предложений, включающее все свои следствия. Это означает, что подобное поня­тие системы уже подразумевает некое множество правил вывода, которые определяют понятие следствия. Однако утверждение о том, что такие правила вывода сохраняют свойство быть действитель­ным, т.е. свойство быть элементом такой системы, равнозначно уже сказанному о системе, потому что оно является аналитическим от­носительно системы и действительности. Ничего подобного нельзя сказать касательно истины. Утверждение о том, что правила вывода сохраняют истину, не является аналитическим, потому что истина определяется независимо от понятия системы. Здесь также анало­гия между предложениями (пропозициями) и нормами нарушается.

6.

В мои намерения не входило отстаивать идею о том, что гилети- ческая концепция норм, наиболее заметным и ярким представите­лем которой, пожалуй, и является Вайнбергер, и которую в течение продолжительного времени разделяли Альчуррон и я, ошибочна, а также о том, что возможности для построения настоящей логики норм не существует^[576]. Я хотел показать, что это никоим образом не столь уж очевидно верно, сколь поспешный читатель Вайнбергера мог быть склонен считать, и для этого — выявить определенные трудности в аргументах Вайнбергера от лица гилетической кон­цепции. Одновременно я хотел показать, что философия позднего Кельзена, или, выражаясь более аккуратно, что экспрессивная кон­цепция норм не столь уж безнадежна, как это выглядит у Вайнбер­гера, когда он описывает наши взгляды.

Нет сомнения в том, что если нормы тесно увязать с типами действий, то между ними нельзя будет установить логические от­

ношения, и логика норм будет невозможна, но это не обязательно ведет иррационализму. Существует несколько других способов по­строения логики применительно к нормам, и эти способы совмести­мы с экспрессивной концепцией. Один из таких способов недавно был предложен Г.Х. фон Вригтом. Он заключается в том, чтобы ин­терпретировать деонтическую логику как логику рационального из­дания норм^{[577] [578]. Другой попыткой преодоления иррационализма без постулирования нормативных значений является построение ло­гики нормативных предложений (пропозиций), т.е. предложений, согласно которым такие-то и такие-то положения дел или действия обязательны, запрещены или дозволены в соответствии с данным множеством норм.}

В соответствии с этой концепцией нормативная система будет не системой норм, но системой содержаний норм, т.е. системой пропози­ций — предложений, описывающих определенные положения дел или действия. Предложение, описывающее приказ, считается обязатель­ным до тех пор, пока этот приказ не отозван или не отменен. Таким образом, все предложения, которые приказаны определенным авто­ритетом или множеством авторитетов, составляют множество при­казов. Если все логические следствия этого множества приказов тоже считаются обязательными, и это означает, что они считаются прика­занными имплицитно, то мы получаем нормативную систему, которая является множеством всех следствий этого множества приказов.

Для того чтобы дать представление об отмене или упразднении норм, нам потребуется ввести акт отмены в качестве специального иллокутивного акта, отличного от актов приказания или предписы­вания. Акт отмены ведет к устранению определенных предложений из данного множества приказов по определенным правилам593. Те­перь понятие позволения можно определить в терминах отмены, — эту идею разделяет и Вайнбергер594.

Таким образом, экспрессивист способен дать представление о существовании норм относительно времени в терминах актов при­казания и актов отмены определенных предложений, выражающих содержания норм.

В таком случае логика нормативных предложений будет логикой предложений, согласно которой определенные предложения, нетож­

дественные нормативным, принадлежат или не принадлежат множе­ству приказов, или, что то же самое, — эти предложения суть обязы­вающие, запрещающие или дозволяющие относительно некоторого множества норм. Подобные предложения могут быть истинными или ложными, и могут быть элементами логических отношений.

Здесь я не буду предпринимать попыток развить логику подоб­ного типа, но имеется один вопрос, заслуживающий особого вни­мания. Это — отношение между общими и индивидными нормами, и, в частности, отношение между правом вообще и юридическим решением.

Кельзен настаивает, что, с одной стороны, нельзя логическими средствами вывести индивидную норму из общей нормы, и, с дру­гой стороны, что индивидная норма — приговор судьи изобличен­ному преступнику — может быть обоснована посредством общей нормы. Для того чтобы получить представление о последней, он вводит понятие соответствия (Entsprechung). Но что означает «со­ответствие» в этом контексте? Согласно Вайнбергеру, оно может понято не иначе как логическое отношение выводимости: норма обоснована другой нормой, если, и только если, первая выводима из второй. В таком случае, однако, между нормами все же имеются логические отношения, и тогда в теории Кельзена появляется некая непоследовательность.

В самом деле, многое из того, что Кельзен говорит на эту тему, весьма запутано. Например, его теория признания (Апегкеппипд) действительности, которая, как верно указывает Вайнбергер, не со­гласуется с главными положениями его чистого учения о праве. Од­нако я полагаю, что эта непоследовательность возникает, в основ­ном, из-за того, что Кельзену не хватило времени для того, чтобы гармонизировать свои новые и старые идеи. Ведь эти проблемы но­сят скорее речевой, нежели концептуальный характер. В частности, я считаю, что возможно составить последовательное представление об отношении между правом вообще и юридическим решением в терминах экспрессивной концепции норм. Рискну предположить, что в этом аспекте различие между гилетической и экспрессивной концепциями не столь уж радикальное, как пытается нас в этом убе­дить Вайнбергер. Все или практически все, что он готов сказать на эту тему, может с тем же результатом, хотя и на другом языке, вы­разить экспрессивист наподобие Кельзена.

В самом деле, Вайнбергер не утверждает, что юридическое ре­шение как определенное действие судьи может быть логически вы-

ведено из данной общей нормы. Это было бы абсурдно, и Вайнбер­гер явно отвергает подобную интерпретацию: «Нормативная логи­ческая дедукция не является созданием нормы, и никто не трактует ее подобным образом»^[579]. Согласно Вайнбергеру, что может быть выведено, так это содержание действия судьи, и такое содержание является индивидной нормой.

Похожим образом обстоит дело и для экспрессивиста. Если нормы зависят от актов предписывания, то ясно, что не существует никакого логического следования между общей и индивидной нор­мой, например, между актом законодателя и актом судьи. Однако может существовать логическое отношение между содержаниями двух таких актов, с тем единственным различием, что то, что здесь понимается под «содержанием» — это предложение (пропозиция), тогда как для гилетической концепции это будет норма.

Я проиллюстрирую это на примере. Допустим, законодательный орган издает общую норму, согласно которой все землевладельцы должны платить специальный налог. Предложение, которым зако­нодатель выражает свой приказ, т.е. содержание этой нормы, гла­сит, что все землевладельцы должны платить специальный налог, и поэтому истинно, что все землевладельцы имеют обязательство платить данный налог, или, другими словами, они обязаны платить его. Теперь из «все землевладельцы должны платить специальный налог» вытекает, что землевладелец А должен платить этот налог, поэтому предложение «А должен платить этот налог» принадлежит этому множеству приказов, и, следовательно, истинно, что А имеет обязательство платить этот налог. Это показывает, что Вайнбергер прав, утверждая, что общая норма касается всех, кто выступает ее адресатами, — в нашем случае это землевладельцы, в силу одного лишь своего значения, или, скорее, в силу значения своего содержа­ния, и она создает обязательство для них всех. И это еще не конец истории.

Будучи землевладельцем, А имеет обязательство платить дан­ный налог, но вполне может случиться и так, что он не уплатил его в отведенный для этого срок, и не выполнил своего обязательства. В таком случае, он может быть привлечен к суду. Но ведь норма, регу­лирующая деятельность судьи, не требует, чтобы все землевладель­цы, не уплатившие свои налоги, были признаны виновными, т.е. все те, относительно кого истинно, что они обязаны платить свои

налоги и они не уплатили их в отведенные сроки. Эта норма ско­рее требует, чтобы признаны виновными были все те, относительно кого в соответствии с законом судом было доказано, что они обя­заны платить, но не уплатили. Под сокращением «в соответствии с законом быто доказано судом» подразумевается соответствующая сложная юридическая процедура. Когда судом в соответствии с за­коном было доказано, что А не уплатил свой налог, тогда истинно, что судья должен или имеет обязательство приговорить его к штра­фу или к тюремному заключению. Это так, потому что предложение о том, что судья должен вынести решение против А принадлежит к множеству приказов, выступающему следствием эксплицитно при­казанного предложения о том, что землевладельцы, в отношении которых судом было доказано, что они обязаны платить и не упла­тили, должны быть признаны виновными решением судьи. Таким образом, если судья издает норму, признающую А виновным, эта норма обоснована общей нормой, устанавливающей обязанности судьи, и это означает, что ее содержание, являющееся предложени­ем, логически выводимо из содержания общей нормы.

Важной чертой правопорядка выступает существование двух параллельных и связанных между собой множеств норм, которые можно назвать первичной и вторичной системами^[580], адресованны­ми соответственно гражданам вообще или какому-либо их подмно­жеству, и судам. Эти две системы связаны между собой в том смыс­ле, что вторичная система, или система норм судьи, подразумевает существование первичной системы, или системы норм субъекта права. Таким образом, эти системы находятся на разных уровнях. Это открывает перспективу для возникновения интересных ситуа­ций, которые вполне могут казаться парадоксальными. Например, может случиться так, что верно, что А должен платить свои налоги и не уплатил их, и, тем не менее, судья должен воздержаться от того, чтобы осудить А, если, к примеру, то, что А не уплатил, не было до­казано судом. И наоборот, может быть так, что истинно, что судья должен осудить А за неуплату налогов, несмотря на то, что неверно, что А не уплатил их. Это звучит еще более парадоксально в обла­сти уголовного права. Может оказаться так, что верно, что А должен быть приговорен к тюремному заключению, и, несмотря на это, вер­но, что судья должен воздержаться от того, чтобы приговорить А. И наоборот, может быть верно, что судья должен приговорить А к тю­

ремному заключению, и одновременно верно и то, что А не должен быть заключен в тюрьму.

Привкус парадокса рассеивается, как только мы проведем чет­кую границу между первичной и вторичной системами, и будем придерживаться положения о том, что тот факт, что некое пред­ложение было доказано судом, не влечет истинности этого пред­ложения. Юридическое доказательство существенно отличается от доказательства научного, потому что «доказательство в суде» озна­чает не полное доказательство, а, скорее, определенную конечную последовательность процедур, направленную на установление того, является или нет данное рассматриваемое предложение истинным, и эта процедура должна быть завершена в течение специально от­веденного для этого промежутка времени. Результатом этого высту­пает решение, основанное на имеющихся, но часто весьма скудных основаниях. Поэтому не стоит удивляться, что суды часто решают, что данное предложение истинно, когда в действительности оно ложно, и наоборот.

Возьмем знаменитое дело Дмитрия Карамазова. Он не убивал своего отца, и в силу этого, согласно уголовному праву, он не дол­жен быть наказан. Имелось некоторое количество улик против него, однако присяжные решили, что он убил своего отца. Как только это решение было принято, судья обязан приговорить Карамазова к тю­ремному заключению. Именно так судья и поступил, и его решение было совершенно законным, — это означает, что оно было обосно­вано с точки зрения процессуального права, хотя и не с точки зре­ния уголовного права.

И все же возникает вопрос, какой смысл в том, чтобы говорить, что в соответствии с уголовным правом Дмитрий не должен быть осужден, если приговор был законный, и его отправили в Сибирь? Здесь есть два важных аспекта, хотя они, по-видимому, не касаются личной судьбы Дмитрия. Во-первых, то, что должно быть доказано в суде, определяется уголовным правом, а не процессуальными нор­мами. Во-вторых, то, что приговор судьи, хотя и является законным, но не является обоснованным с точки зрения уголовного права, от­крывает возможность утверждать, что это — неправильный приго­вор, и что в деле Дмитрия Карамазова была совершена юридическая ошибка. Указывать на нее не имело бы смысла, если существовали бы только нормы, адресованные судье, и не существовало бы права, на котором они основаны. Ко всему прочему, это указывает на глу­бокие заблуждения в тех теориях, где все правовые нормы интер­

претируются как адресованные судам^[581] приказания. Такие теории ведут не только к искажению функций права, но также и к большим неудобствам вследствие ограничений экспрессивных возможностей языка права.

Я надеюсь, что эта картина юридических решений и общих норм, на которых они основаны, доказывает, что существование логических отношений между содержаниями норм предотвращает риск ирраци­онализма и открывает возможность для того, чтобы составить пред­ставление обо всех релевантных фактах также и для экспрессивиста, пусть и на ином языке. Здесь находит подтверждение мое впечатле­ние о том, что не существует решающего теста, который позволил бы нам выбрать одну из этих двух концепций. И тогда тезис Вайнбергера о том, что философия позднего Кельзена есть очевидное и стойкое заблуждение, есть не более чем преувеличение.