Логика и право

Логика и право имеют долгую общую историю, но их воздействие друг на друга было преимущественно односторонним. За исключени­ем начала их общей истории, и практически на всем ее протяжении (за исключением последних 50 лет), именно логика оказывала вли­яние на правовое мышление.

Любая система (с точки зрения Аристотеля) есть множе­ство предложений, которое удовлетворяет следующим условиям: (1) предложения должны соотноситься с конкретной областью ре­альности; (2) они должны быть истинны; (3) логические следствия этих предложений должны также принадлежать системе; (4) долж­но существовать конечное множество таких предложений (принци­пов или аксиом), истинность которых настолько очевидна, что не нуждается в доказательстве, а все прочие предложения, принадле­жащие системе (теоремы), можно было бы обосновать, связав их с данными предложениями с помощью логического вывода. Ясно, что в качестве образца такой системы Аристотель имел в виду геоме­трию Евклида. Но то, что сформулировал Аристотель, было общей теорией науки, приложимой ко всем наукам. Понадобилось много времени для того чтобы появились новые науки, соответствующие аристотелевской программе, однако она сохранялась в качестве идеала рациональной науки в течение длительного времени.

Около 1600 г.

гда даже противоречива. Неполна, так как само понятие неполноты никогда не определялось удовлетворительно, различаясь в зависи­мости от вида пробела в праве; противоречива, так как некоторые философы права защищали точку зрения, в соответствии с которой в праве не признавалось существование пробелов или непоследо­вательных, противоречивых моментов, так как подобные ситуации могут быть устранены судьей посредством толкования. Но возмож­ность устранения уже предполагает то, что пробелы и противоре­чия могут встречаться. Вместо того чтобы задаваться вопросом о значении терминов «неполнота» и «противоречивость», юристы и философы права объявляют категорически (в силу умозрительных причин) все правовые системы обязательно полными и непротиво­речивыми. Даже такой выдающийся философ как Ганс Кельзен на протяжении всей своей (достаточно долгой) жизни отстаивал точ­ку зрения, в соответствии с которой правовые системы признаются с необходимостью полными; возможность конфликтов в праве он осознал очень поздно, когда ему было уже за восемьдесят лет.

Во второй половине XIX в. началось, как это хорошо известно, гигантское расширение логического знания, которое не нашло сим­метричного отклика в среде ученых юристов. Символическая логи­ка в течение длительного времени оставалась почти неизвестной теоретикам права и философам. Этот заслуживающий сожаления разрыв между логикой и правом существовал на протяжении при­близительно сотни лет, и только во второй половине XX в. ситуа­ция начала меняться. Публикация Георгом Хенриком фон Вригтом работы «Деонтическая логика» (1951) обычно рассматривается как рождение новой ветви логического знания — деонтической логики, которая имеет своим предметом нормы и нормативные понятия — и как начало новой эры во взаимоотношениях логики и права.

В течение последних бо-ти лет появилось значительное коли­чество книг и статей, анализирующих нормативные понятия, такие как норма, дозволение, запрет, обязательство, компетенция и т.д., с помощью логических техник. Само понятие правовой системы стало центром сосредоточения интересов большого количества филосо­фов права. Книги Г.Х. фон Вригта («Норма и действие», 1963), Джо­зефа Раза («Понятие правовой системы», 1970), К.Э. Альчуррона и Е.В. Булыгина («Нормативные системы», 1971) и Ларса Линдаля («Положение и изменение», 1977) в числе прочих, были чрезвычай­но влиятельными трудами, и вскоре за ними последовало огромное количество публикаций, посвященных логическим аспектам права.

Показательно то, что эта тенденция практически полностью замы­кается на Европе и странах Латинской Америки. Влияние логики на англо-американское правоведение по-прежнему незначительно. Но я надеюсь, что книга моих учеников — Пабло Наварро и Хорхе Ро­дригеса «Деонтическая логика и правовые системы», которая вско­ре будет опубликована в издательстве Кембриджского университе­та, поспособствует тому, что этот разрыв сократится.

Развитие деонтической логики было обусловлено тем, что известно как дилемма Йоргенсена. С одной стороны, со времен Аристотеля, логика основывается на понятии истины: фундамен­тальные логические понятия логического следствия, следования, противоречия и логических союзов (отрицания, конъюнкции, дизъ­юнкции, и т.д.) заданы в терминах истинности. И если нормы, как и предписания, не рассматриваются как истинные или ложные, то в таком случае не может быть никакой логики норм. С другой сто­роны, в нормативных контекстах пропозициональные связки (не, и, или, если...то, и т.д.) часто используются, по-видимому, с тем же самым значением, что и в дескриптивных рассуждениях, где нор­мы фигурируют в качестве посылок и выводов умозаключений, ко­торые выглядят как логически правильные умозаключения, что, в конце концов, говорит в пользу существования логики норм, скры­вающейся за обыденным языком.

Всю историю деонтической логики можно рассматривать как борь­бу с дилеммой Йоргенсена. Некоторые ученые, например Кельзен, в са­мом деле приняли первую альтернативу дилеммы и утвердились в своей скептической позиции в отношении возможности логики норм. Другие предпринимали не очень удовлетворительные попытки заменить по­нятие истины иными понятиями, например понятием удовлетворения или обоснованности. Фон Вригт в 1957 г.^{[72] [73] высказал предположение о том, что логика «имеет большую область влияния, чем та, которая обе­спечивается ей понятием истины»; но именно Карлос Альчуррон был первым, кто разработал две логические системы: одну — для норм без истинностных значений, другую — для истинных или ложных выска­зываний о нормах (нормативных предложений^4.}

Сегодня различие норм и нормативных предложений признается в большинстве случаев, однако по вопросу формализации обеих ло­

гик по-прежнему идут дискуссии. Некоторые логические проблемы, связанные с нормами, были успешно решены, как например пробле­ма статуса дозволения и запрета или проблема квалификации раз­личных видов неопределенности (пробелов). Но существует множе­ство других проблем в области норм, требующих решения, — напри­мер проблема, связанная с понятием противоречия между нормами, проблема формализации условной нормы, идея отменяемой нормы, т.е. нормы, теряющей силу при определенном условии, и, последнее, но не менее важное, проблема, сложившаяся вокруг понятия право­вой системы. Я коротко остановлюсь на некоторых вопросах, связан­ных с этим последним чрезвычайно сложным понятием.

Два года назад, здесь в Санкт-Петербурге, я представлял рабо­ту, посвященную этой проблеме. Поэтому я лишь вкратце обозначу ее саму и ее решение, предложенной Альчурроном и мной. Так как правоведы часто упоминают термин «система», его использование, в силу частоты употребления, неоднозначно и отсылает к различ­ным понятиям. Одно из них — это понятие множества норм, соотне­сенных с конкретным моментом времени, понятие, которое Джозеф Раз обозначал как «одномоментная система».

Эта идея недавно критиковалась с двух разных позиций двумя моими коллегами и близкими друзьями: Уго Сулета и Хорхе Родри­гесом. Вы знакомы с критической позицией Сулета, так как вы слы­шали его выступление несколько минут назад; к сожалению (или, может быть, к счастью для меня) Родригеса здесь нет.

Сулета не принимает идею правовой системы как динамической последовательности, на том основании, что сами последовательно­сти есть лишь множества, и, таким образом, изначальная проблема возникает вновь: введение в действие, посредством промульгации или отмены, нормы ведет к образованию нового множества норм и, следовательно, к их новой последовательности. Должен сознать­ся, что я испытал потрясение, когда впервые услышал критические

замечания Судеты, однако после бессонной ночи я нашел ответ на его возражение. Идентичность последовательностей определяется не идентичностью множеств норм, а идентичностью критериев их установления. Это означает, что до тех пор пока эти критерии не­изменны, мы имеем дело с теми же самыми последовательностями, даже если системы этих последовательностей различны, вследствие применения к ним одного и того же критерия в различные моменты времени. В общем, существует три критерия идентичности: (l) пер­вая историческая конституция (в терминологии Кельзена), являю­щаяся началом последовательности (началом правового порядка). Это начало есть множество норм, которое определяет орган (или ор­ганы) и процедуры создания общих правовых норм; вхождение этих первоначальных норм в систему определяется экстенсионально, т.е. путем простого перечисления. Два других критерия: (2) право­мерность изменения: нормы, принадлежащие системе, могут быть изменены компетентными органами посредством актов отмены, издания или через внесение поправок; (3) логический вывод: ло­гические следствия действующих норм являются действующими нормами. Это означает, что каждое нединамическое множество, именуемое «правовой системой», является дедуктивной системой, включающей в себя все свои логические следствия.

Два последних критерия являются чисто умозрительными, так что единственный критерий, который может быть намеренно изме­нен, — это первый критерий, имеющий отношение к изначальной системе (первой конституции). И именно он и есть критерий иден­тичности последовательности, которая может быть определена как последовательность (множество) всех систем, содержащих первую конституцию. Первая конституция может быть на законных осно­ваниях изменена, если она сама обеспечила себя средством измене­ния. Но если первая конституция изменяется незаконно (например, посредством революции или государственного переворота), то тогда мы наблюдаем присутствие новой последовательности, т.е. нового правового порядка. В этом случае перед нами — последовательность правовых систем, которая сохраняет свою идентичность, несмотря на то, что содержание принадлежащих ей систем изменилось. До тех пор пока будет сохранена первая конституция, будет сохранять­ся и тот же самый правовой порядок.

Более сложной является проблема, поднятая Родригесом. Его идея заключается в том, что производные нормы, т.е. логические следствия действующих норм (действующих в смысле их включен­

ности в систему), не принадлежат системе (не являются действу­ющими нормами), а принадлежат лишь множеству применяемых норм. Применяемые нормы суть те, которые используются орга­нами правосудия для решения частных случаев. Множество при­меняемых норм не обязательно идентично множеству действую­щих норм, т.е. норм, принадлежащих системе, так как возможны ситуации, когда судьи обязаны применять и отмененные нормы, и даже нормы, принадлежащие другому правовому порядку. Идея различения применимости и действительности нормы, как принад­лежности системе, была предложена мной^[74] и позднее разработана Х.Х. Моресо и П. Наварро. Так что, в определенном смысле, Родри­гес использует мое собственное оружие для того, чтобы нападать на наши (Альчуррона и мои) идеи. Из-за недостатка времени я не могу обсудить эту проблему в деталях, но у меня есть впечатление, что это возражение не является таким серьезным, каким оно выглядит на первый взгляд. В любом случае, Родригес подтверждает важность логических следствий установленных (т.е. действующих) норм; во­прос о том, принадлежат эти следствия системе или нет, не являет­ся, по-моему, чрезвычайно важным вопросом. Я выдвинул несколь­ко аргументов в поддержку нашей исходной позиции, однако от их разбора я вас избавлю.