Границы логики и аргументация в праве

Введение

В одной из своих наиболее интересных статей²¹⁵ Нил Маккормик анализирует природу аргументации в праве и возможность созда­ния правовых экспертных систем2¹⁶.

1. Аргументация в праве, претендующая на то, чтобы показать, что решение (или требование) является обоснованным в соответ­ствии с действующим правом, по своей сути носит дедуктивный характер или, во всяком случае, может быть представлена в виде логического вывода, где на основании двух видов посылок, — нор­мативных и описывающих факты, — выводится заключение о том, что определенные правовые последствия применимы в данном кон­кретном случае. Этот логический вывод показывает, что решение о применении таких последствий в данном конкретном случае право­мерно. Это не означает, что решение на самом деле может быть де­дуктивно получено из посылок; принятие решения является воле­вым актом и как таковое не определяется логикой. Как верно заме­чает Н. Маккормик, «решить — не значит дедуцировать»; посылки логически корректного вывода влекут исключительно содержание (возможного) акта принятия решения. Таким образом, если подоб­ный акт принятия решения реализован, его называют обоснован­ным посредством посылок этого умозаключения.

2. Не уместны уществующие на сегодняшний день возражения против этого тезиса, стремящиеся показать, что аргументация в пра­ве не является дедуктивным выводом, ввиду того, что она включает в себя некоторые нелогические операции. Несмотря на то, что для

²¹⁵ MacCormick N. Legal Deduction, Legal Predicates and Expert Systems // Revue Internationale de semiotique juridique. 1992. Vol. 5. P. 181-202.

21 MacCormick N. Legal Deduction, Legal Predicates and Expert Systems. P. 182.

установления посылок умозаключения приходится прибегать к тол­кованиям различного рода, решениям и оценкам, сама аргумента­ция, — то есть шаги, ведущие от посылок к заключению, — является, или, скорее, может быть реконструирована, как дедуктивный вывод.

3. В принципе нет ничего невозможного в разработкб пкавоваво экспертных систем для обоснования решений в праве: в той мере, в ка­кой имеющиеся вычислительные способности позволяют производить логические выводы, даже при том, что для установления фактов, оцен­ки и истолкования правил подобные системы не пригодны.

Тем не менее, мы согласны далеко не со всеми нюансами идей Н. Маккормика, ясность изложения которых, пожалуй, оставляет желать лучшего.

Ввиду того, что проблемы, к которым обращается Н Маккормик, крайне важны для применения искусственного интеллекта в праве, для нас первостепенной задачей является их прояснение, а не кри­тика нашего друга Н. Маккормика. Таким образом, мы попытаемся заново сформулировать некоторые проблемы, поднимаемые в его работе, и надеемся сделать это в более точных терминах. Нет сомне­ний, что в результате этого обнаружатся определенные разночтения относительно позиции Н. Маккормика. Представляется, что наш подход отличается от подхода Н. Маккормика в том, что касается особенностей субсумции, роли истины и процедур её установления в праве, характера оценочных суждений и суждений, толкующих нор­мы права, а также природы нормативных посылок, используемых в юридической аргументации, и разновидности логики, необходимой для ее моделирования.

1. Субсумция

Согласно Н. Маккормику, аргументация в праве по своей при­роде носит гнпочечнко-дедуктивный характер. Нормы права можно рассматривать «как условные по форме суждения, предписывающие применение определенных правовых последствий при наступлении определенных условий (определенных «оперативных фактов»)»^[211]. Аргументация в праве состоит в том, чтобы установить, можно ли факты рассматриваемого дела подвести под гипотезу данной нормы права, с тем чтобы в данном деле получить логическое заключение на основании этих фактов и указанной нормы. Таким образом, пер­

вым шагом является установление родо-видовых связей между кон­кретными фактами и предикатами в содержании правовой нормы.

Следует подчеркнуть, что проблема субсумции не является спец­ифически юридической, но относится к практическому использова­нию языка в целом, т.е. к применению общих терминов какого-либо языка к конкретным объектам окружающего мира. Другими слова­ми, это просто философская проблема отношения между (общими) словами и вещами.

Любое практическое использование языка предполагает нали­чие определенных семантических правил, которые устанавливают (а) на какой конкретный объект указывает то или иное имя, (б) какую характеристику (свойство или отношение) обозначает тот или иной общий термин или предикат. Каждое свойство задает класс объек­тов, а именно: класс всех объектов, обладающих этим свойством. Предикат является истинным относительно всех объектов, принад­лежащих данному классу, называемому экстенсионалом предиката. Например, предикат «убийца» является истинным относительно всех, кто обладает свойством «быть убийцей» или принадлежит к классу убийц, т.е. входит в экстенсионал предиката «убийца». Та­ким образом, предложение «Джон — убийца» является истинным, если, и только если, Джон совершил убийство.

В этой связи следует обратить особое внимание на два ключевых момента. Во-первых, следует помнить, что семантические правила, как и все лингвистические правила, в значительной степени носят конвенциональный характер. Отношение между словами и вещами или свойствами не является естественным каузальным отношени­ем; это — искусственное отношение, которое представляет собой ре­зультат использования языковых конвенций.

Во-вторых, семантические правила носят метаязыковой харак­тер: они используются для того чтобы указывать не только на ре­альность, как это делают выражения нашего языка, но также и на сами языковые выражения, устанавливая определенное отношение между языком и миром, между словами и вещами или свойствами. Таким образом, они относятся не к тому объектному языку, который используется для описания реальности, но к его метаязыку.

Безусловно, семантические правила естественного языка редко, если вообще когда-либо, формулируются эксплицитно. Этот факт хорошо известен, однако их можно и нужно формулировать явным образом в метаязыке реконструированного (искусственного) языка, подобного тому, что используют в логике или программировании.

Тем не менее, субсумция не всегда имеет дело с индивидами и их признаками. Иногда проблема заключается в том, чтобы опреде­лить отношения между предикатами.

Проиллюстрируем эту идею, используя пример, предложенный Дворкиным.

Допустим, что законодательный орган принял закон, согласно которому «святотатственные договоры с этого времени признаются недействительными». Общественное мнение разделилось в связи с вопросом о том, считать ли договор святотатственным исключи­тельно на основании того, что он был подписан в воскресенье. Из­вестно, что большинство законодателей не задумывались над этим вопросом при голосовании, а также то, что их мнения разделились в отношении того, следует ли подобным образом толковать новый закон.

Судье предстоит решить, имеет ли данный договор юридиче­скую силу, а для этого он должен определить, является ли предло­

жение «Договор, подписанный Томом и Тимом, является святотат­ственным» истинным.

В первую очередь следует заметить, что в данном примере сто­роны согласны друг с другом относительно двух важных моментов, а именно: (l) что то, что они сделали в определенных обстоятельствах, было подписанием договора, и (2) что они сделали это в воскресе­нье. Это означает, что судье уже известно, что это индивидное дей­ствие, осуществленное Томом и Тимом, обладает двумя свойствами: быть договором и быть подписанным в воскресенье. Таким образом, для того чтобы установить истинность предложения «Договор, под­писанный Томом и Тимом, является святотатственным», ему пред­стоит выяснить только одно: обладают ли договоры, подписанные в воскресенье, свойством быть святотатственными, т.е. включает ли экстенсионал предиката «святотатственный» экстенсионал понятия «договоры, подписанные в воскресенье». Надо сказать, в нашем при­мере предикат «святотатственный» является неопределенным, что помещает все случаи договоров, заключенных в воскресенье, в об­ласть полутени. Согласно этой гипотезе, судья не в состоянии выяс­нить, являются ли подобные договоры святотатственными или нет, так как нет никакого устоявшегося в языке словоупотребления каса­тельно отношения между этими двумя выражениями. В подобных случаях судьи должны принять решение включить договоры, подпи­санные в воскресенье, в экстенсионал предиката «святотатственный» или исключить их из него. Допустим, наш судья решил, что такие до­говоры являются святотатственными. Поступая подобным образом, он не утверждает никакого истинного или ложного предложения, но скорее дает (частичное) определение предиката «святотатственный». Это — условное определение путем подведения под понятие и, будучи таковым, оно не является ни истинным, ни ложным.

называет, что решение судьи отклонить иск Тома является юридиче­ским обоснованным.

В данном случае для того чтобы обосновать свое решение, судье пришлось установить семантическое правило для термина «святотат­ственный». Если бы у данного термина уже был некий ясный смысл, т.е. имелось бы какое-либо устоявшееся в языке словоупотребление, в соответствии с которым договоры, подписанные в воскресенье, счи­тались бы святотатственными, тогда решение судьи было бы основа­но на аналитическом суждении, а именно: «Договоры, подписанные в воскресенье, являются святотатственными», а условное опреде­ление, — под которым понимается метаязыковое предложение, ис­тинное или ложное относительно существующих языковых конвен­ций, — не выступало бы фундаментом для этого суждения. Ключе­вое различие между этими двумя случаями заключается в том, что в одном из них судья обнаруживает существующее семантическое пра­вило, тогда как в другом он сам это правило устанавливает. Вместе с тем, в обоих случаях судья использует истинное предложение, но пустое по смыслу. Оно является аналитически истинным, но пустым по смыслу, потому что оно ничего не говорит о мире.

Мы уже обращали внимание читателя на то, что в нашем при­мере задача судьи упрощается за счет того, что стороны согласны по двум вопросам: их действие представляло собой подписание до­говора, и это действие имело место в воскресенье. Таким образом, судья уже знает, что рассматриваемое индивидное действие обла­дает этими двумя свойствами, и все, что ему остаётся сделать — это установить связь между предикатами «договор, подписанный в вос­кресенье» и «быть святотатственным». Тем не менее, наличие этих свойств также может быть оспорено. В таком случае судье пришлось бы выяснить или решить, признавать ли, что действие, совершен­ное участниками, было подписанием договора, и что это произошло в воскресенье. Если Тим будет отрицать, что то, что они подписали, было договором, тогда судья будет обязан выяснить, обладает ли индивидное действие, осуществленное Томом и Тимом при опреде­ленных обстоятельствах, свойством, выраженным фразой «подпи­сание договора». В данном случае перед судьей встает задача опре­делить, является ли истинным предикат «подписание договора» от­носительно рассматриваемого индивидного действия. Обычно для того чтобы установить, было ли договором то, что подписали Том и Тим в определенной ситуации, судье требуется информация о фак­тах: ему нужно знать в деталях, что же именно тогда произошло.

Такая же проблема может возникнуть, если Том и Тим не соглас­ны по вопросу о том, когда они подписали договор. В таком случае судья обязан выяснить точное время, когда был подписан договор. Например, Тим может настаивать на том, что, несмотря на то, что для обсуждения договора они встретились в субботу вечером, до­стигли соглашения они именно в воскресенье. В таком случае про­блему для судьи здесь составляет нехватка сведений о фактах: ему нужно больше информации относительно фактов рассматриваемо­го дела. В других своих работах мы называли такого рода проблемы «пробелами в знании»^[213]. Трудность, связанную с получением ин­формации о фактах, можно смягчить при помощи такого средства как правовые презумпции, что обычно и происходит в юридической практике. Презумпции позволяют судье действовать так, словно бы он знает все релевантные обстоятельства дела. В соответствии с об­щим правилом бремени доказывания (onus probandi) сторона, ут­верждающая, что тот или иной факт имел место, должна доказать это, так как если утверждаемый факт не был надлежащим образом доказан, то считается, что он не имел места. Ряд других презумпций, таких как презумпция добросовестности, возмездного характера коммерческих сделок и т.п., составляют множество вспомогатель­ных правил, позволяющих определить «юридическое существова­ние» фактов. Таким образом, если Тим утверждает, что договор был подписан в воскресенье и в силу этого он недействителен, он должен предъявить соответствующие доказательства. Кроме того, важно подчеркнуть, что окончательное решение судьи относительно того, был ли договор подписан в воскресенье или нет, претендует на то, чтобы быть истинным утверждением о факте, хотя может статься, что оно не является истинным (проблема истинности и установле­ния истины будет подробнее описана в следующем параграфе дан­ной статьи).

Обсуждение нашего примера показывает, что термин «субсум­ция» используется неоднозначно применительно к двум разным проблемам, в связи с чем мы введем новые термины: «индивидная» и «родовая» субсумция.

Индивидная субсумция представляет собой проблему опреде­ления истинности некоторых индивидных контингентных (синте­тических) предложений вида «Fa», где «F» обозначает некий пре­дикат, и где «а» является именем (собственным), т.е. именем инди­

видного объекта. Для того чтобы решить эту проблему, судье нужно определить, обладает ли указанный индивидный объект свойством, обозначенным рассматриваемым предикатом.

Родовая субсумция представляет собой проблему установления того, какие логические отношения имеются между двумя предика­тами (что тоже довольно часто встречается в судебной практике). В данном случае предмет обсуждения — истинность метаязыково­го предложения о предикатах, имеющего вид «F < G». Получен­ное в итоге общеутвердительное предложение данного языка «(х) (Fx—>Gx)» является аналитическим, так как его истинность основана на смысловом значении предикатов «F» и «G». Либо семантические правила, определяющие смысловое значение этих данных предика­тов, уже существуют (если в данном языке уже имеется устоявшее­ся словоупотребление для этих терминов), либо они должны быть установлены судьей.

Трудности при решении проблем субсумции (как индивидной, так и родовой) проистекают из двух различных источников: нехват­ки знаний о фактах (пробелы в знании) и семантической неопре­деленности или расплывчатости используемых предикатов (пробел в распознании^[214] или случаи полутени)^[215]. То, что расплывчатость какого-либо предиката может потребовать от судьи принятия ре­шения, без сомнения верно. Однако, как правильно отмечает Мак­кормик, это нельзя счесть за аргумент против дедуктивной приро­ды аргументации в праве. Даже если принятие решений иногда и составляет часть задачи по установлению посылок подобной аргу­ментации, это не исключает возможность реконструировать эту ар­гументацию от посылок к заключению в виде дедуктивного вывода. Весь этот вопрос не имеет никакого отношения к праву и, в частно­сти, к аргументации в праве, но является характерной чертой любой прикладной логики.

2. Истина И уСТаНОВЛЄНИЄ ИСТИННОСТИ В сфере права

Согласно Маккормику каждое применение понятия истины тре­бует процедуры установления истинности, и «проблему установле­ния истинности сфера права... учитывает с особой скрупулезностью.

Там, где во всяком официальном процессе правоприменения тре­буется установление фактов, правовые системы обычно предусма­тривают наделение определенных лиц специальными полномочи­ями по установлению фактов. Возлагается ли задача установления фактов на присяжных, судью, министра или какой-то специальный трибунал, обычно существуют определенные правовые положения, предоставляющие какому-то индивиду или группе полномочия окончательно устанавливать факты... В определенных целях над­лежит считать истинным или признавать в качестве окончательной истины по делу то, что установлено как истинное или удостовере­но как истинное лицом, уполномоченным устанавливать факты. В юридических целях значение «истина» приписывается тому, что было удостоверено в качестве такового уполномоченным лицом. За исключением случаев, когда для отмены или внесения поправок в удостоверенные истины могут быть задействованы процессы обжа­лования или пересмотра, правовая система не допускает никакой иной истины по рассматриваемому делу»^[216].

Эта цитата оставляет такое впечатление, будто в правовых кон­текстах фактическая истина зависит от того, что считает истинным судья или иное уполномоченное лицо. Безусловно, это не так. Подход Маккормика был бы правильным, если бы вместо «истинный» он ис­пользовал бы термин «доказанный», однако в том виде, как это пред­ставлено в его работе, этот подход вводит в заблуждение — либо содер­жательно, либо, по крайней мере, терминологически. Путаница между истиной и доказательством возникает довольно часто и не только сре­ди юристов; именно поэтому так важно прояснить этот момент.

Истинность эмпирических утверждений о фактах, — таких как «Джон убил Альфреда», — не зависит от того, что говорит судья или иные должностные лица. Она зависит только от семантических правил используемого языка и фактов, к которым отсылает утверждение.

Семантические правила определяют, на каких индивидов ука­зывают имена «Джон» и «Альфред», и какое отношение обозначено предикатом «убил». Предложение «Джон убил Альфреда» истинно, если, и только если, индивид, к которому отсылает имя «Джон», на­ходится в отношении, обозначенном предикатом «убил», к инди­виду, обозначенному именем «Альфред». Для истинности данного предложения совершенно не важно, что судья говорит по поводу убийства Альфреда Джоном.

Наша постановка проблемы эмпирической истины сводится к принятию корреспондентной теории истины в духе Аристотеля и Тарского. Это не наивная корреспондентная теория истины в по­нимании Маккормика, а корреспондентная теория истины по су­ществу. Согласно той характеристике, которую Маккормик дает наивной корреспондентной теории истины, отвергая ее несколько лаконично («Имеется столь много возражений против такой теории истины..., что я позволю себе не вдаваться в них здесь»), такая тео­рия предполагает, что истинностные значения можно приписывать «только тем утверждениям, для которых могли бы существовать соответствующие положения дел в чувственно воспринимаемом физическом мире»^{[217] [218]. Пока мы имеем дело с эмпирическими пред­ложениями, в этом нет ничего вызывающего возражения, и это не превращает никакую корреспондентную теорию в «наивную». Если предложение является эмпирическим, то для того чтобы сделать его истинным, должен быть эмпирический факт; но это не исключает возможности существования предложений, истинность которых не связана эмпирическими или воспринимаемыми фактами. Нас не должен здесь волновать вопрос о том, существуют ли иные типы фактов, кроме эмпирических. В этом смысле понятие истины, при­меняемое в праве, в точности то же самое, что и понятие истины, применяемое в эмпирических науках.}

В любом случае, ни одно предложение не является истинным вне зависимости от языковых конвенций. У нас нет возражений, если Маккормик захочет, пренебрегая Куайном, приписывать ис­тинность пропозициям вместо предложений. Истинность пропо­зиций, конечно, не зависит от языковых конвенций, и это верно не только для пропозиций о «голых фактах», как, вероятно, полага­ет Маккормик224, но и для пропозиций любого рода. От языковых конвенций зависит только истинность предложений (т.е. языковых сущностей).

И это еще не конец истории, ведь для того чтобы наказать Джона, право требует, чтобы не только предложение «Джон убил Альфреда»

было истинным, но также чтобы это было доказано в суде. Пробле­ма судебного доказательства выявляет признаки, характерные для юридических контекстов, признаки, которые в некоторых значимых моментах отличают его от доказательства в науке, и поэтому полезно было бы сравнить роль доказательства в этих двух областях.

(а) Как в науке, так и в праве существуют определенные крите­рии, устанавливающие, что можно считать доказательством в поль­зу истинности эмпирического предложения; но при этом в праве имеются ограничения, связанные с тем, сколько и какого рода до­казательства допустимо использовать в судебном процессе. Напри­мер, существование определенных договоров можно доказать, толь­ко предъявив письменный документ; число свидетелей, которых может представить сторона, часто также может быть ограничено.

(б) Еще более существенными являются временные ограниче­ния. Все доказательства должны быть получены в течение опреде­ленного периода времени, а вопрос доказывания эмпирического ут­верждения (такого, как «Джон убил Альфреда») должен быть решен в течение сроков, установленных правовыми нормами.

(в) Для права характерно то, что вопрос доказывания должен быть решен, и, более того, решен уполномоченным лицом в рамках юридического процесса. Судья не только уполномочен, но и обязан решить, было ли доказано то или иное эмпирическое предложение, и его решение является окончательным в том смысле, что оно кла­дет конец прениям, а также возможности обсуждать истинность это­го предложения в рамках данного разбирательства. Тем не менее, конец дискуссии на тему истинности предложения не делает это предложение истинным!

В научных же контекстах нет никаких подобных ограничений. В любое время допускаются любые виды доказательств, доступных и способствующих установлению истинности, и никто не облада­ет правом решать, что то или иное предложение было доказано. Именно поэтому в науке проблема эмпирических истин всегда рас­сматривается как по существу открытый вопрос.

Так происходит от того, что наука заинтересована практически исключительно в установлении истины, в то время как право глав­ным образом заинтересовано в разрешении социальных конфлик­тов. Однако, — и это один из ключевых моментов, — социальные конфликты разрешаются посредством общих правил, а применение таких правил к конкретным случаям зачастую требует установле­ния истинности предложений о фактах. Поэтому судебный процесс

часто, а в случае уголовного преследования — практически всегда, включает процедуру выяснения обстоятельств дела, которая состо­ит в установлении истинности ряда эмпирических предложений (о фактах). Тот факт, что эта процедура имеет разного рода ограниче­ния, включая временные, и завершается судебным решением, име­ющим официальный и окончательный характер, не означает, что такое решение непогрешимо (даже если оно вынесено верховным судебным органом). Решение, основанное на ложном утверждении о факте, имеет юридическую силу; это означает, что оно влечет все соответствующие правовые последствия и не может быть изменено (за исключением возможности обжалования или пересмотра в вы­шестоящем суде), но, тем не менее, его можно критиковать как оши­бочное. Поэтому вполне имеет смысл говорить о том, что решение суда (даже верховного) неправильно, хотя подобная критика носит внешний характер по отношению к данному судебному процессу и не имеет непосредственных правовых последствий. Допустим, что Джон, обвиняемый в убийстве Альфреда, не совершал этого убий­ства, и значит предложение «Джон убил Альфреда» ложно. Предпо­ложим также, что на основании предоставленных в суде улик и до­казательств судья решает, что это предложение было доказано, и по этой причине приговаривает Джона к пожизненному заключению. Из того, что решение судьи, если оно является окончательным, под­разумевает, как уже отмечалось, что его нельзя оспорить в рамках данного судебного процесса, следует, что Джона необходимо отпра­вить в тюрьму. Но факт того, что Джон не убивал Альфреда, все еще является истинным, а судья, следовательно, совершил ошибку, даже если это никак не повлияет на дальнейшую судьбу Джона. Оконча­тельный характер судебного решения не означает, что судья не мо­жет ошибаться. Однако если бы истина зависела от официального решения судьи («истина — это то, что суд считает истинным»), — в чем, по-видимому, уверен Маккормик и ряд других юристов, — то тогда судьи и в самом деле были бы непогрешимы.

Харт подчеркивает этот момент в связи с юридическими утверж­дениями о нормах. Харт показывает, что окончательный характер решений суда ни в коей мере не влечет их безошибочности, а также не свидетельствует в пользу того, что «Право (или конституция) — это то, что суды называют таковым»^[219].

Со сформулированными судами утверждениями о фактах дело обстоит ровно так же, и поэтому на них можно легко распростра­нить аргументы Харта. Факты суть то, что они суть, а не то, что о них говорят судьи. Несмотря на то, что процедуру выяснения фактиче­ских обстоятельств дела завершает официальное решение судьи, ос­нованное на доказательствах, полученных в течение ограниченного периода времени, эта процедура нацелена на установление истины, и судья обязан искать истину. Неудача в установлении истинности по единичному делу не лишает юридической силы решение судьи, которое считается правомерным и влечет все правовые последствия. Это и есть та цена, которую право готово платить ради социальной стабильности и мира, т.е. ради способности разрешать социальные конфликты в пределах определенных временных границ. Однако, если бы судьи с заметной регулярностью основывали свои решения на ложных утверждениях о фактах, тогда вся правовая система была бы извращена. Важно подчеркнуть, что в том, что касается уголов­ного права, верховенство права подразумевает обязанность приго­варивать тех, кто совершил убийство, а не тех, о ком судья говорит, что они совершили убийство. Эту норму, как и все другие правовые нормы, судьи могут порой нарушать (в результате добросовестного заблуждения или злоупотребления), но, тем не менее, она сохраняет свою силу до тех пор, пока подобные нарушения являются исклю­чениями. Если бы суд, напротив, систематически выносил обвини­тельный приговор тем, кто не совершал убийства, т.е. если бы эту норму нарушали регулярно, то тогда она бы вообще перестала бы существовать. В таком случае появилась бы новая норма, предпо­лагающая, что судья уполномочен карать всех, кто, на его взгляд, заслуживает наказания. Однако до тех пор, пока существует норма, устанавливающая обязанность судьи наказывать убийц, судья не вправе свободно отступать от нее, что и составляет эталон правиль­ного и неправильного судейства. Всегда будет разумно допустить, что решение суда не верно. Именно поэтому суды могут ошибаться, несмотря на то, что их решения являются или могут быть оконча­тельными.

3. Роль оценок в судебной аргументации

Другой вопрос, о котором стоит упомянуть, касается роли оце­нок в установлении фактов и толковании правовых норм. Согласно Маккормику: «Установление фактов требует способности оценивать доказательства и улики, а установление того, можно ли считать тот

или иной реальный факт частным случаем содержащегося в данной норме оперативного факта, требует способности толковать форму­лировки норм в свете человеческих ценностей»^{[220] [221] [222].}

Кроме того, «зачастую право содержит положения, обуславли­вающие его действие удовлетворением определенному критерию или ценностному»^⁷. В таких случаях «задача определения того, вы­полняются ли предусмотренные правом условия, требует двойной процедуры оценивания»: с одной стороны, оценки доказательств и, с другой стороны, оценки, необходимой в связи применением оце­ночных терминов, таких как «разумный», «справедливый», «над­лежащая забота» и т.п., несмотря на то, что в общем праве «такие вопросы как что разумно или что справедливо, относятся к «вопро­сам о фактах»2²⁸. Поэтому Маккормик убежден в том, что «было бы неправильно поручать» решение этих задач «машинам, какими бы ‘интеллектуальными они ни были’, так как давать подобные опреде­ления могут только существа, обладающие разумом и волей, а также способностью оценивать доказательства и понимать ценности, им­плицитно содержащиеся в нормах»^.

Это кажется преувеличением. Для того чтобы четко понять, что здесь поставлено на карту, мы должны рассмотреть по отдельно­сти: (l) какого рода оценка требуется для установления фактов (что встречается в индивидной субсумции), (2) в каком смысле требует оценки интерпретация правил, т.е. установление семантических правил для предикатов данного языка, которые используются в формулировках правовых норм законов, договоров, прецедентов (что встречается как в индивидной, так и в родовой субсумции) и, наконец, (з) что происходит при применении оценочных предика­тов к конкретным ситуациям.

1. Для того, чтобы решить, был доказан ли данный факт, судья обязан оценить доказательства, полученные во время процесса, но эта оценка того же рода, что и оценка доказательств, выполняемая в эмпирических науках. Это не этическая оценка, но она представляет собой совершенно особый вид оценки, который мы будем называть эпистемической оценкой, за неимением лучшего термина. Мы не формулируем подлинно ценностных суждений, оценивая доказа­

тельства, и в любом случае, тот род ценностей, что стоят на кону в данном контексте, не имеет ничего общего с «человеческими ценно­стями», воплощенными в правовых нормах. Доказательства о фактах оценивают не как правильные или неправильные, хорошие или пло­хие, справедливые или несправедливые, уместные или неуместные, но как способствующие (и в какой степени) или нет подтверждению истинности эмпирических предложений. Таким образом, оценка до­казательств — это проблема установления того, было ли то или иное эмпирическое предложение должным образом доказано. Эту пробле­му мы уже обсуждали в предыдущем разделе.

и. Мы уже видели, что интерпретирующие предложения не вы­ражают оценочных суждений, даже если они основаны на условных определениях. Этические оценки могут лежать в основе семантиче­ских определений судьи, но как только он принял решение, пред­ложение, утверждающее, к примеру, что «договоры, подписанные в воскресенье, являются святотатственными», выражает уже не ценностное суждение, но аналитическую пропозицию. Подлинные ценностные суждения, т.е. этические оценки последствий принятия того или иного решения, могут лежать в основе принятия судьей се­мантического правила, и обычно это так и бывает, но применение семантических правил не имеет ничего общего с оценками.

ш. Что же касается оценочных терминов, которые встречаются в правовых нормах, то вовсе не очевидно и не бесспорно, что их приме­нение к конкретным ситуациям всегда требует подлинной оценки.

Важно отметить, что логическое поведение оценочных предика­тов довольно похоже на то, как ведут себя деонтические предика­ты. В своем первичном предназначении деонтические предикаты, такие как «обязательно», «запрещено», «дозволено», используются для формулирования норм или предписаний, чтобы определенные действия или положения дел приобрели статус обязательных, за­прещенных или дозволенных. Подобное использование предика­тов является прескриптивным, однако широко известно, что те же самые предикаты могут также использоваться дескриптивно для формулирования предложений, утверждающих, что определенные действия или положения дел являются обязательными, запрещен­ными или дозволенными в соответствии с некоторой нормой или множеством норм. Подобные нормативные предложения являются дескриптивными: они описывают тот факт, что определенная нор­ма существует, и поэтому они могут быть истинными или ложными. Они истинные, когда рассматриваемое множество норм содержит

норму предписывающую, запрещающую или дозволяющую ука­занное действие; в противном случае они ложны. В силу того, что дескриптивное использование деонтических предикатов уже пред­полагает существование норм, это использование в своем роде про­изводно по отношению прескриптивному использованию подобных терминов (которое порождает само существование норм). В связи с этим уместно его называть вторичным использованием.

Похожим образом обстоит дело в случае оценочных предикатов, таких как «хороший», «правильный», «справедливый» и т.п. Пер­вичное использование таких терминов заключается в том, чтобы оценивать, то есть формулировать оценочные суждения. Оценоч­ные суждения, какой бы ни была их природа, влекут за собой своего рода одобрение или неодобрение²³⁰. Тем не менее, оценочные тер­мины также могут быть использованы дескриптивно в предложе­ниях, которые выражают не оценку (одобрение или неодобрение), а являются описаниями того факта, что предмет рассмотрения от­вечает оценочным стандартам или критериям определенного со­общества или социальной группы²²³¹. Именно такое использование оценочных терминов мы предлагаем называть вторичным. Подоб­ные предложения описывают факты, и не являются оценочными. Например, говоря, что это хорошая машина, я могу выражать оце­ночное суждение (первичное использование термина «хороший»). Но при этом также возможно, что я не оцениваю эту машину, а про­сто констатирую некий факт, а именно: что эта машина соответству­ет критериям, предъявляемым к хорошей машине, таким как быть комфортабельной, экономичной, быстрой и т.п., и я не связываю себя обязательством разделять эти критерии (вторичное использо­вание термина «хороший»). Вторичное (дескриптивное) использо­вание оценочных терминов не означает никакого одобрения, оно является чисто фактическим, потому что заключается в конста­тации того факта, что предмет, объявленный хорошим, обладает рядом свойств, используемых в качестве критерия для того чтобы считаться хорошим. Следовательно, такие предложения выража­ют дескриптивные пропозиции касательно фактов. По аналогии с нормативными предложениями мы можем говорить об оценочных предложениях, отличных от оценочных суждений. Если мы при-

230 Это важно с точки зрения этического эмотивизма. См.: Stevenson C.L. Ethics and Language. New Haven, 1944.

231 Hare L.M. The Language of Morals. P. 94-110.

нимаем эту терминологию, то разница между оценочными сужде­ниями и оценочными предложениями будет такой же, как между нормами и нормативными предложениями.

По этой причине наличие оценочных предикатов в правовых нормах и их последующее использование судьей само по себе не означает, что судья должен вынести оценку для того чтобы опре­делить, что подобные предикаты применимы в данном конкретном случае. Например, когда судья утверждает, что качество данных то­варов является надлежащим, или что арендная плата справедлива, или же что некое лицо не предприняло разумных мер предосто­рожности во избежание нанесения вреда. Мы склонны полагать, что во многих случаях (хотя и не во всех) судьи не выносят оценок, но просто фиксируют оценки той социальной группы, к которой они сами принадлежат. Другими словами, они формулируют не оценочные суждения, но оценочные предложения, а такие пред­ложения носят чисто дескриптивный характер. В конечном счете, получается, что общее право не ошибается, когда относит такие во­просы к «вопросам о фактах». Разумеется, верно, что оценочные критерии, используемые социальной группой, — те, что фиксирует судья, — зачастую бывают расплывчатыми. Их расплывчатость, ве­роятно, больше, чем расплывчатость критериев для применения не­оценочных предикатов, таких как «высокий» или «подписанный в воскресенье», но разница между ними заключается исключительно в степени этой расплывчатости.

Эти замечания призваны показать, что роль оценки в судебной аргументации куда более скромная, чем принято считать или, как минимум, чем считает Маккормик. Вопреки его мнению, задача установления того, соблюдаются ли условия, установленные пра­вом, в большинстве случаев не только не требует двойного оценива­ния, но и вообще не предполагает никакой подлинной оценки, даже если все право будет «выражено в терминах того, что разумно или родственных им».

Что касается вопроса о том, способны ли компьютеры выпол­нять действия, которые можно назвать «оцениванием», здесь нелег­ко дать какой-то однозначный ответ. Конечно, они не в состоянии произвести этическую оценку, которая требует понимания ценно­стей, имплицитно содержащихся в нормах. Касательно оценки до­казательств о фактах мы бы предпочли занять более осторожную позицию. В любом случае, если допустимые в рамках судебного процесса доказательства достаточным образом кодифицированы,

представляется, что нет никаких априорных возражений против использования компьютеров для операций по установлению фак­тов^{[223] [224] [225] [226]. Также нет никакой проблемы в том, чтобы поручать маши­нам задачу установления оценочных критериев, до тех пор пока не требуется выносить подлинных оценочных суждений.}

4. Нормы и истина

Возражение против дедуктивистского тезиса, выдвинутое Вин­сентом Уэлманом, Маккормик отвергает, не вдаваясь в долгие рас­суждения. Это возражение направлено против гипотезы о том, что формулировки правил и норм имеют истинностные значения233, ко­торая, по мнению Уэлмана, в лучшем случае спорна, а в худшем — ложна. Он приходит к выводу о том, что с методологической точки зрения неверно основывать теорию аргументации в праве на данной гипотезе.

Маккормик отклоняет эту точку зрения, основываясь на своем убеждении, что «продолжать сомневаться или отрицать возмож­ность наличия истинностных значений у формулировок норм про­сто ошибочно»234.

Несмотря на это, возражение Уэлмана — это, пожалуй, самое се­рьезное возражение против дедуктивистской концепции судебного обоснования. Это возражение, — а оно, конечно, не ново, — сводится к отрицанию возможности логики норм. Многие философы, среди которых такие важные мыслители, как Георг Хенрик фон Вригт, отец-основатель деонтической логики, принимали во внимание се­рьезные сомнения относительно самой возможности разработать такую логику и, соответственно, пытались найти выход из этого за­труднения, предлагая альтернативные логические теории235.

То немногое, что Маккормик говорит по поводу проблемы ис­тинности норм-формулировок, ясно показывает, что он полностью

проглядел фундаментальное разграничение между нормами и нор­мативными предложениями и, следовательно, между нормами-фор­мулировками и формулировками нормативных предложений^{[227] [228] [229]. Мы уже упоминали, что в обыденном языке одни и те же лингвистиче­ские выражения (например, «курение запрещено» или «каждый обязан платить по долгам») можно использовать двояким образом: чтобы издать предписание или норму (приказ, запрет или дозволе­ние), и чтобы утверждать, что некоторое действие или положение дел является обязательным, запрещенным или дозволенным, соглас­но какой-либо заданной норме или системе норм. В первом случае перед нами формулировка нормы, которая носит прескриптивный характер и поэтому не может быть ни истинной, ни ложной, однако допускает, что ей подчиняются или соблюдают. Во втором случае мы имеем дело с формулировкой нормативного предложения, которое является дескриптивным и поэтому может истинным или ложным, но при этом ему • невозможно подчиняться или его соблюдать.}

Нормативное предложение, утверждающее, что действие р обя­зательно (запрещено) в соответствии с данной нормативной систе­мой а, истинно, если, и только если, в а или среди следствий из а имеется норма, такая что р должно (или не должно) быть выполне­но, то есть норма, предписывающая (запрещающая) р.

Историю различения норм и нормативных предложений можно проследить вплоть до Бентама237. В различных формах оно прояв­ляется у таких авторов, как Кельзен, Гедениус и Альф Росс, и было детально разработано фон Вригтом2з⁸.

Нет никаких сомнений в том, что нормативные предложения обладают истинностными значениями. Вопрос заключается в том, могут ли нормы быть истинными или ложными: ведь если у норм нет истинностных значений, то не вполне ясно, каким образом мы можем строить выводы, в которых нормы выступают в качестве по­сылок или заключения дедуктивного умозаключения. Формулируя проблему дедуктивного обоснования судебных решений, Маккор­мик скорее всего имеет в виду правовые нормы или правила, по­скольку они фигурируют в законах и кодексах. Его идея заключает­

ся в том, что решение судьи является обоснованным, если его можно логически вывести из правовых норм в сочетании с фактами рас­сматриваемого дела, которые должны относиться к категории опе­ративных фактов, охватываемых данной нормой. Похоже, его опи­сание сути этого вопроса подразумевает, что нормативная посылка обосновывающего умозаключения должна быть нормой, а не нор­мативным предложением. Однако, обсуждая проблему истинности норм-формулировок, Маккормик, видимо, имеет в виду норматив­ные предложения, а не нормы. Он говорит:

«Все это верно, но не для рассматриваемого вопроса. Обратите внимание на то, что про законодательные акты было (правильно) ска­зано, что они ‘устанавливают' нормы. Это указывает на то, что концеп­туальная структура правовой системы такова, что относительно зако­нов и иного рода норм можно говорить, что они существуют в течение длительного времени. Их существование — это вопрос об институцио­нальных фактах, как говорили и доказывали Ота Вайнбергер и я. По­этому вполне возможно, что существуют истинные утверждения отно­сительно нормативного содержания такой системы, существующего в любой заданный момент. Правовое положение дел, которое является результатом законодательных и регулирующих поведение актов..., можно утверждать истинным (или ложным) образом, несмотря на то, что породившие их акты утверждать подобным образом нельзя ...»^[230].

Трудно усомниться в том, что можно описать содержание нор­мативной системы, используя нормативные предложения, кото­рые, как и любые другие дескриптивные предложения, являются истинными или ложными. Напротив, приписывать истинностные значения нормам представляется довольно спорным, и, похоже, Маккормик согласен с тем, что у норм отсутствуют истинностные значения. В самом деле, он явным образом признает, что нормы, установленные посредством приказов или законодательных актов, «следует понимать не как описывающие мир, но как регулирующие наше поведение в нем». Это звучит как признание того, что у норм отсутствуют истинностные значения. Его ответ на возражение Вин­сента Уэлмана не является удовлетворительным, разве что Маккор­мик готов отстаивать тезис о том, что «нормативная посылка» обо­сновывающего умозаключения — это нормативное предложение, а не норма, потому что только нормативные предложения выступают носителями истины, но никак не сами нормы.

Главная проблема обоснования судебных решений заключается в том, что, ввиду их нормативного характера, их нельзя обосновать посред­ством только лишь утверждений о фактах (какими бы сложными эти фак­ты ни были). В самом деле, когда судья приговаривает Джона к пожизнен­ному заключению на основании того, что он считает Джона виновным в убийстве Альфреда, этот судья не только утверждает некий факт (о том, что Джон совершил убийство), но также и издает предписание, т.е. норму о том, что Джона необходимо отправить в тюрьму пожизненно. Для того чтобы обосновать предписание (норму), изданное(ую) судьей, недоста­точно одного нормативного предложения, в котором утверждается, что в соответствии с нормативной системой данного государства судья обязан приговаривать тех, кто совершил убийство, ибо оно представляет собой лишь утверждение о факте. Для того чтобы обосновать свое решение, судья обязан использовать норму, изданную законодателем, например, соответствующую статью уголовного кодекса. Именно из нормы, предпи­сывающей, что «для всякого х, если х совершил убийство, х должен быть приговорен к пожизненному заключению», посредством дедуктивного умозаключения судья делает вывод, что Джон, который убил Альфреда, должен быть приговорен к пожизненному заключению.

Именно умозаключения такого рода Маккормик справедливо считает дедуктивными, однако существенным для данного умоза­ключения является то, что его большая посылка является нормой, а не просто нормативным предложением. Предложение о факте не может обосновать предписание, а нормативное предложение есть предложение о факте; хотя факт, к которому оно отсылает — это не факт внешнего мира, который представляет собой не «голый» факт в понимании Маккормика, а «институциональный факт».

Другая большая проблема с нормативными предложениями — то, что они являются не общими, а частными, даже если они отсыла­ют к общим нормам. Несмотря на то, что нормативные предложения явным образом утверждают обязательность определенного действия (в определенных обстоятельствах), на самом деле они сводятся к ут­верждениям о существовании норм (на что указывают условия их ис­тинности, как сказано ранее). Поэтому нормативное предложение — это всегда предложение о существовании. Большая посылка в обо­сновывающем умозаключении судьи, тем не менее, должна быть (вы­ражающим норму) общим нормативным предложением следующего вида: «для всякого х и для всякого у, если х и у — люди, и х достиг совершеннолетия и является полностью дееспособным, и х убивает у, то х должен быть приговорен к пожизненному заключению».

Таким образом, мы приходим к заключению о том, (l) что нор­мативная посылка в судебной аргументации должна быть нормой, а не нормативным предложением, и (2) что нормы не являются ни истинными, ни ложными. Решающий вопрос таков: каким образом такое понимание влияет на дедуктивистский тезис?

Идея, лежащая в основании возражения Винсента Уэлмана, за­ключается в том, что в дедуктивной аргументации можно использо­вать исключительно те предложения, которые истинны или ложны. Именно эту неявным образом подразумеваемую посылку нам пред­стоит сейчас подробнее рассмотреть.

В логической традиции от Аристотеля и до наших дней связь между логикой и истиной двоякая: (l) пропозициональные связки (отрицание, конъюнкция и др.) определяются в терминах истинностных значений (например, посредством таблиц истинности); и (2) базовые логические понятия, такие как логическое следование (логическая импликация) и логическая несовместимость (противоречие) также характеризуются в терминах истинностных значений. Таким образом, некое предложение является следствием из данного множества предложений, или данное множество предложений логически влечет некое предложение, если, и только если, не существует такого означивания, при котором предложе­ния данного множества (посылки умозаключения) истинные, а пред­ложение, которое они влекут (заключение), ложное. Другими словами, правильное умозаключение (когда посылки логически влекут заключе­ние) сохраняет истинность в том смысле, что если посылки истинны, то и заключение должно быть истинным. С другой стороны, два предложе­ния несовместимы (противоречат друг другу), если и только если истин­ность одного из них влечет ложность второго.

Ключевая проблема такова: можно ли определить эти понятия, не прибегая к понятию истинности, для того чтобы их можно было при­менять к предложениям, у которых нет истинностного значения?

Ещё в 1957 г. в предисловии к своей книге «Логические иссле­дования» фон Вригт писал: «Деонтической логике часть ее фило­софского значения придает тот факт, что нормы и оценки, хотя и исключены из сферы истины, подчинены законам логики. Это по­казывает, что логика, если можно так выразиться, охватывает более широкую сферу, чем истина»^[231].

Это интересная идея, но недостаточно просто о ней заявить. Нужно ее обосновать, и, в частности, предложить альтернативный

способ определения логических связок, понятий логического следо­вания (логического вынуждения) и противоречия. Этого фон Вригт не сделал, и как только он это понял, он вернулся к традиционной концепции логики^{[232] [233] [234] [235], отрицая идею о том, что деонтическую логику можно трактовать как логику норм; к этому отрицанию он пришел именно из-за того, что у норм нет истинностных значений.}

Важным фактом, предшествующим анализу, является то, что та­кие термины как «не»/«нет», «и», «или» и т.п. используются в свя­зи с предписаниями («Не выходи на улицу без зонтика!», «Пойди в магазин Marks&Spencer и купи себе рубашку или джемпер!» явля­ются совершенно «нормальными» приказами), и мы часто выводим одни предписания из других (иногда в сочетании с утверждениями о фактах). Этот факт, однако, сам по себе не доказывает, что подобное использование языка является логически «законным», хотя оно и ставит нас перед следующим вызовом, впервые сформулированным Йоргенсеном242, и известном с тех пор в литературе как «дилемма Йоргенсена»: Либо понятие вывода и пропозициональные связки определяются через истинность, и тогда не существует логики норм, а логические связки не применимы к нормам; либо существует ло­гика норм, но тогда понятие вывода и логические связки не могут быть определены через истинность. Использование этих понятий в обыденном языке наводит на мысль о том, что нам следует выбрать вторую альтернативу этой дилеммы; но тогда встает проблема, ка­ким образом мы можем определить такие выводы и связки, не об­ращаясь к понятию истины.

Те авторы, которые, подобно Вайнбергеру243, отстаивают суще­ствование подлинной логики норм и, тем самым, и существование нормативных выводов, не предлагают никаких достаточно весомых аргументов в пользу своей позиции. Предложение Вайнбергера использовать понятие действительности в качестве замены истин­ности не кажется удовлетворительным244, и он не предпринимает никаких попыток представить альтернативные определения про­порциональных связок.

В виду этих трудностей, ряд авторов, включая авторов этой ста­тьи, пытались развить логику нормативных предложений в качестве замены логике норм^{[236] [237] [238] [239] [240] [241] [242]. Эти усилия, однако, нельзя считать в полной мере удовлетворительными по указанным ранее причинам.}

В дальнейших публикациях фон Вригт пытался найти иной путь. Он предложил трактовать деонтическую логику не как логику норм или нормативных предложений, но как разновидность логики «рационального законотворчества»^⁶. Под такими «законами» фон Вригт подразумевал квазилогические «принципы рационального издания норм». Это решение тоже не кажется удовлетворительным. В частности, Ота Вайнбергер критиковал эту идею247.

Недавно Альчуррон и Мартино предложили определять логиче­ские связки и понятие логического следования, или вынуждения, не обращаясь к понятию истины^. Следуя идеям Генцена249 и Бел- напа25°, они определили логические связки, используя правила их введения и удаления в контексте выводимости. С другой стороны, Альчуррон и Мартино отстаивают возможность определить понятие логической выводимости посредством абстрактного понятия следо­вания (Тарский), которое не является ни синтаксическим, ни семан­тическим.

Это сводится к попытке обосновать высказанную в 1957 г. фон Вригтом идею о том, что сфера логики шире, чем сфера истины²®! и такое обоснование, конечно, выглядит и в самом деле весьма много­обещающе. Мы не будем в этой статье обсуждать жизнеспособность этой идеи, но совершенно ясно, что, если она окажется здравой, то внесет чрезвычайно важный вклад в применение искусственного интеллекта к проблемам права. Действительно, если бы удалось до­казать, что сферу логики можно расширить за пределы истины, так

что нормативные предложения, у которых нет истинностных значе­ний, могли бы стать посылками или заключениями в дедуктивных выводах, тогда было бы возможно построить подлинную логику норм и сконструировать экспертные системы, способные обосновы­вать аргументацию в праве.

5. Какэд логика?

В соответствии с довольно распространенным мнением среди юристов и философов права, для того чтобы изложить судебную аргументацию, не требуется никакой специальной логики норм или деонтической логики. Многие авторы полагают, что обычной логики предикатов первого порядка вполне достаточно для этой задачи^{[243] [244] [245]. Вообще говоря, Маккормик отстаивает идею логики пре­дикатов в расширенной форме, в которой допускается четыре типа предикатов: (l) чисто дескриптивные предикаты, (2) дескриптив- но-интерпретирующие предикаты, (3) оценочные предикаты и (4) нормативные предикаты. По мнению Маккормика, введения нормативных предикатов достаточно для того, чтобы справиться с проблемой норм, не прибегая к деонтической логике. Его позиция основана на институциональной теории, которую он разработал со­вместно с Отой Вайнбергером253. Аргумент Маккормика заключает­ся в том, что институциональные факты обладают «нормативным воздействием»: «Следовательно, может быть одновременно истин­но, что имеются корректно приписанные предикаты, утверждаю­щие институциональные факты, а также, что когда эти предикаты применены категорически (т.е. безусловно), их можно перевести в деонтические утверждения без потерь или искажений. Тем не ме­нее, тот факт, что их можно подобным образом переводить, не пре­пятствует тому, чтобы использовать их в непереведенной форме, в которой они столь часто появляются в законодательной и судебной речи и в правовом дискурсе во всех его видах»254.}

В основе аргумента Маккормика лежит скрытое допущение о том, что предложения, приписывающие нормативные предикаты (такие как «подлежащий к привлечению», «имеющий права и обязанности», «уполномоченный», «обладающий властью» и т.п.), являются истин­ными или ложными, но в то же время несут в себе нормативный смысл.

Мы уже видели, что это допущение отражает неспособность различать нормы и нормативные предложения. Предложения с нормативными предикатами могут быть использованы как дескриптивно (описатель­но, для выражения нормативных предложений), так и прескриптивно (для выражения норм), но ни одно предложение не может быть ис­пользовано для того чтобы описывать и предписывать одновременно. Поэтому ни одно предложение не может иметь истинностное значение и в то же самое время нести нормативный смысл. Ошибка Маккорми­ка, возможно, связана с тем, что он концентрирует свое внимание на предикатах, а не на предложениях. Различные случаи употребления в речи одних и тех же предложений могут приводить не только к раз­личным речевым актам, но и к различным результатам этих речевых актов. Можно использовать одно и то же предложение в одном случае для издания нормы, а в другом — для утверждения о факте, но нельзя использовать одно и то же предложение одновременно для издания нормы и для утверждения о факте.

Мы уже подчеркивали, что первичное использование норматив­ных предикатов заключается в формулировании норм. Учитывая тот факт, что логика предикатов в своем обычном понимании (как фор­мальная теория) имеет дело с предложениями, которые истинны или ложны, ее применение к нормам-формулировкам (т.е. к предложени­ям, у которых нет истинностных значений) становится проблематич­ным. По этой причине появление нормативных предложений в право­вой аргументации (имеющей важное значение для судебного обосно­вания, как мы доказывали) влечет не только существенное изменение в понимании логики предикатов в том направлении, что предложили Карлос Э. Альчуррон и Антонио А. Мартино в 1988^{[246] [247]. Оно влечет также и расширение формального аппарата логики предикатов посредством введения специфических нормативных операторов.}

Это хотя и неохотно, но допускает и сам Маккормик, когда гово­рит: «С другой стороны, возможно, что правила стандартной логи­ки предикатов не всегда применимы к нормативным предикатам. И тогда данное новшество, разрешающее нормативные предикаты, требует пересмотра подобного расширения существующей логики предикатов в свете деонтической логики, что сводится к тому, чтобы частично принять это возражение и приспособить нашу позицию к нему»²5⁶.

Тем не менее, появление различного рода предикатов не обяза­тельно приведет к появлению предложений различного рода — ведь именно предложения, а не предикаты, определяют необходимость расширения сферы понимания логики предикатов.

Как мы уже подчеркивали, логика предикатов (в своем традици­онном понимании) имеет дело с дескриптивными предложениями, выражающими пропозиции, которые являются истинными или лож­ными. Первые две класса предикатов («чисто дескриптивные» и «де- скриптивно-интерпретирующие» предикаты), которые вводит Мак­кормик, не вызывают никаких проблем. «Дескриптивно-интерпрети- рующие предикаты» употребляются, по-видимому, в интерпретирую­щих предложениях. Мы уже видели, что такие предложения делятся на две группы: метаязыковые предложения, устанавливающие семан­тические правила для предикатов объектного языка, и аналитические предложения последнего. Для этого в стандартном понимании логики предикатов не требуется никаких поправок, и представляется ненуж­ным вводить новые типы предикатов, помимо дескриптивных.

Оценочные предикаты, как и нормативные предикаты, способ­ны порождать два типа предложений: (i) выражающие оценочные предложения (в нашем техническом смысле), которые являются дескриптивными и, следовательно, истинными или ложными; и (й) выражающие оценочные суждения, которые требуют особого об­ращения. Вопросы о том, можно ли значение оценочных суждений трактовать как истинное или ложное, а также возможна ли подлин­ная логика для таких суждений, не рассматриваются в этой статье (хотя мы настроены довольно скептически в этом отношении). До тех пор пока судьи используют оценочные предложения (и, как мы выяснили в параграфе 4, это происходит часто), обычной логики предикатов достаточно для того, чтобы иметь дело с подобной аргу­ментацией. Ситуация с нормативными предикатами иная. Предло­жения, выражающие нормативные пропозиции (которые являются метаязыковыми относительно того языка, на котором выражены правовые нормы и правила), требует использования логики норма­тивных предложений, т.е. дескриптивной деонтической логики. Во­прос о том, какая из систем деонтической логики, разработанных к настоящему моменту, наилучшим образом походит для этой задачи, можно считать открытым. Но для того чтобы иметь дело с норма­ми, — а мы отстаиваем идею о том, что их наличие в правовой аргу­ментации практически всегда необходимо, — нам нужна подлинная нормативная логика.

Разумеется, в некоторых случаях нет нужды прибегать к более сложным разделам логики: обычная логика предикатов и даже про­позициональная логика могут адекватным образом излагать значи­тельную часть судебной аргументации. Однако построение эксперт­ных систем, имеющих какое-либо практическое значение, не может ограничиваться простыми случаями, и поэтому требует более слож­ного логического инструментария. Дескриптивная деонтическая ло­гика и нормативная логика представляют собой подобный инстру­ментарий, хотя они никоим образом не единственные в этом роде. Для реконструкции некоторых рассуждений понадобится, вероятно, алетическая модальная логика. Еще одна обсуждаемая проблема свя­зана с условными, или гипотетическими, нормами. Далеко не ясен вопрос о том, являются ли условные высказывания, встречающиеся в нормах, материальными условными высказываниями. Ведь име­ются веские доводы в пользу иных видов условных высказываний, связанные с идей о том, что правовые обязательства представляют собой обязательства prima facie, или отменяемые обязательства^{[248] [249]. Во всяком случае, кажется, нет серьезных причин ограничивать область логических теорий, применимых в правовых экспертных системах, даже если не все они нужны в каждом случае.}

Тем не менее, мы согласны с Маккормиком, что, в принципе, для того чтобы решать проблемы обосновывающей аргументации в праве, не требуется никакой особой логики, кроме обычной (клас­сической) дедуктивной логики. Нет необходимости и едва ли удоб­но выходить за границы дедуктивной логики, как неоднократно предлагают многие авторы, работающие в области искусственного интеллекта. В последнее время было разработано большое коли­чество систем так называемых немонотонных логик25⁸. Их общая цель заключается в моделировании часто используемых фигур умо­заключений (включая правовые контексты), которые не являются правильными с точки зрения дедуктивной логики, но, тем не менее, вполне могут быть разумными. Предлагается расширить понятие логического следования (ослабив его требования) для того чтобы можно было считать подобные выводы правильными. Однако, как

убедительно показал Давид Макинсон^[250], многие случаи подобных умозаключений отвечают требованиям обычной дедуктивной логи­ки, если сделать эксплицитными скрытые или опущенные посыл­ки. Посредством такой операции немонотонный вывод может быть трансформирован в монотонный. Как только подобные скрытые посылки явным образом представлены, умозаключение становит­ся дедуктивно правильным, так что обычная (монотонная) дедук­тивная логика вполне способна его моделировать. Таким образом, реконструкцию судебной обосновывающей аргументации можно успешно выполнять в границах дедуктивной логики.