Экспрессивная концепция норм — тупик для логики норм (Ота Вайнбергер)

В последнее время развитие онтологии норм приняло удиви­тельный оборот. Некоторые авторы в рамках деонтической логики (точнее, может быть, в рамках логики норм) и философии права сде­лались сторонниками такой концепции норм, в которой подчеркива­ется тесная связь между нормами и актами приказания и в которой либо вовсе отрицается какая бы то ни было возможность разработать логику норм, либо происходит перенос логических отношений и опе­раций вывода из сферы норм в сферу дескриптивных содержаний норм; все это довольно-таки явственно напоминает предложение, выдвинутое Йоргеном Йоргенсеном в тридцатых годах^[501].

Мы, конечно, помним критику императивной теории правовых норм, как минимум в работах Кельзена и Харта^{[502] [503] [504] [505].}

В число основных попыток двигаться в этом направлении вхо­дят следующие.

1. Последние исследования Ганса Кельзена, в основном со­держащиеся в посмертно изданной книге «Allgemeine Theorie der Normen»523;

2. различие между гилетической и экспрессивной онтологией норм у Карлоса Альчуррона и Евгения Булыгина, и их попытка по­строить экспрессивную логику норм524

3. лекция Г.Х. фон Вриіва «Сои^{ее и} должное», которой откры­вался XI Всомирный ронгросс IVR [Мождународной ассоциации философии права и социальной философии] в Хоиьсиири в 1983 г.^{[506] [507] [508]}

Две онтологии норм

Альчуррон и Булыгин (далоо для ррайрости «АиБ») у-ворждаюй, что сущосйвуой дво в рорно различных и носовмостимых ронцопции норм:

(i) Гилотичосрая точра зрония трар-уот нормы рар сущности, по- добныо пропозициям; нормы принадложат ронцоптуальной сфоро и но зависят от языра.

(ii) Є точри зрония эрспроссивной ронцопции, нормы по сути дола продсгавляют собой романдаї — розультат проскаиптивныгы использова­ния языра. АиБ (хотя, рар я полагаю, но всо философы права эрспроссиви- сты, во всяром случао, Кользон но эрспроссивист) заявляют, что на соман- тичосром уровно можду утворждои«ям«, романдами, вопросами, ытказа- ми, дозволониями и т.д. нот нирарой разницы; разница зато имоотся на прагматичосром уровно, посрольру нормы — это но что иноо, рар пропо­зиции, используомыо в артах приразания (или в артах промульгации^⁷.

Эрспроссивная ронцопция норм у АиБ явным образом основы- ваотся на тоории рочовых артов: просраипт«внысть — иллорутивная харартористира пропозиций, тар жо рар и уйворждонио, вопрос и др., но таржо отраз и дозволонио.

В любом случао нормативныо пропозиции, взятью в досррип- тивном смысло, отличаются от норм (нормативных продложоний): отправляясь от гилотичосрой ронцопции, АиБ опродоляют норма­

тивные пропозиции как «дескриптивные пропозиции, утвержда­ющие, что р обязательно (запрещено, дозволено) в соответствии с некоторой неуказанной^[509] нормой или множеством норм»^{[510] [511] [512]. Осно­вываясь на экспрессивной концепции, АиБ определяют норматив­ные пропозиции следующим образом: «если р была приказана, то пропозиция, что р обязательна, истинна»5з°.}

Противопоставление двух онтологий норм у АиБ — это неточное описание взглядов, которых на самом деле придерживаются совре­менные философы; не отражает оно и всех существенных различий между разными онтологиями, которые они предлагают.

Возможно, некоторые авторы считают, что нормы представля­ют собой идеальные объекты, существующие per se, т.е. как концеп­туальные (или платоновские) сущности, существующие независимо от какого бы то ни было языка.

Я убежденный противник той точки зрения, что значения — это платоновские сущности, существующие независимо от какого бы то ни было языка. Значение — это составная часть языка (или языков) точно так же, как знаки — составные части языков.

Языковая система является продуктом нашей языковой способ­ности в обоих отношениях, т.е. синтаксически, как класс знаков с соответствующими правилами образования правильно построен­ных цепочек знаков, и семантически, как формирование понятий и других «единиц значения», и соотнесение их с цепочками знаков5³¹.

Понятие значения не следует сводить к критериям выяснения того, какой именно объект обозначен, т.е. к характеристикам воз­можных единиц, используемых, чтобы называть реальные или иде­альные объекты. Если мы стремимся исследовать все поле мысли, включая практические рассуждения, взаимодействие вопросов и ответов, а также все многообразие речевых актов, — то мы должны преодолеть вещное понимание семантики, при котором понятие зна­чения относится только к десигнаторам. Существуют цепочки знаков, которые не характеризуют никакого объекта; в частности, таковы во­просы, восклицания и нормативные предложения. Таким образом, было бы бессмысленно определять понятие следующего рода: «Все X, удовлетворяющие вопросу “Будет ли завтра дождь?”»

Можно было бы утверждать, что одна и та же единица значения может выражаться в разных языках и что поэтому значение следует понимать как нечто, существующее вне рамок конкретных языков. Я полагаю, что явление межъязыковой синонимии никоим образом не доказывает, что значения существуют вне зависимости от языка, т.е.

Важно понимать, что значения — это не предсуществующие и объективно данные объекты, а продукт деятельности нашего интел­лекта, который создает понятия и другие наделенные значением структуры в языках, используемых нами в мышлении и рассужде­нии. При этом существуют многочисленные способы создания таких языковых (понятийных, семантических) систем. В этом и состоит, по моему мнению, подлинный смысл так называемого «принципа толерантности»^[513] и его важнейшее философское и методологиче­ское следствие.

Представление о нормах, как результатах применения некото­рой операции к пропозициям, может привести к недоразумениям.

Отношение между дескриптивными предложениями (и пропозици­ями как их значениями), с одной стороны, и нормативными предло­жениями (и нормами как их значениями), с другой, следует рассма­тривать на двух уровнях: на уровне элементарных предложений и на уровне составных предложений. На уровне элементарных пред­ложений содержание (т.е. описания положений дел) дескриптив­ных предложений соотносится с содержанием нормативных пред­ложений. Но понятие операции на пропозициях наводит на мысль о том, что пропозиция, так сказать, содержится в нормативном предложении. Это, по моему мнению, заблуждение. С собственно же логической точки зрения, понятие операции предполагает, что должно быть указано множество объектов — результатов примене­ния этой операции (в нашем случае надо ясно сказать, что это не множество пропозиций, а множество норм).

Даже определение экспрессивной онтологии, данное АиБ, не­однозначно и не лишено проблем. Ясно, что все экспрессивисты со­гласны в том, что нормы создаются посредством актов приказания (или промульгации). Если понимать последнее достаточно широко, так что любая институционализация нормативных правил будет считаться случаем приказания, то данная точка зрения более или менее приемлема. Существенные различия во взглядах между экс- прессивистами становятся, однако, ясны при ответе на следующие два вопроса:

(i) Каково содержание актов приказания? Обладают ли эти раз­личные речевые акты особым содержанием, выражаемым предложе­ниями с другим значением? Или это просто особые речевые акты — способы употребления пропозиционального содержания, так что все речевые акты (утверждения, приказы, вопросы и др.) имеют в точно­сти одно и то же содержание, т.е. те или иные пропозиции?

(й) Каковы последствия актов приказания? Приводит ли при­казание, чтобы р, к тому, что р должно иметь место, и более ни к чему, или же оно порождает целую сферу идеальных нормативных сущностей с внутренними логическими отношениями того или ино­го рода и с отношениями следования? Даже и точка зрения АиБ, согласно которой существует множество пропозиций, являющихся следствиями содержаний приказаний, т.е. нормативная система, относится к этому второму роду; фактически такая точка зрения от­крывает окружной путь к логике норм!

Все сказанное позволяет увидеть, сколь далеко заходят разли­чия между экспрессивистскими концепциями, так что я не могу

признать, что характеристика этой онтологии у АиБ задает хорошо определенный класс онтологий норм.

Если определять приказание максимально широко — как соз­дание нормы, то я и сам экспрессивист. И Кельзен, и я сказали бы, что у приказа имеется особое непропозициональное содержание; АиБ утверждают, что имеется только один вид содержания речевых актов, будь то утверждение, вопрос или что-либо еще. Кельзен отри­цает, что у приказа могут быть последствия, поскольку полагает, что нормы жестко привязаны к реальным актам приказания^[514]; и АиБ, и я — пусть даже и на различных логических основаниях — считаем, что нормы имеют логические следствия, так что не только содержа­ния действительных императивов, но и содержания, выведенные из посылок — действительных императивов, сами действительны.

По моему мнению, приведенные соображения доказывают, что данная АиБ систематизация онтологий норм не работает, т.е. что их два типа онтологий не исключают друг друга и не отражают суще­ственных различий между разными теоретическими позициями в этой области.

Представляется, что авторы не предпочитают одну из онтологий другой. Статья АиБ 1984 года представляет собой попытку показать, что экспрессивная онтология норм может служить основой для реше­ний насущных проблем в сфере практического использования языка и юридических рассуждений, если соединить ее с некоторыми идея­ми из теории речевых актов и подходящим понятийным аппаратом для логического анализа (в частности, с представлением о норматив­ной системе, идеей отклонения, понятием дозволяющего акта и т.д.). Я полагаю, что попытка АиБ многое проясняет, но сомневаюсь, что она успешна. Впрочем, весьма интересно исследовать возможности и следствия экспрессивной логики норм (логики приказываемых про­позиций в терминологии АиБ), несмотря на то обстоятельство, что, по моему мнению, допущение АиБ о том, что речевые акты различ­ных типов (утверждения, приказы, вопросы и др.) всегда имеют лишь

пропозициональное содержание и различаются только прагматиче­ски, а не по значению, по существу ошибочно.

Разнообразие речевых актов и единство значения?

Техническую основу экспрессивистского анализа норм у АиБ со­ставляют некоторые неожиданные предположения:

(а) Нормы возникзют а резулетате пресприптивптгв испоиьзо- вания языка.

О?) На семантическом уровне не существует различия между ут­верждениями, приказами, вопросами, отказами, дозволениями и т.д., поскольку все они имеют своим содержанием не что иное, как про­позиции.

(c) Различия между утверждениями, приказами и т.д. существу­ют только на прагматическом уровне, а именно в различных рече­вых актах (т.е. в различных типах использования пропозиций).

(d) Эти прагматические различия (иллккаеивные характеристи­ки) несущественны! с семантической и логической точки зрения.

Рассмотрим сперва общую теорию речевых актов и итлотуеивной силы в версии АиБ. Поскольта мы здесь имеем дело не просто с онтоло­гией норм, но с общим представлением о том, что речевые акты различа­ются только на прагматическом уровне (т.е. за счет итлотаеивной силы), а не по значению (раз их значением всегда является пропозиция), труд­ности, которые это представление испытыхвает, существенны для нас вне зависимости от сферы приложения, в которой они возникают.

Разумеется, верно, что иллокутивная сила данной цепочки зна­ков может различаться от ситуации к ситуации в зависимости от способа ее употребления, но отсюда не следует, что различные рече­вые акты (или их содержания) никогда не различаются по значению и что содержания (или значения) всех речевых актов принадлежат к одному и тому же типу, а именно к пропозициям^[515].

Легко показать, что логические отношения определяются не толь­ко пропозициональныт содержанием речевых актов или, как мы мог­ли бы точнее выразиться, что не все речевые акты представляют собой произнесение пропозиций. Будь представление АиБ о речевых актах верно, противоречие между пропозициями «р» и «~р» порождало бы:

противоречие между утверждениями: «ьр»/«ь-~р»;

(i) противоречие между приказами: «!р»/«!~р»;

(и) противоречие между прескриптивными отклонениями: «\р»1«\~р»;

(ш) противоречие между (позитивными) дозволениями: «Рр» / «Р~р»;

(iv) противоречие между вопросами: «?р»/«?~р»; и т.д.

Я сомневаюсь, что (in) можно вообще трактовать как противоречие, но, как бы то ни было, дозволение, чтобы р, и дозволение, чтобы ~р, не составляют никакого противоречия и вполне совместимы. Их конъюнк­цию часто характеризуют как «индифферентность». Не уверен я и в том, приложимо ли понятие противоречия к вопросам: «?р» («Имеет ли ме­сто р?») и «?~р» («Имеет ли место не-p?») не могут быть взаимно проти­воречивы, поскольку касаются одного и того же положения дел; напри­мер, «Верно ли, что идет дождь?» / «Верно ли, что дождь не идет?» — это вопросы, которые применимы к одной и той же ситуации, и на оба во­проса можно дать ответ одним и тем же предложением «Дождь идет».

Если имеется множество А, которое может быть множеством

(Г) утверждаемых пропозиций;

(и') приказываемых пропозиций;

(ЙГ) отклоняемых пропозиций;

(iv’) дозволяемых пропозиций;

(v') вопрошающих пропозиций^[516], —

то всегда можно указать соответствующее множество следствий Сп(А). Интерпретация роли, которую играет Сп(А), различается от случая к случаю в рамках (i’)-(v’), но как минимум в случае (iv’) и (v’) она получается довольно-таки странной. В случае дозволения из ин­дифферентности одного положения дел (т.е. из дозволений «Рр» и «Р~р») следовало бы, что дозволено все. Если кто-либо спрашивает: «Идет ли дождь?» и «Не идет ли дождь?» — то он (согласно учению АиБ) не только повинен в том, что высказал противоречие, но еще и поставил все возможные вопросы.

Мы видим, что критикуемое здесь предположение явно ведет к неприемлемым последствиям.

Авторы трактуют множества пропозиций, которые утвержда­ются, приказываются и т.д., как различные множества; разумеется, их и вправду надо последовательно различать. В процессе любой

коммуникации каждый участник должен располагать сведениями о характере того множества пропозиций, о котором идет речь. Эта характеристика, т.е., скажем, что то или иное множество являет­ся множеством приказываемых (а не утверждаемых, дозволяемых и т.д.) пропозиций, — и аналогично для других случаев прагмати­ческого употребления — существенная информация; я бы сказал, информация, определяющая значение множества, о котором идет речь. Если участник коммуникации не знает, какому типу принадле­жит употребление (какой характер носят соответствующие речевые акты, какую иллокутивную функцию выполняет множество пропо­зиций), множество пропозиций не несет вообще никакой значимой информации. Можно ли держаться той точки зрения, что этот эле­мент, существенный для определения значения (и роли) множества пропозиций, семантически несуществен? Поступать так было бы до­статочно абсурдно.

Из предположения АиБ вытекает, что одни и те же логические отношения и отношения логического вынуждения выполняются для суждений (или утверждений), приказов, вопросов и т.д.,^{[517] [518] [519] но, посколь­ку это с очевидностью не так, такой теоретический взгляд на язык и логика, основанная на нем, представляются мне опровергнутыми.}

Предложенная теория неудовлетворительна и по другой при­чине: она принципиально неспособна объяснить значение весьма важных типов предложений, — к примеру, вопросов типа «Кто это сделал?», — поскольку не существует пропозиции, которая соответ­ствовала бы этому вопросу5³⁷, и гипотетических нормативных пред­ложений («Если идет дождь, оставайся дома»; «Если у тебя есть деньги, можешь купить эту книгу»)538.

Не существует пропозиции, соответствующей гипотетическо­му нормативному предложению, которое можно было бы исполь­зовать для промульгации такой нормы; даже и пара пропозиций: одна для антецедента и одна для консеквента — не решит дела. В

таком случае приказана будет пара в целом, а консеквент нужно бу­дет считать «условно приказанным» (или, как я бы выразился, име­ющим нормативное значение). Множество же всех приказываемых пропозиций должно будет включать пропозиции, пары пропозиций и т.д. Мне представляется, что невозможно приемлемым образом выпутаться из этого смешения пропозиций разных типов (или псев­допропозиций, т.к. пропозиции, соответствующие консеквентам ги­потетических нормативных предложений, следует выделять из чис­ла прочих из-за их нормативной роли). Рассматривать множество пропозиций-антецедентов и множество пропозиций-консеквентов по отдельности также бесполезно, поскольку нормативное условное предложение выражает отношение между ровно одним элементом множества антецедентов и одним элементом множества консеквен- тов, а логические следствия по modus ponens не могут быть обуслов­лены отношением между двумя множествами.

Экспрессивная логика норм

АиБ открыто заявляют, что логике норм не быть, но допускают возможность логики нормативных предложений^{[520] [521]. Не вполне ясно, как следует понимать это заявление. Если правитель приказал р, то р является элементом А, т.е. множества приказанных пропозиций. АиБ же трактуют нормативные предложения иначе даже в контексте экс­прессивной концепции. «Нормативные предложения связаны с нор­мами следующим образом: если приказано, что р, тогда пропозиция, чтор обязательно, истинна»^. Здесь пропозиция «р обязательно», по- видимому, понимается как нормативная пропозиция, тогда как прика­занная р — это обычная пропозиция, использованная в качестве при­каза (!р). Несомненно, на самом деле авторы имели в виду, что}

(a) приказываемое множество А — это множество пропозиций, описывающих положения дел, которые используются в актах при­казания;

(b) нормативная система — это множество всех следствий А; и, наконец, что

(c) все элементы нормативной системы в равной мере представ­ляют собой содержания приказов.

Из этих положений может быть получено существование не только неявных и производных приказов, но, вообще говоря, и вы­

водимых норм. Считаются приказанными (или, иначе говоря, со­держаниями действительных норм) не только содержания прика­зов (или промульгированных норм), но и все следствия этих содер­жаний. На самом деле эта процедура ведет к варианту логики норм, хотя и неполной.

Недостаточно, как это делают авторы, говорить о «неявном при­казании в непсихологическом смысле»^[522]. Непсихологическое пони­мание приказов, т.е. понимание содержаний приказов как идеаль­ных сущностей, отвечающих за их место в системе логических отно­шений, — это необходимый шаг на пути к логическому анализу, но, признав это, следует понять, что предложенная АиБ процедура — это своего рода способ анализировать принадлежащие логике норм от­ношения и выводы. Теория эта, разумеется, лишь малая часть логики норм (поскольку выводы по modus ponens и выводы, основанные на отношениях включения, здесь еще невозможны), и эта логика норм имеет небесспорные следствия («!(р v q)» следует из «!р» — парадокс Росса; при этом из «\(р & q) следуют «\р» и «\q»).

Нормативное отклонение — это разновидность нормативного акта. Само по себе нормативное отклонение имеет результатом множество отклоненных пропозиций. Лишь при дополнительном допущении акт нормативного отклонения может получить приоритет над актом при­казания. Взаимопротиворечивость «!р» и «ip» не является противо­речием в рамках одного множества пропозиций; соответственно, оно не устанавливается пропозициональной логикой. Напротив, это — до­полнительное допущение в логике норм АиБ, так что они, очевидным образом, не следуют своей собственной программе построения логики, которая была бы лишь логикой нормативных пропозиций.

АиБ вводят (сильное, или позитивное) дозволение в качестве еще одного особого типа нормативных актов — дозволяющего ис­пользования пропозиций. Множества приказанных пропозиций и дозволенных пропозиций должны быть объединены таким обра­зом, что если «р» — элемент множества того, что дозволено, то «~р» должно быть устранено из множества того, что приказано. По моему мнению, это также особое правило логики норм, а не операция, обо­снованная исходя из пропозициональной логики.

Нет никаких причин, чтобы операция «вычитания» не работала в противоположную сторону. Явное (сильное) дозволение можно устра­нить (отменить) соответствующим запретом. Во всяком случае, тот

факт, что содержания двух типов актов (т.е. двух типов употребления пропозиций) противоречат друг другу, не является отношением, выра­зимым в логике высказываний: он обусловлен показателем [т.е., к при­меру, «!» или «i»], определяющим характер (а также, как я полагаю, и значение) речевого акта. Это логическое отношение или, точнее го­воря, нормативно-логическое отношение, поскольку оно определяется нормативными показателями и их взаимоотношениями.

Опираясь на понятие противоречия из пропозициональной ло­гики, АиБ успешно объясняют некоторые случаи несовместимости, а именно противоречие «!р»/«!~р»^{[523] [524] [525]. Другие же случаи несовме­стимости просто постулируются без всякого обоснования с точки зрения пропозициональной логики: «\р»/«\р» (приказ и отклоне­ние одного и того же содержания) и «р»/«Р~р» (приказ и дозволе­ние противоречащих друг другу содержаний)^3.}

Таким образом, теория норм у АиБ, по моему мнению, представ­ляет собой экспрессивную логику норм, а не логику нормативных пропозиций, как утверждают авторы.

Непсихологическая трактовка актов

АиБ вводят понятие непсихологической трактовки утверждения и, соответственно, приказания. Эта идея заслуживает более деталь­ного разбора. АиБ характеризуют понятие акта (или, как я бы ска­зал, содержания возможного акта), двумя свойствами:

(a) Если предложение р утверждается (или приказывается), то неявным образом утверждаются (приказываются) все предложения с тем же значением; их пример таков: «Джон поцеловал Мэри» — «Мэри поцелована Джоном»;

кроме того,

(b) все следствия утверждений (приказов) также утверждаются (приказываются).

Я в целом согласен с предлагаемым авторами взглядом и убеж­ден, что только на этой основе становится возможной логика норм и их логический анализ. Содержание (возможных) актов следует анализировать отдельно от самих актові Но тогда нельзя отри­

цать существования логических отношений между содержаниями актов, будь то акты утверждения или нормативные акты, т.е. акты приказания, дозволения или отклонения. Относительно всех опера­ций следует считать, что они происходят в сфере идеализированных сущностей, т.е. сущностей, взятых в непсихологическом смысле.

Если бы АиБ следовали собственной непсихологической уста­новке, между моей точкой зрения и их не было бы различия, за ис­ключением проблем, порождаемых их предположением, согласно которому между утверждениями, приказами, дозволениями, вопро­сами и т.д. нет разницы в значении (а потому и в логических отно­шениях, и в операциях), поскольку все они имеют содержание одно­го и того же типа (а именно пропозиции). Эту идею мы подвергли критике в предыдущем параграфе. Но даже будь АиБ правы в этом своем предположении (что я отрицаю), им следовало бы признать ту или иную версию логики норм как прямое следствие непсихоло­гического понимания приказания и такого понятия нормативной системы, которое делает возможным производное обязательство (т.е. выводимые нормы). Сделать неявные приказы явными (а луч­ше сказать, приказать то, что уже было неявным образом приказа­но) значит не что иное, как вывести нормативные следствия, а это, по моему мнению, и есть часть логики норм.

Нормы и время

Существуют совершенно вневременные объекты и объекты друго­го рода, которым можно осмысленно приписывать временную опре­деленность. К примеру, не имеет смысла приписывать положение во времени числам. Можно сказать и о пропозициях, что они существуют вне времени; то же самое АиБ говорят о нормативных пропозициях. Я бы предпочел сказать: .. .о нормах как языковых сущностях».

Если считать нормы привязанными к социальной реальности, т.е. институциональными фактами, то проблема временной опреде­ленности приобретает смысл и практическую значимость. Нормы, когда институционализируются, начинают существовать, и в какой- то момент их действительный статус может прекратиться.

Все подходы, в которых время вводится в рассмотрение, каса­ются множеств норм, упорядоченных во временной последователь­ности. Увеличение множества норм путем последовательных актов приказания тоже носит характер временной последовательности, состоящей из множеств норм. Множество норм может быть сфор­мировано множеством приказов ипо actu, но всякое изменение нор­

мы или множества норм — как добавление, так и вычитание норм — создает временную последовательность нормативных систем. Буду­чи фактами, нормы не существуют вне времени, даже если на про­тяжении рассматриваемого периода не претерпевают изменений. Изменение нормативной системы во времени зависит от правил динамики норм. Поэтому я не могу принять точку зрения АиБ, со­гласно которой между добавлением и вычитанием норм существу­ет фундаментальное различие^[526]: и то, и другое — это изменения во множестве норм, и оба они определяются правилами изменения.

Отклонение, отмена, дозволение

Одной из самых интересных и богатых проницательными заме­чаниями частей статьи АиБ «Экспрессивная концепция норм» яв­ляется анализ трех этих понятий.

Отклонение вводится в рассмотрение как особый тип норматив­ного речевого акта. АиБ различают дескриптивное и прескриптив­ное отклонение. Прескриптивным является отклонение явных или неявных приказов. Акты отклонения некоторых типов, в частности отклонение приказов и утверждений (возможно, также дозволений и т.п.), формируют множество отклоненных пропозиций. Согласно АиБ, нормативное отклонение р не предполагает, что р является элементом множества ранее приказанных пропозиций. Отклонять можно и несуществующие нормативные пропозиции, и к тому же можно заранее отклонять пропозиции, которые могут быть при­казаны в будущем. Акт отклонения не устраняет отклоняемую про­позицию из множества приказанных пропозиций автоматически: операцию устранения осуществляет некоторое правило предпо­чтения. Между приказанием, чтобы р, и отклонением р существует конфликт (своего рода несовместимость).

Несомненно, отклонение — нормативное понятие. Оно имеет смысл только в отношении рассматриваемого множества пропо­зиций. Отклонение касается некоторого множества пропозиций, и множество это должно характеризоваться своей прагматической (иллокутивной) функцией даже в учении АиБ, поскольку иначе не­возможно сохранить различие между дескриптивным и прескрип­тивным отклонением.

АиБ относят нормативное отклонение только к приказанным пропозициям, но я убежден, что в системе, где учитываются акты

дозволения и где вводится понятие множества дозволенных пропо­зиций, нужно включать в рассмотрение и отклонение дозволений. Нужно даже поставить вопрос о том, имеет ли смысл говорить об от­клонении отклонения, а если имеет, то объяснить, как его понимать.

По моему мнению, релятивизировать отклонение только к мно­жеству пропозиций с приписанной ему иллокутивной характери­стикой, но не к определенному приказанному (или дозволенному) содержанию — и бесполезно, и противоречит нашей языковой инту­иции. Конечно, логически возможно определить отклонение таким образом, чтобы стало возможным предварительное отклонение и даже отклонение пропозиций, которые никогда не будут приказа­ны в будущем. Но какой смысл в том, чтобы понимать отклонение таким образом? Акт отклонения р не исключает ни возможности бу­дущего акта приказания, чтобы р, ни действительности такого буду­щего приказа. Используя обычную терминологию, в таких случаях следовало бы говорить, что ~р явным образом дозволено, а не что р отклонено. По моему мнению, разумнее использовать привычную терминологию, что могут продемонстрировать следующие сообра­жения. Если отклонение сводится к тому, что отклоняемое содер­жание устраняется из данного множества пропозиций — и если в этом состоит основная функция отклонения, по крайней мере в со­четании с правилами предпочтения, — то отклонение пропозиций, которые не принадлежат множеству, о котором идет речь, не имеет силы и не оказывает эффекта даже на будущие акты приказания. Оно не мешает будущим приказам быть действительными.

Если не институционализирован принцип lex posterior, то оно может привести к противоречию в системе; если же предположить принцип lex posterior в отношении предварительного отклонения, то оно не производит никакого эффекта (поскольку последующий при­каз и будет lex posterior). Предварительное отклонение может произ­вести эффект, только будучи подкреплено теми или иными иерархи­ческими правилами (правилами предпочтения). Иерархические пра­вила содержит не каждый правопорядок. Если принять их, то они не только лишают силы будущие приказы с отклоненным содержанием, но и делают так, что все будущие нормативные акты, конфликтую­щие с нормами высшего порядка, не могут быть действительны.

Отклонение основывается на динамическом понимании право­порядка; оно имеет смысл, только если во внимание принимаются изменения правопорядка во времени, т.е. если правопорядок пони­мается как временная последовательность нормативных систем.

Акт отклонения сам по себе, как и всякий речевой акт, не явля­ется операцией, но отклонение поставляет входные данные для опе­рации отмены, применяемой в динамической системе норм (или, в соответствии с точкой зрения АиБ, в системе нормативных про­позиций). Это устранение определяется правилами предпочтения, которые могут различаться от системы к системе. При этом я хотел бы подчеркнуть, что, в соответствии с динамическим взглядом на нормативные системы, существует базовое правило предпочтения, которое (в некотором смысле) действительно для всех систем, а именно предпочтение lex posterior.

Конечно, логически возможно заморозить данную нормативную систему, т.е. исключить всякое изменение правопорядка, но норматив­ные порядки как политические институты предполагают идею эволю­ции за счет актов создания или изменения действительных норм с те­чением времени, т.е. содержат то или иное правило, согласно которому предпочитаются более поздние нормативные предписания.

Концепцию отмены у АиБ не так-то просто понять, поскольку (а) в их семантике значения приписываются только пропозициям и (Ь) иногда они отождествляют отмену с отклонением, а не с устранением нормативных содержаний, а также в явном виде принимают кельзе- новскую трактовку конфликта норм, отраженную в его статьях^{[527] [528], и считают, что устранение определяется правилами предпочтения, ста­тус которых остается неясным. Нормы ли они, как у Кельзена, или методологические правила, или что-то еще?}

Согласно Кельзену, отмена — это результат действия норм осо­бого типа: эффект отменяющей нормы состоит в устранении пре­жде действительной нормы из нормативного порядка. Отмена как устранение не создает конфликты, а устраняет их, тогда как откло­нение «р» («І-р») у АиБ приводит к конфликту, если рассматри­ваемая нормативная система включает «р» («!р»). По Кельзену, отмененная норма перестает существовать; она более не является нормой данной системы, и никакого нормативного определения не остается, если норма была отменена.

АиБ сообщают, что, «когда юристы говорят об отмене, имеется в виду отклонение нормативного содержания»^?, и считают, что устранение определяется правилами предпочтения, статус которых

остается неясным. Нормы ли они, как у Кельзена, или методологи­ческие правила, или что-то еще?

В концепции АиБ отмена затрагивает множество приказанных нормативных содержаний А (почему тогда не множество позволен­ных содержаний тоже?) или множество следствий Сл(А), тогда как Кельзен соотносит отмену с данным нормативным содержанием. Позиция АиБ ведет к чрезмерно сложной теории, в соответствии с которой может быть логически не определенным, какая именно си­стема возникнет в результате отклонения.

Мне представляется важным четко различать (на этот раз вслед за Кельзеном) (а) простое устранение нормы (которая может уста­навливать обязательство или же дозволение) и (Ь) создание новой нормы, в соответствии с которой происходит так называемая ма­териальная отмена, т.е. не исключение формулировки нормы из корпуса права, а исключение из корпуса множества формулировок, следствием которых являлась бы отменяемая норма. В случае (а) по­сле отмены не остается никакой нормы, но в случае (Ь) предписы­вающая норма «!р» («Ор») отменяется явной дозволяющей нормой «Р~р» или же дозволяющая норма «Рр» отменяется предписываю­щей нормой «!~р» («Рр»). Лишь в последнем случае отмена может создавать противоречие, поскольку в будущем может появиться конфликтующая с нею норма.

В соответствии с экспрессивной теорией АиБ, понятие дозволения можно толковать двумя способами, оба из которых основаны на их по­нимании отклонения и приводят к почти одинаковым результатам.

(i) Можно ввести особый тип дозволяющего употребления про­позиций. Отсюда вытекает существование «негативного дозволе­ния» (т.е. отсутствия запрета) и «позитивного дозволения» (т.е. от­мены запрета).

(ii) Можно понимать приказание и дозволение как формы про­мульгации, объектом которых выступает, соответственно, обязыва­ющая или дозволяющая норма. В этом случае АиБ различают «сла­бое дозволение» (т.е. отсутствие запрета) и «сильное дозволение» (т.е. промульгацию дозволяющей нормы).

Мне достаточно сложно понять это различие: в теории АиБ про­мульгация — это не что иное, как один из способов употребления пропозиции. Дозволяющее употребление — это либо употребление предложения, имеющего дозволяющее значение (что противоречи­ло бы теории АиБ), либо же это употребление, которое неотличи­мо от отклоняющего употребления. Таким образом, в выводе АиБ о

том, что «сильное дозволение на поверку есть то же, что и позитив­ное дозволение»^{[529] [530], нет ничего удивительного.}

В теории АиБ возникает вопрос, почему некоторые типы актов трактуются как нормативные акты. Я придерживаюсь того мнения, что авторы не приводят полного перечня нормативных речевых актов549 и не объясняют, какие черты отличают нормативные акты от прочих.

Я полагаю, что класс нормативных актов можно определить толь­ко в том случае, если принять во внимание различия в значении между содержаниями разных типов актов, а не тогда, когда, как это сделано у АиБ, заранее предполагается, что все речевые акты имеют содержание одного и того же типа, а именно пропозициональное содержание.

Я бы хотел предложить другую терминологию и другое понима­ние отмены и дозволения.

Отмена — это устранение из нормативного порядка норм, вы­ражающих то или иное «следует» (обязательство) или «можно» (дозволение). Устранение производится посредством нормативных актов отмены или же возникает как результат существования кон­фликтующих норм (и тем самым — некоторых актов промульгации норм) в соответствии с динамическими правилами данной системы. Отмена всегда касается конкретной нормы данного нормативного порядка. Если отменяющая норма устанавливает, что обязательство (или дозволение), чтобы р, отменено, но правопорядок не содержит нормы, о которой идет речь, то акт отмены либо не имеет смысла, либо не имеет силы. Можно постулировать либо то, либо другое.

Мой вариант анализа приводит к следующим выводам:

(i) Опровергается тезис о том, что нормативный показатель (нормативный оператор) семантически и логически несуществен.

(ii) Логические отношения и логический вывод основаны, даже и в теории АиБ, на идеализации (иначе говоря, на непсихологиче­ском понимании) содержаний актов, т. е. могут быть получены толь­ко путем преодоления экспрессивной концепции в строгом смысле, которая привязывает нормативность к реальному существованию нормативных актов.

(iii) В число отношений, которые АиБ принимают в качестве логически необходимых, входят не только отношения между про­позициями, но и отношения между различными множествами про­позиций, имеющими различную прагматическую функцию, и эти

отношения определяются прагматическим (или иллокутивным) ха­рактером данного множества. Таким образом, неверно, что авторы разрабатывают только логику нормативных пропозиций.

(iv) Авторами предложен весьма интересный анализ проблем отклонения, отмены и дозволения, но их результаты искажены тем обстоятельством, что онтология норм, на которой они основаны и которая была подвергнута критике выше, не может быть принята.

(v) Всякая отмена зависит от внелогических правил, которые устанавливают отношение порядка между нормами, характеризую­щее предпочтение действительности одних норм применительно к действительности других норм в отношении ко времени. Мало того, что дозволение может отменять запреты, но и явное дозволение мо­жет быть отменено последующим запретом.

(vi) Явное дозволение следует отличать от отмены, хотя значение дозволяющих норм можно определить, исходя из их отменяющей способности по отношению к предписывающим предложениям.

Общие замечания о дозволении

Недавно АиБ опубликовали важную новую статью, посвященную проблемам дозволения, которая не основывается явным образом на экспрессивной концепции норм^{[531] [532]. АиБ предлагают убедительный анализ взглядов фон Вригта, Росса, Раза, Опалека, Воленского и не­которых позиций, выраженных в моих предыдущих работах55\ Я не намерен здесь защищать те положения, которые представил в тех ра­ботах, но попытаюсь вкратце описать мои нынешние взгляды относи­тельно дозволения и дозволяющих предложений. Я полагаю, что те­перь мы в состоянии преодолеть путаницу, связанную с дозволяющи­ми предложениями в ранний период развития деонтической логики.}

Начнем с некоторых основных разъяснений.

1. Внимание в сфере прескриптивпого языка и нормативно-ло­гического исследования сосредоточено в первую очередь на «следу­ет», а не на дозволении. Только предписывающие предложения, но

не дозволяющие, могут нести регулятивную функцию. Регулирова­ние означает внесение определенности (т.е. устранение некоторых возможностей), но со всяким дозволением совместима любая фор­ма поведения, и одно дозволение не может конфликтовать с каким бы то ни было другим дозволением. Только предписывающие пред­ложения представляют собой указания к действию; поэтому систе­ма, состоящая из одних дозволений, не составила бы вовсе никакого нормативного порядка.

2. Важно ввести дозволяющие предложения как особый тип нор­мативных предложений. Дозволяющие предложения могут быть вы­двинуты в актах воления, или, как мы могли бы еще сказать, они уста­навливаются и промульгируются так же, как и предписывающие пред­ложения (например, как содержание законодательных актов, удовлет­воряющих требованиям к надлежащему законотворчеству).

3. Подобно тому, как различную прагматическую роль играют предписывающие предложения, дозволяющие предложения как разновидность нормативных предложений могут выполнять раз­личные прагматические функции в разных контекстах; в частности, они могут использоваться в актах промульгации, равно как и в рече­вых актах, которые сообщают о нормативной ситуации, не создавая норм. Я не принимаю учения о нетождестве дескриптивного и пре­скриптивного «следует», как не принимаю и сходного нетождества дескриптивного и прескриптивного дозволения^[533]. Вместо этого я считаю, что логика норм занимается нормативными предложения­ми, выражающими «предписание» или «дозволение», несмотря на тот факт, что они могут быть и дескриптивными предложениями, касающимися нормативного порядка или нормативных предложе­ний. Эти предложения включают предписывающие или дозволя­ющие предложения в форме косвенной речи, и истинность таких дескриптивных предложений определяется действительностью со­ответствующих нормативных предложений в рассматриваемой нор­мативной системе.

4. Противопоставление открытых и замкнутых нормативных систем имеет решающее значение для анализа дозволяющих пред­ложений. Система NS замкнутая, если, и только если, все обязатель­ства, действительные в NS, являются следствиями явно высказан­ных нормативных предложений. Система открыта, если, и только если, могут существовать и такие обязательства и дозволения, ко­

торые не высказаны явно в данных нормативных предложениях. В случае замкнутой системы множество нормативных предложений дает исчерпывающие сведения о предписаниях, которые действуют в данной системе, тогда как открытая система допускает существо­вание деонтически неопределенных положений дел.

5. Если принптьвдеюд том, того дозволзния не явтмются регутш- тивными нормами и потому могут играть лишь второстепенную роль в сфере прескриптивного мышления и дискурса, перед нами встает зада­ча объяснить, почему такие нормативные предложения необходимы.

Дескриптивное содержание дозволения

Можно даже обсудить такой вопрос: когда мы говорим, что р до­зволено, не идет ли речь лишь о том, что в рассматриваемой нор­мативной системе отсутствует запрет нар? Экспрессивист, который ограничивает область прескриптивного языка приказами, может определять дозволение как дескриптивное понятие, считая, что «р дозволено» означает точно то же самое, что и утверждение, что р не запрещено в обсуждаемой системе. В таком случае дозволяющие предложения можно считать дескриптивными предложениями, ка­сающимися нормативной системы NS. На самом деле существует два типа таких дескриптивных дозволяющих предложений:

(i) утверждение, что р дозволено в NS, означает, что р опреде­ленно разрешено в NS, поскольку в NS не существует запрета нар и известно, что NS — замкнутая система, или же

(й) высказывание, что р дозволено в NS, не гарантирует, что р определенно разрешено, поскольку NS — открытая система, так что нельзя быть уверенным, что установленные явными приказами обязанности (включая и следствия явных приказов) исчерпывают все обязанности, действительные в нормативном порядке NS.

В замкнутых системах, и только в них, дозволение р является в таком рефлексивном смысле следствием отсутствия запрета на р, и наоборот: если р дозволено в NS, то р не запрещено в NS. Но рефлек­сивное дозволение в открытой системе — это не достаточное осно­вание для вывода о том, что если нет явного запрета на р (т.е. если есть только рефлексивное дозволение в открытой системе — слабое дозволение), тор определенно не запрещено в NS.

Нормативное понятие дозволения

Есть веские причины для того, чтобы ввести другое, норматив­ное понимание дозволения.

(i) Практика нормативных рассуждений обычно включает акты дозволения, несущие, как будет показано, важные прагматические функции (см. (ii)—(v) ниже). Поэтому язык логики норм должен да­вать рациональную реконструкцию таких предложений.

(й) Дозволяющие предложения могут ограничивать запреты (т.е. ограничивать сферу применимости предписывающих предло­жений) или устанавливать исключения из более общих запретов. В таких случаях, конечно, всегда есть возможность определить в точ­ности ту же самую нормативную ситуацию, не используя дозволя­ющих предложений, поскольку введение дополнительных условий может оказывать то же действие, что и они.

(iii) Дозволяющяе предлождлиж играют важную роль в языке ди­намических нормативных систем: они могут выражать отмену (или ча­стичную отмену) прежде существовавших обязанностей (обязательств или запретов). Впрочем, это отношение симметрично. Дозволяющие предложения могут использоваться, чтобы отменять предписыва­ющие предложения в динамике (если они дозволяют то, что прежде было запрещено), а предписывающие предложения могут использо­ваться, чтобы отменять прежде действовавшие дозволения.

(vi) В открытых нормативных системах дозволяющие предложе­ния служат для устранения неопределенности относительно дозво­ленности тех положений дел, которые не охарактеризованы явным образом ни как обязательные, ни как запрещенные.

(v) В иерархических системах явное дозволение служит для того, чтобы гарантировать некоторые разновидности нормативной свобо­ды. Квалифицированные дозволения могут быть отменены только с помощью соответствующим образом квалифицированных актов.

(vi) Дозволяющие предложения могут использоваться, чтобы сообщать о том, что дозволено в NS, поскольку

(a) нормативная система включает явное дозволяющее предло­жение «р дозволено», или

(b) такое предложение может быть выведено из нормативных предложений данной нормативной системы (к примеру, из «р обя­зательно»).

Итак, понятие «нормативного дозволения» можно трактовать двумя разными способами, а именно: (а) как дозволение, которое дается, если NS содержит предложение, явно утверждающее, что р дозволено, или же (/?) как дозволение, которое является действи­тельным, если предложение «р дозволено» выводимо из NS. Вторая трактовка, конечно, полезнее.

Рефлексивное дозволение не влечет, по крайней мере, в общем случае, явного дозволения. Только в закрытой системе NS отсут­ствие запрета на р может быть основанием для вывода о том, что р дозволено в NS, поскольку из замкнутости NS следует правило: то, что не запрещено в NS явным образом, разрешено.

(vii) Сооброкенкж о том, что нечоо дозволено, внжпві дня опреде­ления диапазона действий в рамках данной нормативной системы.

Если мы согласны с точкой зрения, согласно которой дозволяю­щие предложения должны быть введены в прескриптивный язык, то нам следует отыскать тот или иной способ определить значение выражения «р дозволено», а также установить его отношение к предписывающим предложениям.

Можно определить значение «р дозволено» через понятие отме­няющей силы. Если предложение «р дозволено» используется в це­лях отмены (устранения) или исключения предписывающего пред­ложения, то можно сказать, что «р дозволено» — нормативное пред­ложение, которое исключает норму «должно быть так, что не-р».

Конфликт (логическое взаимоисключение) между «р обязатель­но» («~р запрещено») и «~р дозволено» («р не является дозволен­ным») носит обоюдный характер. Если «р дозволено» входит в NS, а «~р обязательно» употребляется на основании правила отмены (т.е. в соответствии с правилом lex posterior derogat legi priori) и на­деляется отменяющей силой, то «р дозволено» устраняется из NS; и наоборот, если «р запрещено» («~р обязательно») верно в NS, то норма «р дозволено» устраняет действительное прежде обязатель­ство делать так, чтобы ~р .

Определение понятия дозволения через отменяющую способность дозволяющих предложений не устраняет возможности конфликтов в нормативных системах; напротив, это определение — закономерная причина конфликта между «р дозволено» и «р запрещено».

Понимание отношения между запретом и дозволением как от­ношения взаиоооередвлимости могло бы вводить в заблуждение. Отменяющая способность, использованная в определении дозволе­ния, — это не логическое отрицание. В открытых системах — а боль­шинство нормативных систем открытые — действительное дозво­ление, чтобы р, и отсутствие запрета на р неэквивалентны. Кроме того, взаимоопрвделимость была бы возможна только в непротиво­речивых системах. Механизм действия нормативных предложений, на котором как на языковой системе базируются логика норм и пре­скриптивное словоупотребление, должен быть определена таким

образом, чтобы посредством него можно было выразить противо­речивые нормативные системы.

Вообще мы допускаем, что в противоречивой нормативной системе выводимо любое нормативное предложение (ex falso quodlibet; из логически невозможных посылок следует все, что угод­но). Соответствующие правила относительно дескриптивного языка удостоверяются тем обстоятельством, что «Р д» и «(р & -р) = q» являются тавтологиями, а потому невозможная посылка, как, на­пример, «р & -р», дозволяет вывести все возможные следствия «д». Аналогичный тезис относительно нормативных предложений и нормативной противоречивости можно обосновать, только если в логику норм будут введены структурно аналогичные предложения (т.е. условное предложение вида «Если (р & -р), то должно иметь место д») и правила (т.е. правило типа modus ponens)^[534].

О противопоставлении дескриптивного и прескриптивного дозволения у АиБ

АиБ различают прескриптивное и дескриптивное понятия до­зволения, из которых дескриптивное дозволение представляет со­бой сильное дозволение «Psjp» (если «Рр» выводимо из множества норм а) или же слабое дозволение «Pwjp» (если «Fp» не выводимо из множества норм а). Прескриптивное дозволение и прескриптив­ный запрет (обязательство) взаимоопределимы. «Прескриптивные понятия взаимоопределимы: формулы «Fp», «О-p» и «~Рр» вы­ражают одну и ту же норму. То же самое верно для «Рр», «-Рр» и «~Q~P»»^[535]. Сильное дескриптивное дозволение «PsjP» и «Рр» не взаимоопределимы. В полных (в моей терминологии — закрытых) и непротиворечивых системах различие между сильным и слабым дозволением исчезает.

Выражают ли на самом деле «Рр» и «-Рр» и, соответственно, «~Fp» и «Рр» одну и ту же норму? Существование нормы «Рр» в си­стеме NS (или же в Сп(а), как говорят АиБ) только тогда гарантирует, что р не дозволено, когда NS непротиворечива. Дозволение р в NS не исключает того, чтор запрещено, поскольку NS может быть противо­речива. Таким образом, взаимоопределимость «Р» и «Р» предпола­гает, что существуют только непротиворечивые системы. Если NS —

открытая система и «р дозволено» не выводимо в NS [Рр £ Сп(а)], то предложение «р дозволено» не следует понимать в том смысле, что р определенно разрешено. Мы видим, что открытость препятствует взаимоопределимости дозволения и обязательства («следует»), даже если они берутся как прескриптивные понятия.

«Pw_ap», слабое дескриптивное дозволение, определяется как отсутствие «Fp» в системе; поэтому «PWaP = ~FjP». «Рги_а» не следует интерпретировать как «определенно дозволено», если NS — откры­тая система. Сильное дескриптивное дозволение не гарантируется Fp $ Сп(а), потому что система может быть противоречива. Отсут­ствие Fp (дескриптивного запрета) не гарантируется существовани­ем «Рр» в NS по той же причине^[536].

АиБ правы, когда утверждают, что возможность противоречи­вых и неполных систем создает необходимость выделять разные типы дозволения. Я полагаю, однако, что такая возможность пре­пятствует взаимоопределимости в дескриптивном смысле так же, как и в прескриптивном, т.к. дескриптивные нормативные предло­жения лишь отражают прескриптивные отношения; в ином случае они выражали бы ложные пропозиции.

Защита Кельзена со стороны Булыгина

Защита кельзеновской онтологии норм у Булыгина носит по­ловинчатый характер и не слишком успешна. Она больше напоми­нает реконструкцию с исправлениями, нежели настоящую защиту основных положений посмертно опубликованной книги Кельзена. Мне представляется, что основные положения кельзеновской «Об­щей теории норм» таковы:

(i) Не существует нормы без того, кто отдает приказ другому лицу вести себя тем или иным образом.

(и) Определение нормы относительно акта: норма — это содер­жание реального акта приказания.

(iii) В сфере норм не существует логических отношений, и нор­мы не могут быть элементами (т.е. посылками или заключениями) логических выводов.

Булыгин отвергает два из этих трех основных положений кель­зеновской онтологии норм: неявно он отвергает кельзеновское опре­деление понятия нормы относительно акта, которое несовместимо с

экспрессивной логикой норм самого Булыгина, а явно — тезис Кель­зена о том, что нормы не могут иметь логических следствий и что между ними не существует логических отношений. Вопреки откры­тому заявлению Булыгина о том, что в сфере норм нет логических от­ношений и выводов, его теория неизбежно приводит к определению логических отношений (случаев несовместимости) и к выводным обязательствам. Вводя понятие нормативной системы, он признает в качестве обязательного то, что выводится из (содержания) прика­зов; приказаны не только содержания действительно отданных при­казов, но и все их следствия; нет различия между тем, что приказано явно, и тем, что выводится из действительно данных приказов (из их содержаний). Фактически в рассуждениях Булыгина содержится та же критика Кельзена, что и в моих, просто основанная на других (по моему мнению, неподходящих) логических приемах. Не обсуждает Булыгин только вывода типа modus ponens, но это — недостаток, а не преимущество его теории в той мере, в какой она стремится быть ис­правленной версией теории Кельзена. Что касается несовместимости в сфере норм, то допущения Булыгина вводят различные типы несо­вместимости: «!р»/«!~р»; «\р»/«\р»; «\р»/«Р~р».

К сожалению, Булыгин явно не выражает своего мнения о новом определении нормы у Кельзена, которое составляет третий основной пункт позднейших исследований Кельзена (см. (й) выше). Обсуждение кельзеновского понятия нормы позволило бы понять, насколько дале­ко может продвинуться экспрессивист. Он может считать, что нормы возникают только посредством актов приказания, но так или иначе их существование нужно понимать как существование идеальных сущно­стей, что неизбежно заставляет считать, что нормы существуют вместе со всеми своими логическими отношениями и следствиями.

Булыгин прав, когда говорит, что Кельзен, вероятно, исправил бы некоторые неточности в своей книге, если бы имел на то время. В своей критической работе я выразил ту же самую мысль^[537].

Полноценная защита Кельзена должна включать детальный раз­бор того, какое значение имеет его поздняя онтология норм для фун­

даментальных идей чистого учения о праве. На этот счет имеются, по крайней мере, следующие вопросы: каким образом можно было бы определить единство правопорядка, если бы в сфере норм не было ло­гических отношений? Как мог бы Кельзен отстаивать тезис о том, что вторичные нормы (в терминологии Кельзена так называются нормы поведения) излишни, если они являются логическими следствиями норм, устанавливающих санкции? Как можно было бы описать теорию динамики норм, если не апеллировать к дедуктивным отношениям в сфере норм? Как можно было бы определить материальную отмену и связанное с ней понятие иерархии норм, не прибегая к идее норматив­но-логической несовместимости? Как можно было бы спасти теорию основной нормы, если, в соответствии с новым определением нормы как смысла (Sinn) реального акта приказания, Grundnorm — это не фиктивная норма, как полагает Кельзен, а вообще не норма?

Успешная защита Кельзена должна согласовать новую онтоло­гию норм с чистым учением о праве. Булыгин же даже не пытается достичь такого согласования.

Некоторые замечания о моей критике поздних исследований Кельзена

Булыгина изумляет, что я характеризую кельзеновское опроверже­ние логики норм и его «доказательство» невозможности логических отношений и вывода в сфере норм как «Normenirrationalismus» [ирра­ционализм относительно норм]. Я же должен признаться, что другого подходящего термина найти не могу. Впрочем, я сожалею, что в нашем словоупотреблении термины «рациональный» и «иррациональный» приобрели еще и оценочное значение, что делает невозможным ис­пользование термина «иррационализм» без некоторого намека в ка­честве побочного эффекта. Из-за этого названный термин оказывается неподходящим для беспристрастного научного обсуждения. Я прошу прощения за то, что использовал этот термин, но без него у меня не остается средств, чтобы выразить мои мысли. Поэтому я могу только просить читателя, чтобы он отвлекся от всяких оценочных коннота­ций, связанных со словом «Normenirrationalismus»^[538].

Я полагаю, что Кельзен более последователен в том, что полностью отрицает существование логических отношений в сфере норм, нежели АиБ, которые, с одной стороны, придерживаются того же самого по­ложения, а с другой стороны, вводят в нормативную сферу логические отношения, а именно отношения несовместимости между норматив­ными актами или их результатами (их содержаниями). В теории АиБ некоторые из этих случаев несовместимости обосновываются пропози­циональной логикой, но другие, например «1р»/«Р~р» или «\р»/«\р», таким образом обосновать невозможно. Кажется, что в теории АиБ существует противоречие, связанное с тем, что в ней явным образом отрицается существование корректных нормативных умозаключений, и в то же время вводится понятие нормативной системы, которое ис­пользуется при обсуждении выводных обязательств и дозволений.

По-видимому, Булыгин не осознает важного различия между логи­ческой (аналитической) и фактической невыполнимостью норм. Разли­чие это имеет и практическое значение. Методы обоснования и в том, и в другом случае неодинаковы. Тот, кто попытается экспериментально доказать, что норма «0(р & ~р)» [«!(р & ~р)»] выполнима (или невыпол­нима), тот не в своем уме; тот же, кто пытается выполнить норму «Най­ди способ предотвращения рака», безусловно, не лишен разума. Пример Булыгина, в котором законодатель хочет ввести подданного в затрудне­ние, показывает ровно обратное тому, что он должен был доказать. В нем определяется ситуация, в которой при данной цели законодателя разумно установить несовместимые нормы, но установленная система все равно логически некорректна, т.е. противоречива. Логическая про­тиворечивость — это не вопрос прагматической полезности.

Булыгин странным образом не склонен признавать логику норм, и при этом он вводит не что иное, как правила несовмести­мости и разнообразные схемы вывода в нормативной сфере. АиБ в явном виде отличают нормативные акты от декларативных, но не обсуждают вопроса о том, почему «!», «і», «Р» являются знаками нормативных актов, в противоположность «ч» и «ь». В сухом остат­ке выходит, что АиБ, так же как и я, работают с дифференцирован­ной семантикой, но думают, что дифференциация касается только нормативных актов, а не их содержаний^[539].

Онтология не дескриптивна, а постулативна^{[540] [541] [542]. Онтология норм имеет целью обосновать возможность надлежащей логики норм, а не то, чтобы сделать ее невозможной. Поэтому я предпринял попыт­ку предложить усложненную семантику, включающую две основ­ные категории предложений: теоретические (или дескриптивные) предложения и практические предложения560.}

Верно, что в моей книге о кельзеновской онтологии норм «Nor­mentheorie als Grundlage der Jurisprudenz und Ethik» не предлагается явного аргумента в пользу этой точки зрения (за исключением языко­вой практики, здравого смысла, интуиции и господствующей в сфере нормативного словоупотребления трактовки). Со временем, впрочем, я отыскал аргумент, который кажется мне привлекательным, а именно то обстоятельство, что в соответствии со структурой информационных процессов, управляющих принятием решений и действиями, требует­ся два типа информации, один из которых выразим в теоретических предложениях, а другой — в практических5бг

Нормы и нормативные предложения — языковые объекты в том же самом смысле, что пропозиции и дескриптивные предложения. В обоих сферах: как для норм, так и для пропозиций — непсихоло­гический анализ возможен, да и необходим для прояснения логиче­ских связей.

Нормативные предложения, т.е. цепочки знаков, выражающие нормы, могут иметь различную прагматическую функцию (иллоку­тивную силу): они могут выступать средством отдать приказание, или установить (промульгировать) норму, или сообщить информа­цию о предписаниях или дозволениях, действительных в данной си­стеме. Логические отношения и операции для нормативных предло­жений не зависят от добавочной прагматической функции, которая может приписываться или же не приписываться последним. Логи­ческие следствия нормативного предложения N, включенного в акт промульгации, в точности те же самые, что и логические следствия

речевого акта, в котором предложение N используется, например, чтобы сообщить тем или иным студентам о действующем законе.

В процессе коммуникации содержание сообщения (communica- tum) следует понимать как информацию нормативного характера. Если это содержание трактуется как жестко привязанное к акту при­казания (дозволения, отмены), как это делает Кельзен, то логики норм не существует вовсе; но если трактовать содержание как знак, соотнесенный с идеальной сущностью — значением знака, то логи­ческие отношения уже можно выделить. Я полагаю, что существует особая сфера практических предложений с присущими именно ей логическими отношениями и операциями. АиБ пытаются свести их к отношениям и операциям в сфере пропозиций, но, увы, и без­успешно (см. противоречащие друг другу интуиции следствия, кото­рые обсуждались выше), и непоследовательно (т.к. не все правила у них обосновываются пропозициональной логикой, ср. несовмести­мость «!р» и «Р~р»).

На самом деле сфера логики норм не ограничена в своем охва­те нормативными пропозициями, но представляет собой сложную систему идеальных объектов: множества нормативных предложе­ний^[543] и множества дескриптивных предложений.

В заключение я хотел бы добавить, что считаю Кельзена одним из наиболее значительных теоретиков права и практико-философ­ского языка. Он замечательно последовательный мыслитель, чьи идеи среди важнейших и наиболее ясных в истории. Это обстоятель­ство и составляет заметный контраст с ограниченностью его взгляда на структуру и возможности дедуктивной логики.