§ 34. ТРУБЕЦКОЙ БАСТИОН

ИСТОРИЯ Петропавловской крепости после 1870 года охватывает историю существования Трубецкого бастиона (1871—1917 гг.) и Алексеевского равелина (1871— 1884 гг.). Прежде чем тюрьма Трубецкого бастиона, строительство которой было начато 19 июня 1870 г., стала при­

нимать политических заключенных, их размещали в Невской и Екатерининской куртинах.

Из архивных материалов мы знаем, что в Екатеринин­ской куртине на 1 февраля 1870 г. содержалось 46 политических заключенных, среди них много студентов. Кропоткин в своих воспоминаниях указывал на заключение в Екатерининскую кур­тину арестованных по процессу Нечаева *. На 1 февраля 1871 г. число политических заключенных в Екатерининской и Невской куртинах составляло 33 человека, в том числе 23 студента раз­личных высших учебных заведений. В архивном деле перечис­лены фамилии заключенных, среди них: кандидат прав Петр Ткачев, поручик Топорков, Вера Засулич, купеческий сын Про­копенко, 6 студентов Московского университета, 5 студентов Ме­дико-хирургической академии, 6 студентов и вольнослушателей

¹ См. П. Кропоткин, В русских и французских тюрьмах, СПб.. 1906, стр. 63 и сл.

Петровской земледельческой академии и т. д. К 1 октября

1871 г. число заключенных снизилось до 15 человек.

Число заключенных в названных нами куртинах за 1872 год не превышало четырех, притом не за государственные преступ­ления, а за участие в поединках. Это заставляет нас предпола­гать, что тюрьма Трубецкого бастиона уже была открыта в

1872 году, и мнение Кропоткина об ее открытии лишь в 1873 году является ошибочным. В архивном деле нам попалось указание, что в отдельном номере Трубецкого бастиона был за­ключен 19 октября 1872 г. Нечаев. Это подтверждает наше пред­положение, что в тюрьму Трубецкого бастиона прием заключен­ных начался уже в 1872 году.

В архивных материалах нам не удалось установить, в каком месяце 1872 года начался прием в эту тюрьму.

Тюрьма представляла собой пятиугольное двухэтажное ка­менное здание со стенами, идущими параллельно стенам Трубец­кого бастиона. В каждом из этажей было по 36 одиночных камер. Кроме этих одиночных камер, во втором этаже находились ком­наты для свидания заключенных с родными и для производства допросов, а также квартира смотрителя тюрьмы. Каждая камера была снабжена массивной дверью с форточкой для подачи через нее пищи в камеру, а над форточкой — щель с заслонкой для наблюдения за арестованным. Окна камеры выходили на тюрем­ные стены; рама состояла из мелких стекол. Солнечные лучи не могли проникнуть сюда. В оконной раме имелся вентилятор. Стены камеры в целях устранения перестукивания были обиты войлоком и сеткой. Пол был асфальтовый. Для вызова надзира-

¹ЦГИА в Ленинграде, дело СПб. крепости, 1871—1872 гг., № 294, на 27 листах.

теля была кнопка воздушного звонка. Обстановка одиночной камеры состояла из деревянного стола, табуретки, железной кро­вати с матрацем и постельным бельем, умывальника и параши. Освещение производилось керосиновой лампой. Таким образом, устройство камер Трубецкого бастиона было обычного типа, если не считать обивки стен войлоком и оклейки их обоями в пер­вые годы.

Наиболее подробным из самых ранних описаний тюрьмы Трубецкого бастиона является описание, сделанное Синегубом, заключенным сюда в декабре 1873 года ^[LXXXII] в камеру № 54 во вто­ром этаже. Он назвал ее большой: шагов десять по диагонали и поперек в пять-шесть шагов. Камера была такая высокая, что, даже встав на стол, можно было достать руками лишь до подо­конника. Синегуб вспоминает, что солнечные лучи попадали в ка­меру лишь вечером, при заходе солнца, и только на подоконник. Таким образом, в камере было почти темно. Асфальтовый пол, выкрашенный желтой краской, был уже истерт ногами предшест­венника Синегуба. Керосиновая лампа горела в камере всю ночь, а глазок в двери камеры оставался на ночь открытым для на­блюдения за заключенным. На летнее время внутренняя рама выставлялась. На дворике перед тюрьмой была баня и клумбы. Во время пребывания в камере узники носили казенное белье и халат, а на свидание и на прогулки их водили в собственном платье. Первое время автор воспоминаний при свидании с женой сидел с ней рядом на диване. При поцелуях удавалось через рот передавать записки. Позднее свидания допускались лишь при условии, что заключенный и явившийся сядут друг против друга за столом, и поцелуи были запрещены. Во время пребывания Синегуба в Трубецком бастионе режим тюрьмы еще не был та­ким суровым, каким он стал позднее.

Первое пребывание Синегуба в Трубецком бастионе продол­жалось два года (с 6 декабря 1873 г. по 12 декабря 1875 г.).

Ближайшим по времени к использованным нами мемуарам Синегуба является описание Трубецкого бастиона за 1874— 1876 гг., сделанное Кропоткиным. Описание камеры Кропотки­ным совпадает с тем, которое было сделано Синегубом. Кропот­кин также отмечает темноту в камере, хотя окно не было закра­шено, и он мог наблюдать через него крепостную стену с будкой часового на ней.

В описании Кропоткина тюремный режим в Трубецком ба­стионе требовал от заключенного полного молчания, но прово­дился не строго, и Кропоткин, несмотря на запрещение, мог петь.

в своей одиночке, пока это ему не надоедало.

Кропоткин отмечал в своих воспоминаниях страшную сы­рость в своей камере, обои были всегда такие мокрые, что каза­лось, будто их поливают каждый день водой. Для борьбы с сы­ростью так натапливали печь, что узнику приходилось испыты­вать от жары еще большие страдания, чем от сырости. Сырость и высокая температура вредно отражались на его здоровье тем более, что прогулки были очень короткие. Для поддержания здо­ровья Кропоткин ходил каждый день по камере из угла в угол, делая семь верст, и занимался гимнастикой, используя вместо гири дубовый табурет.

В первые месяцы никакого общения с товарищами у Кро­поткина не было, так как из 36 камер одного из этажей всего 6 камер было занято узниками, которые были размещены между пустовавшими камерами. Но позднее у Кропоткина появились соседи с обеих сторон его одиночки. Ему были разрешены свида­ния с братом и сестрой в присутствии жандармов. Во время про­гулок по тюремному двору он несколько раз видел проходивших через этот двор дочь и сына смотрителя бастиона, квартира ко­торого помещалась в здании тюрьмы. В более поздние годы уже не разрешалось проходить через тюремный двор посторонним лицам во время прогулок арестованных.

Совершенно необычным и исключительным в истории Тру­бецкого бастиона было посещение Кропоткина в камере братом царя — великим князем Николаем Николаевичем, который пы­тался выяснить, как превратился князь Кропоткин в узника го­сударственной тюрьмы. Но разнообразные подходы этого добро­вольного «следователя» к заключенному не привели к желаемым результатам, и он, рассерженный, вышел из камеры.

Рис. 5. Петропавловская крепость.. Ворота Трубецкого бастиона. Фотография хранится в Музее революции РСФСР в Ленинграде.

Рис. В. Петропавловская крепость. Трубецкой бастион (см. на обороте). Фотография хранится в Музее революции СССР в Москве.

••д’* .

Следующее по времени описание Трубецкого бастиона за 1876—1877 гг. составлено Чудновским, который, как и Синегуб, обвинялся по процессу 193-х. В основных чертах режим новой государственной тюрьмы оставался прежним, и автор называл обстановку крепостной тюрьмы «довольно сносной». Еще не было больших строгостей за сношение между собой заключенных путем перестукивания. Дозволялось получать книги с воли при условии, чтобы страницы не были разрезаны. В тюремной биб­лиотеке было много книг по беллетристике и журналов пред­шествующих годов. В одном из номеров журнала «Дело» Чуд- новский имел возможность по отмеченным ногтем буквам про­честь описание Нечаевым «скорбного повествования о чрезвы­чайно суровом заключении в ужасном Алексеевском равелине в ручных кандалах и ножных кандалах». Отсутствие особо стро­гого тюремного режима в те годы сказывалось, между прочим, и в том, что заключенные узнавали газетные новости из тех об­рывков газет, которые выдавались им для использования при отправлении естественных потребностей. Свидания допускались раз в две недели, а прогулки происходили через день по пятна­дцати минут.

Отмечая свое удовлетворение питанием в тюрьме, Чуднов- ский жаловался на недостаток света и на сырость в камере.

Мышкин, кроме перестукивания, сносился с товарищами и письмами. Смотрителю Трубецкого бастиона удалось найти при­крепленный к водосточной трубе мякиш черного хлеба, и в этом мякише оказались записки Мышкина. Он писал их на маленьких клочках бумаги, по-видимому, вырванных из книги. Записки пи­сались очень сокращенно. Другие такие же записки были най­дены и в постели Мышкина. Они представляют интерес не с точки уяснения тюремного режима, а для изучения политиче­ского настроения их автора. Поэтому мы ограничиваемся здесь лишь отметкой самого факта сношения Мышкина с товарищами. Впрочем, записки, которые попались в руки смотрителю тюрьмы,

¹ См. С. Л. Чудновский, Из давних лет, «Минувшие годы» 1908 г. № 4. Е г о же. Из давних лет. Воспоминания. М.. 1934.

конечно, не дошли «по назначению» и были опубликованы лишь после революции *.

Следующее подробное описание Трубецкого бастиона отно­сится к 1880 году. Оно было сделано народовольцем Н. К. Бу­хом, осужденным по процессу 16-ти в октябре 1880 года за при­надлежность к преступному сообществу, за устройство тайной типографии, за печатание «преступных сочинений» и за воору­женное сопротивление при аресте. Из этого описания видно, что годы, прошедшие со времени открытия тюрьмы, принесли с со­бой некоторые изменения обстановки тюремной камеры: нахо­дившиеся в ней кровать, стол, умывальник, параша были сде­ланы из железа и прочно прикреплены к стенам и полу. К этому году садик, находившийся внутри пяти стен тюрьмы, состоял из молодых деревьев. Для прогулки заключенных шла узкая панель вдоль всего здания.

Новостью в порядках, отмеченной автором, было фотографи­рование его. Узника фотографировали в тюремном саду, усадив на стул около бани в середине сада. Очевидно, фотографирова­ние арестованных в Трубецком бастионе в то время только на­чиналось. Бух, как и его предшественники, отметил хороший подбор книг в библиотеке, в которую поступали книги, принад­лежавшие самим заключенным. В библиотеке были такие жур­налы, как «Отечественные записки», «Знание», «Вестник Ев­ропы»^[83][84]. Хорошего мнения о составе библиотеки тюрьмы Тру­бецкого бастиона была и Вера Фигнер, проведшая здесь время с февраля 1883 года по 12 октября 1884 г.

В конце 70-х годов в Трубецком бастионе произошли пере­мены в обстановке камер и тюремном режиме. Ограничение сви­даний и пользования библиотекой волновали заключенных, среди которых большинство было народовольцев. 3 февраля 1879 г. в бастионе произошли крупные беспорядки по незначительному поводу: отказ в отпуске табака одному из заключенных. Заклю­ченные потребовали улучшения режима и, когда требования не были исполнены, выразили свой протест стуком, битьем в двери, поломкой мебели. Они были связаны и избиты солдатами. Была объявлена голодовка, продолжавшаяся несколько дней. В резуль­тате этого требования заключенных были удовлетворены, но лишь частично ^[85].

К концу 1880 года и к первой половине 1881 года относятся воспоминания о Трубецком бастионе Мартыновского, осужден­ного к 20 годам каторжных работ по процессу 16-ти. Эти воспо­минания представляют особый интерес, так как описывают ре­жим в крепости, установленный для осужденных. В то время эта тюрьма служила домом предварительного заключения для обви­няемых в государственных преступлениях. В 1880 году ее исполь­зовали для временного содержания в ней осужденных за государ­ственные преступления. По общему правилу, осужденных после 1870 года направляли в Нерчинскую каторгу, а с 1875 до 1880 гг. также в Новобелгородскую и Новоборисоглебскую центральные тюрьмы.

Мартыновский довольно подробно описывает свое пребыва­ние в Петропавловской крепости на каторжном положении в те­чение более 7 месяцев. Но надо признать, что автору пришлось описывать очень немногое. Каторжный режим весь целиком свелся к полной изоляции узника от внешнего мира. При такой изоляции главная тяжесть режима заключалась в отсутствии впечатлений *.

Мартыновский рассказывает, что переход его на положение осужденного начался с вручением ему инструкции «Правила для лиц, находящихся на каторжном положении в Трубецком ба­стионе Петропавловской крепости», определявшей режим заклю­ченного. За нарушение правил поведения инструкция грозила наказанием розгами и даже шпицрутенами, уже отмененными в то время законом.

С содержанием данной инструкции подробно познакомила читателей Прибылева-Корба, бывшая узницей крепости в 1883 году.

Правила устанавливали, что приговоренные к срочным ка­торжным работам содержатся в Трубецком бастионе четверть назначенного срока, а приговоренные без срока остаются здесь неопределенное время, и срок нахождения их зависит от особого распоряжения.

Один из параграфов определяет, что осужденные содержат­ся в бастионе на общем каторжном положении. Вместо отобран­ного собственного белья и платья они получали белье, платье и обувь, введенные для каторжных арестантов. Пища должна была быть обыкновенная, арестантская, покупка питания на собствен­ные средства запрещалась. Курение табака не допускалось. За­прещалось пользование книгами из библиотеки бастиона. По

¹ См. Мартыновский. На каторжном положении, «Каторга и ссылка» 1924 г. № 5 (12), стр. 181.

правилам, постель должна была состоять из войлока вместо мат­раца и подушки, набитой соломой. Прибылева-Корба, так же как и Мартыновский, особенно подчеркивает угрозу наказания шпицрутенами, плетьми и розгами, и при этом было указано число ударов шпицрутенами до 8000, плетьми до 100 и розгами до 400 ударов. За дисциплинарные проступки администрация могла назначать плети до 20 ударов, розги до 100 ударов и кар­цер от 1 до 6 суток на хлебе и воде. Правила сохраняли за аре­стантами право прогулок и как «милость» допускали обращение к духовнику и за врачебной помощью *.

Мартыновский отмечал как особенную тяжесть режима за­прещение инструкцией свиданий с родными и друзьями, пере­писки и всяких физических и умственных занятий. Вводилось ежемесячное бритье головы. Что касается заковывания в кан­далы, то оно отсрочивалось впредь до соответствующего распо­ряжения. Осужденный немедленно переодевался в платье ка­торжанина. У него отбирались матрац и подушка и взамен их давались матрац, набитый соломой, а вместо подушки — мешок с соломой.

Резко изменилось в худшую сторону питание осужденных. Утром выдавали кружку кваса вместо чая и два фунта хлеба плохого качества на весь день. Обед состоял из щей или горохо­вого супа и второго блюда в совершенно недостаточном количе­стве и мало питательного по качеству. В результате такого пита­ния у заключенных развивалась цинга. На прогулки водили на четверть часа через день или через два. Томило бездействие. Приговор к каторжным работам превращался в приговор к пол­ному физическому и умственному бездействию. За 7 месяцев пребывания здесь автор получил для чтения лишь евангелие и в виде особого снисхождения смотрителя тюрьмы полковника Богородского библию на очень короткое время. У Марты­новского развились апатия, физическая слабость, боязнь сумасшествия.

Общения с соседями почти не было: неизвестный заключен­ный с одной стороны, осужденный также по процессу 16-ти, вскоре был из бастиона переведен. По-видимому, его неизвест­ный сосед заболел душевно: у него начался припадок. Когда его

¹ См. А. П. Прибылева-Корба, Каторга и ссылка в Петербурге в 1883 году. Воспоминания о 1870—1880 гг., М., 1926, стр. 21—22. Ути воспоминания Прибылевой-Корба подтверждены найденными нами в ЦГИА в Ленинграде (фонд коменданта управления СПб. крепости, № 867, опись 123, к делам 1901 года) «Правилами для временного содержания в С.-Пе­тербургской крепосіи политических преступников, осужденных к лишению прав состояния и ссылке в каторжные работы».

выносили из камеры. Мартыновский начал стучать в дверь. За этот стук и ответное обращение к смотрителю тюрьмы на «ты» он был посажен в карцер. Здесь он провел двое суток на хлебе и воде, на третьи сутки получил миску горячих щей, а на четвер­тые был возвращен в одиночную камеру. Пребывание в темном карцере на холодном полу усилило развитие цинги. Усилилось и тяжелое настроение.

К этому времени относится факт исключительного харак­тера: в камере Мартыновского установили постоянное кругло­суточное дежурство жандармов. Один жандарм сменял другого через каждые 3 часа, жандарм сидел на табуретке и не спускал глаз с заключенного, лежал ли последний на кровати или ходил из угла в угол. При этом жандармы ничего не говорили, и даже смена одного другим происходила в полном безмолвии. Узник испытывал, по его словам, настоящую пытку от этого присут­ствия жандарма, не сводившего с него глаз. Можно предполо­жить, что вновь назначенный смотритель тюрьмы (Лесник) опа­сался самоубийства заключенного.

В первых числах июня совершенно неожиданно для Марты­новского его вывели из одиночной камеры, обрили полголовы, заковали в ножные кандалы и отвезли на вокзал Николаевской железной дороги. Здесь он был помещен в арестантский вагой вместе с другими осужденными по процессу 16-ти. Нехватало Ширяева, переведенного в Алексеевский равелин, и Окладского, который стал предателем.

Все участники процесса 16-ти носили на себе следы пребыва­ния в Петропавловской крепости. По словам автора воспомина­ний, в ужасном виде был Тихонов: 7 месяцев назад, во время суда, он был молодым и здоровым, а «теперь выглядел настоящим мертвецом» с «совсем почерневшим лицом, иссохшими руками и ногами, покрытыми цинготными пятнами». Он был внесен в ва­гон на руках.

По состоянию Тихонова можно составить себе представ­ление о том режиме, который был установлен в Трубецком ба­стионе для узников на каторжном положении. Все осужденные были отправлены на Кару.

Кроме названных нами Буха, Мартыновского и Тихонова, узниками Трубецкого бастиона в это же время были и другие привлеченные по тому же процессу 16-ти. В архивном деле мы встретили фамилии следующих заключенных: Кобыл янский, Зубковский, Евгения Фигнер, Зунделевич, Ширяев, Мария Грязнова, Цукерман, Окладский, Пресняков и Дриго.

На время рассмотрения военно-окружным судом процесса 16-ти, с 25 по 31 октября 1880 г., названные нами подсудимые

были переведены из Трубецкого бастиона в Дом предваритель­ного заключения. После объявления приговора они, за исключе­нием некоторых, оставленных в Доме предварительного заключе­ния (Евгении Фигнер, Грязновой, Дриго), были снова возвра­щены в Трубецкой бастион. Пятеро осужденных к смертной казни, а именно — Ширяев, Тихонов, Окладский, Квятковский и I Іресняков. были переведены в нижний этаж Екатерининской куртины. В камеру каждого из них было поставлено по два жан­дарма для предупреждения самоубийства и для устранения по­пыток сношения между собой. За время пребывания этих узни­ков здесь их посетил начальник Петербургского жандармского управления с целью допроса. К этому времени Окладский уже стал предателем. Приговоренный к казни Квятковский написал письма своей жене и малолетнему сыну, не отправленные жан­дармами. В письме к сыну он писал: «Мой милый мальчик, скажу тебе, уважай то, что я уважал и любил. Это тебе мое отцовское завещание»'. Не было отправлено жандармами и написанное Квятковскнм после приговора к казни письмо к ма­тери с просьбой не горевать и знать, что он честно провел свою жизнь.

Между тем Окладский занялся систематическим предатель­ством. В архивном деле имеется сообщение коменданта крепости о передаче ему Окладскнм тайного шифра, при помощи которого сносились между собой политические заключенные.

Некоторые указания на режим в тюрьме Трубецкого бас­тиона в 1880 году содержатся в записках Кобылянского, обви­нявшегося и осужденного по процессу 16-ти. как было уже ука­зано. Комендант крепости препроводил в III отделение записки Кобылянского. Находясь в одиночной камере Трубецкого бас­тиона, он при помощи металлического прута из вентилятора про­сверлил дыру в соседнюю камеру и через образовавшееся отвер­стие просунул туда несколько записок. В них он сообщал план, как завести сношения на прогулках на тюремном дворике, как вести себя на процессе. Вместе с тем он писал, что его часто за­ключают в карцер^[86][87]. Так как соседняя камера была не за­нята, то записки попали в руки тюремной администрации. За какие провинности Кобылянского часто заключали в карцер, не­известно.

В цитированном нами деле имеются не переданные по на­значению письма Анны Долгоруковой к Ширяеву. До приговора он содержался, очевидно, в Трубецком бастионе в условиях осо­бой изоляции, а после приговора десять дней в Екатерининской куртине.

Следующий интересный документ говорит о перемещении Ширяева из этой куртины в Алексеевский равелин, где он вскоре погиб. Комендант крепости сообщил министерству внутренних дел 10 ноября 1880 г.: «Известный вам ссыльно-каторжный пре­ступник сего числа в 1 час с половиной ночи, при полной тишине и тайне, перемещен по назначению, указанному в отношении вашего превосходительства от 16 ноября за № 8307. Прочие во­семь будут перечислены содержанием на условия каторжников со вторника 11-го числа» *.

Из приведенных воспоминаний Мартыновского мы уже знаем, что после вступления приговора в законную силу заклю­ченные находились в очень тяжелых условиях существования и, в частности, были лишены возможности чтения каких бы то ни было книг, кроме евангелия и библии. Оказывается, чго и биб­лия первоначально не давалась осужденным. Только в декабре 1880 года комендант крепости обратился в министерство внут­ренних дел с заявлением, что протоиерей собора, посещающий каторжан, просит приобрести для них библию, так как выдан­ные заключенным евангелия некоторые из них прочли уже по нескольку раз ^[88][89]. Эта просьба была удовлетворена.

Мы должны упомянуть еще одну фамилию заключенного Трубецкого бастиона. 13 апреля 1880 г. в одну из камер этой тюрьмы был заключен Григорий Гольденберг, а через 3 меся­ца— 15 июля 1880 г.— он повесился в этой камере, употребив для петли полотенце. Перед смертью он имел свидание с привле­ченным по процессу 16-ти заключенным Зунделевичем. Дело в том, что Гольденберг дал следственной власти «откровенное по­казание», Зунделевич раскрыл Гольденбергу глаза на его преда­тельство, совершенное из желания спасти жизнь товарищам. Гольденберг перед самоубийством написал исповедь, обращен­ную «к друзьям, приятелям, товарищам, знакомым и незнако­мым, честным людям всего мира»^[90]. Показания Гольденберга

дали жандармам чрезвычайно важный материал против отдель­ных членов партии «Народная воля». Самоубийство Гольден- берга не могло вытравить написанных им страниц, погубивших многих участников революционного движения 80-х годов. Од­нако надо признать, что он в известной степени стал жертвой различных подходов жандармов к арестованным, которые разно­образились по своему содержанию и совершались под лозунгом «цель оправдывает средство».

Установленный для каторжников режим в Трубецком бастионе не был применен к Окладскому. В награду за его пре­дательство он содержался на тех льготных условиях, которыми пользовался до обвинительного приговора. Его посещали в тюрьме, очевидно, для допросов жандармский полковник и то­варищ прокурора.

Окладский исполнял роль не только предателя, выдав това­рищей по одному с ним процессу. Он стал сотрудником департа­мента государственной полиции. Нам попалось в архивном деле распоряжение департамента полиции поместить в Екатеринин­ской куртине Ольгу Любатович, отведя ей камеру рядом с каме­рой Окладского. Вместе с тем было предписано не препятство­вать сношению названных арестантов между собой ¹. Несомнен­но, что такое распоряжение было вызвано желанием узнать через Окладского сведения от Любатович, нужные для целей сыска. Приказание было исполнено. По-видимому, Окладский сообщил нужные сведения, и после этого Любатович была помещена в Трубецкой бастион.

Отметим здесь, что для помещения Любатович в указанную камеру Екатерининской куртины отсюда была переведена в Тру­бецкой бастион Оловенникова. Осенью 1881 года эта заключен­ная, находясь в Трубецком бастионе, проявила признаки психи­ческого расстройства и много кричала. По этой причине она была переведена в Екатерининскую куртину, где дважды покушалась на самоубийство. Этой заболевшей женщине пригрозили смири­тельной рубашкой, но вместе с тем поместили к ней в камеру жену одного из жандармов для предупреждения дальнейших по­пыток к самоубийству. В связи с надобностью камеры для Лю­батович Оловенникова была возвращена в Трубецкой бастион'.

В это же время в одиночных камерах бастиона содержались узники, привлеченные позднее по процессу 20-ти. Средн узников ^[91][92]

бастиона находились: Михайлов, Фриденсон, Баранников, Колодкевич, Златопольский, Тетерка, Клеточников, Тригони, Орлов, Фроленко, Арончик, Исаев, Кузьмин, Суханов, Те­рентьева, Якимова. Все эти заключенные наззаны в официаль­ном документе террористами.

25 июля 1881 г. переведены из Дома предварительного за­ключения в Трубецкой бастион Морозов ', Емельянов, Люстиг и Лангане.

Кроме приведенных нами сведений о пребывании привле­ченных по процессу 20-ти в Трубецком бастионе, имеются еще и другие материалы о них.

После Октябрьской революции в одном архивном деле был найден запечатанный пакет с письмами Михайлова, Бараннико­ва, Тетерки, Арончика, Тригони и Морозова. Число этих пи­сем достигло сорока пяти. Департамент полиции задерживал их, а писавшие их узники, не зная об этом, продолжали писать своим родным. Само собой разумеется, что заключенные долж­ны были считаться с тюремной цензурой. Поэтому не прихо­дится искать в письмах сведений о тюремном режиме ².

Только письма Михайлова составляют исключение. Одно из писем сообщает адресату о счастье свидания в тюрьме и сравнивает это переживание с радостью человека, увидевшего луч солнца после долгого нахождения во тьме. Он пишет, что хотя прожитый в тюрьме год и был проведен в чтении, но ка­жется ему проведенным во сне. «Среди забытья и безразлич­ного состояния в памяти мелькают только тяжелые видения. Такое состояние не отражается на здоровье, но погружает в сон силы души» ^[93][94][95].

В письме к отцу и матери от 18 марта 1882 г. он успока­ивает их и просит не преувеличивать тяжести его переживаний, добавляя, что помещение у него хорошее и что он пользуется своей провизией. Успокоительные строки имеются и в письмах других узников к родным.

На время суда обвиняемые по процессу 20-ти были переве­дены в Дом предварительного заключения, а после приговора снова возвращены в Петропавловскую крепость. Министр внутренних дел предложил царю не отправлять осужденных

а Сибирь, а содержать их в крепости до открытия новой тюрь­мы в Шлиссельбурге *. Царь согласился с этим, о чем сделал надпись на докладе министра. К докладу был приложен список осужденных, на котором неизвестно кем были отмечены крас­ным карандашом десять фамилий: Михайлова, Колодкевича, Фроленко, Исаева, Клеточникова, Баранникова, Тригони, Арончика, Морозова, и Ланганса. Все эти десять осужденных в ночь на 27 марта 1882 г. были совершенно секретно переве­зены из Трубецкого бастиона в Алексеевский равелин. Пятеро из них умерли здесь до перевода в Шлиссельбургскую крепость.

За 80-е годы через Трубецкой бастион прошло большин­ство обвиняемых по процессам партии «Народная воля». Лишь немногие из этих узников оставили свои воспоминания о пре­бывании в этой тюрьме, и притом очень краткие. Для некото­рых из осужденных народовольцев тюрьма Трубецкого ба­стиона была лишь переходным этапом в Алексеевский равелин. Несмотря на то, что для большинства заключенных тюрьма Трубецкого бастиона продолжала оставаться местом предвари­тельного заключения до вступления приговора в законную си­лу, режим ее для террористов стал более суровым. Раскрытие подготовки взрывов и покушений на царя привело к фактам, небывалым в истории тюрем Петропавловской крепости.

В архиве департамента государственной полиции нами об­наружено интересное дело 1881 года. По случаю предстоящих похорон Александра II был произведен самый тщательный ос­мотр тюрем Алексеевского равелина, Трубецкого бастиона и других мест в куртинах и бастионах. Комиссия искала, не сде­лано ли откуда-нибудь подкопов для взрывов. Так были ос­мотрены, кроме названных мною Алексеевского равелина и тюрьмы Трубецкого бастиона, еще Екатерининская куртина с арестантским садом, бастион Екатерины, Васильевская кур­тина, подвальные этажи в Невской куртине и др. Следов под­копов не было обнаружено^[96][97]. Таким образом, администрация допускала возможность подкопов и взрывов даже со стороны тех, кто уже был заточен в тюрьмы с самым строгим режимом.

В начале 80-х годов, кроме тюрьмы Трубецкого бастиона, местом заключения служила, как мы говорили выше, также

Екатерининская куртина. В ней окна были в уровень с землей. Камеры были темные и сырые и было много крыс, забирав­шихся в постели узников. Заключенная Якимова, у которой произошли в такой камере роды, вынуждена была оберегать днем и ночью новорожденного ребенка от крыс *.

К сожалению, не оставила описания Трубецкого бастиона Вера Фигнер — автор подробного описания Шлиссельбургской крепости, пробывшая в Трубецком бастионе с 15 февраля 1883 г. по 12 октября 1884 г. Она описала только тяжелую картину переодевания ее в арестантское платье, пропитанное потом и непомерно большое; указала, что имела в тюрьме сви­дание с родными. Фигнер очень хорошо отозвалась о библио­теке Петропавловской крепости^[98][99], но не описала состава книг в ней. По словам другого заключенного в Трубецком бастио­не, Аптекмана, в библиотеке оказался даже «Капитал» Карла Маркса, причем эта книга была в обложке от сочинения Керн «Социальная наука». В это же время в библиотеке был жур­нал «Отечественные записки»^[100].

О содержании Веры Фигнер в Трубецком бастионе в 1883—1884 гг. имеются некоторые сведения в архивном деле: департамент полиции предупреждал коменданта Петропавлов­ской крепости, что Фигнер — одна из наиболее важных госу­дарственных преступников и «похваляется» скоро быть на сво­боде. Поэтому департамент предписывал принять особо строгие меры наблюдения за Фигнер ^[101]. Может быть поэтому ей не раз­решали заниматься рукоделием в ее одиночной камере, как об этом просила ее мать.

Несмотря на суровый режим в тюрьме Трубецкого бастио­на в период борьбы с партиями «Земля и воля» и «Народная воля», правительство предпочитало в особенно важных случаях использовать одиночные камеры в Екатерининской куртине. Так, 3 апреля 1879 г. в полночь сюда был доставлен Алек­сандр Соловьев, стрелявший в Александра II на Дворцовой площади. Верховным уголовным судом 25 мая 1879 г. он был признан виновным в покушении на цареубийство и приговорен к смертной казни через повешение. В списках арестантов

Петропавловской крепости Соловьев состоял до 28 мая 1879 г., когда был казнен.

В том же 1879 году был приведен в исполнение смертный приговор над другим узником Петропавловской крепости — Владимиром Дубровиным. Он обвинялся в принадлежности к революционной организации и вооруженном сопротивлении при аресте. Он был заключен в Трубецкой бастион 22 февраля 1879 г. и по приговору военно-окружного суда был в апреле 1879 года повешен на Иоанновском валу в Петропавловской крепости.

Камерами тюрьмы Трубецкого бастиона администрация воспользовалась по самому крупному политическому процессу 80-х годов, а именно по делу 1 марта 1881 г. В числе аресто­ванных здесь был заключен и главный обвиняемый по этому процессу — Желябов. Сюда же была доставлена 4 марта 1881г. Геся Гельфман, также приговоренная к смертной казни одно­временно с Желябовым и четырьмя другими первомартовцами.

Судьба этой осужденной заставила говорить о себе евро­пейскую печать. Гельфман была арестована в ночь на 3 марта в квартире, где находилась вместе с Саблиным, участником убийства Александра II. Саблин, не желая попасть в руки жан­дармов, застрелился на глазах Гельфман. Только после этого она открыла дверь жандармам. Доставленная в Трубецкой ба­стион, она пробыла в нем до 24 марта, когда была переведена в Дом предварительного заключения, отсюда после приговора к казни она подала просьбу о разрешении ей свидания с му­жем— Колодкевичем, содержавшимся в тюрьме по обвинению в государственных преступлениях. Она хотела посоветоваться с ним, следует ли ей объявить администрации о своей бере­менности. По закону исполнение казни в случае беременности отсрочивалось на 40 дней после родов. В свидании ей было от­казано. Она объявила о том, что беременна на четвертом меся­це. Особое присутствие Сената ввиду подтверждения факта бе­ременности отсрочило казнь на 40 дней после родов. Несмотря на беременность, Гельфман была переведена 23 апреля из До­ма предварительного заключения снова в тяжелые условия тюрьмы Трубецкого бастиона. Над ней продолжал тяготеть смертный приговор. За границей эта беспощадная жестокость к беременной женщине, пятеро товарищей которой уже были повешены, вызвала протесты в печати Кропоткина, Виктора Гюго, видного французского публициста Рошфора и др. Толь­ко 2 июля, промучив осужденную три месяца полной неиз­вестностью, Александр III заменил ей казнь бессрочной катор­гой. Через месяц после этого (5 августа) она была переведена

в одиночную камеру Дома предварительного заключения. В больнице этой тюрьмы она и разрешилась от бремени 12 ок­тября 1881 г. Через три с половиной месяца после родов Гельфман умерла. Та обстановка, при которой происходили ро­ды этой молодой женщины, вызвала ряд недоумений и даже подозрений в умышленной небрежности врача, присутствовав­шего при родах. По непонятным причинам таким врачом ока­зался лейб-акушер Баландин. Это был единственный случай, когда присутствовать при родах в тюрьму приглашался посто­ронний врач-специалист, акушер, имевший практику при двор­це. До настоящего времени в печати не было известно, от кого исходила инициатива приглашения в тюрьму к Гельфман этого лейб-акушера. Но в архиве Главного тюремного управления мы нашли дело о вознаграждении доктора Баландина за по­мощь *. Из документов этого дела видно, что инициатива об­ращения за помощью к Баландину исходила из департамента государственной полиции. Из министерства внутренних дел было доставлено начальнику Главного тюремного управления 150 руб. для доктора и 125 руб. для акушерки. Начальник Главного тюремного управления прибавил от себя 25 руб. и переслал доктору Баландину 300 руб. с указанием, что посы­лается ему и акушерке по 150 руб. Доктор вернул эти деньги, заявив письменно, что акушерке должно быть выплачено 300 руб. «и это будет самой скромной платой за долгое пребыва­ние с Гесей Гельфман», а сам он от вознаграждения отказы­вается. Было очевидно недовольство Баландина предложенным вознаграждением. Однако акушерке было выплачено 150 руб., а остальные деньги вернулись в департамент государственной полиции.

О причинах смерти Гельфман был составлен акт, найден­ный в секретном деле департамента полиции. Смерть последо­вала от гнойного воспаления брюшины. Тюремный врач Гар- финкель говорил политическим заключенным о разрыве про­межности при родах Гельфман и о предложении доктору Ба­ландину наложить швы, но лейб-акушер счел это излишним. Между тем организм роженицы был истощен пребыванием в тюрьме и тяжелым переживанием в связи с приговором. Она кормила грудью своего ребенка до 25 января 1882 г., когда его насильственно отобрали и сдали в воспитательный дом с «высочайшим» повелением не именовать этого ребенка фами­лией Гельфман^[102][103].

Через шесть дней, 1 февраля, Геся Гельфман умерла. В литературе было высказано обвинение против доктора Ба­ландина в непринятии надлежащих мер при родах Гельфман ’. Во всяком случае эта помилованная, пережив своих пятерых казненных товарищей на восемь месяцев, была умерщвлена всей обстановкой тюремной жизни. Восемь месяцев этой жизни были временем самых тяжелых психических и физических му­чений. Даже рождение ребенка вызвало новые издевательства над Гельфман. Присланное неизвестным лицом белье для ре­бенка было отобрано и заменено другим — жестким и грубым.

Помещенная в воспитательный дом девочка вскоре умерла.

Конечно, шесть месяцев утробной жизни в условиях тя­желого тюремного заключения не могли сами по себе не по­влиять на жизнеспособность новорожденной.

Если в 1881 году казематы Трубецкого бастиона были за­няты привлечеными по делу об убийстве Александра II, то через несколько месяцев, в конце того же года, в эти казематы были заключены 22 жандарма из числа стражи Алексеевского равелина. Они обвинялись в содействии узнику равелина Не­чаеву в сношениях с революционерами на свободе ^[104][105]. Подробнее мы говорим об этом в нашем очерке, посвященном Нечаеву (§ 37), а здесь только отмечаем этот знаменательный факт за­полнения десятков камер Трубецкого бастиона жандармами, обвиняемыми в государственных преступлениях. Число таких заключенных достигло 42 человек. Переполнение бастиона аре­стованными жандармами привело (с 23 апреля 1883 г.) к раз­мещению части их по два в каждую камеру. Других случаев такого совместного заключения в Трубецком бастионе не было. Однако режим для них был обычным и, может быть, даже бо­лее суровым, если принять во внимание гнев Александра III. Суровый приговор военного суда перевел узников из крепо­сти в дисциплинарные батальоны ^[106].

Приблизительно к этому же времени относятся сношения заключенных Трубецкого бастиона с товарищами на свободе. Письма передавались одним из жандармов, пока предатель Де-

гаев, член исполнительного комитета партии «Народная воля», не раскрыл эти тайные сношения *.

Другой случай более продолжительных сношений узников Трубецкого бастиона с волей имел место при содействии сына смотрителя Трубецкого бастиона Богородского. Имея свобод­ный доступ в тюрьму, где помещалась и квартира смотрителя, молодой Богородский выносил и приносил книги, при помощи которых велась переписка. Эти тайные сношения привели к от­ставке смотрителя Богородского, а сын его был сослан на по­селение.

Таким образом, правительству не всегда удавалось устано­вить полную изоляцию от внешнего мира узников даже Алек­сеевского равелина и Трубецкого бастиона.

Некоторые сведения о Трубецком бастионе за 1882 год дал народоволец Поливанов. Он был осужден в Саратове за по­пытку вооруженного освобождения политического заключенного Новицкого, приговоренного к смертной казни, которая была заменена каторгой. Поливанов вместо ссылки в Сибирь был до­ставлен в Трубецкой бастион и помещен здесь в качестве ка­торжанина в одну из камер нижнего этажа — № 9. Описание Поливановым его пребывания в этой тюрьме не расходится с приведенными нами воспоминаниями Мартыновского и При- былевой-Корба. Ему также предъявили инструкцию, в которой были статьи, угрожавшие шпицрутенами, плетьми и розгами. Внешний вид камеры он сравнивал с запущенным подвалом, до того сырым, что вода выступала из стен наружу, а с под­оконника лилась так обильно, что на полу образовалось, говоря словами узника, целое море. В камере был полумрак, так как близко расположенная крепостная стена не пропускала света, хотя стекла были не матовые.

Узника после обыска переодели в грубое жесткое белье и арестантскую одежду, не по росту сшитую. Утром дали черный хлеб и кружку теплой воды вместо чая. Обед из двух блюд был очень плохого качества, и Поливанов называл его «мерзо­стью» ^[107][108]. Вскоре его перевели во второй этаж, где в камере так же, как и в первом этаже, стояли кровать, стол в виде метал­лической доски, стульчак с выносным ведром и рукомойник над раковиной. Утром приносили полотенце, мыла не давали, для чтения дали лишь новый завет. Никакой работы не было,

по коридору ходили солдаты с ружьями, а в камеру входили очень грубые жандармы. В такой обстановке Поливанов про­жил более полумесяца, после чего в половине ноября 1882 года он был переведен в Алексеевский равелин.

Из воспоминаний Поливанова видно, что библиотека ба­стиона, о которой хорошо отзывалась Вера Фигнер, не была доступна для осужденных. Очевидно, книги из нее выдавались лишь подследственным. Из архивных дел видно также, что подследственным разрешались свидания и переписка с родны­ми. Не все подследственные пользовались одинаковыми права­ми на свидание. Все зависело от усмотрения департамента по­лиции (например, матери Александра Ульянова свидания с сы­ном не были разрешены). В питании же их произошло значи­тельное ухудшение, когда 11 апреля 1881 г. по «высочайшему» повелению сумма, отпускавшаяся на ежедневное питание, была снижена с 50 коп. до 30 коп.

Что касается камер Трубецкого бастиона, то они не раз­личались для подследственных и для осужденных. Более позд­нее описание своей камеры (за 80-е годы) оставил Дейч, нахо­дившийся в Трубецком бастионе в 1884—1885 гг. Как и его предшественники по заключению, он отмечал отсутствие доста­точного света в камере, так как солнце в нее никогда не загля­дывало, поэтому стены были влажными от сырости Ч

В период 80-х годов через одиночные камеры Трубецкого бастиона прошло, кроме названных нами народовольцев, много других узников. Одни из этих узников были известны в исто­рии революции и по судебно-политическим процессам, но было немало и таких узников, которые оставались в крепости очень короткое время и не привлекались к судебной ответственности. Среди узников, например, за 1882—1883 гг. мы встретили сле­дующих заключенных: Калюжная, Смирницкая, Коган-Бернш­тейн, Чикойдзе, Грачевский, Луговский, Романенко, Беспалова, Анна Прибылева, Алексей Фомин, Камарницкий, Липпо- ман, Цицианов, Андреев, Спандони, поручики Шепелев, Егоров и Иванов, Людмила Волкенштейн, французский подданный Лесерен де-Кирвили, Владимир Бубнов, Телье, Каминский, Талапиндов, Штромберг и др.^[109][110].

Некоторые из этих заключенных переведены в бастион из Дома предварительного заключения, а некоторые из департа­мента государственной полиции. Многие из привлеченных к

Рис. 7. Петропавловская крепость. Внутренний двор Трубецкого бастиона.

Фотография хранится в Музее революции СССР в Москве.

Рис. 8. Петропавловская крепость. Коридор тюрьмы Трубецкого бастиона.

Фотография хранится и Музее революции РСФСР в Ленинграде.

дознанию по обвинению в государственных преступлениях нахо­дились в Доме предварительного заключения и не пересыла­лись в Петропавловскую крепость.

При пересылке в 80-е годы арестованных из Дома предва­рительного заключения в Трубецкой бастион не делалось обыч­но никаких указаний на режим для них, Кроме требования со­держать присланных в одиночном заключении. Впрочем, в не­которых случаях департамент полиции считал необходимым требовать от коменданта крепости особо строгого надзора за тем или другим арестованным. Так было в отношении Веры Фигнер, как мы указывали выше. Так же было приказано и в отношении Фомина. Омский губенатор в своем письме от 3 марта 1883 г. предупреждал коменданта крепости о предсто­ящей присылке к нему по распоряжению департамента полиции из Омской тюрьмы «важного арестанта для содержания его в наиболее секретном отделении крепости» *.

В использованных нами архивных делах за 80-е годы по Трубецкому бастиону содержатся сведения о фамилиях узни­ков, о вызовах на допросы, о разрешении свиданий и прочее, но нет сведений о содержании предъявленных обвинений. В некоторых случаях комендант сообщал о результатах произ­веденных обысков, о заболеваниях, о покушениях на самоубий­ство. Так, например, сообщалось, что при обыске у Н. А. Мо­розова был обнаружен в жилете рубль, у другого заключенного в подошвах ботинок—20 руб., у третьего — подозрительный порошок. Комендант крепости спешил похвастаться перед де­партаментом полиции своими находками.

О заболеваниях в бастионе даны очень скудные сведения, явно не соответствующие действительной заболеваемости за­ключенных.

Из второй половины 80-х годов особое значение в исто­рии тюрьмы Трубецкого бастиона имеет 1887 год. В этом году в связи с раскрытием подготовлявшегося на 1 марта покушения на жизнь Александра III через бастион прошли многие из тех, кто впоследствии был привлечен к ответственности по это­му делу.

В то время как число узников в Трубецком бастионе за 1886 год колебалось в отдельные месяцы лишь в пределах от 22 до 33, в 1887 году оно поднялось до 56. В бастионе среди узников 1887 года находились как те, которые были преданы

¹ ЦГИА в Ленинграде, фонд Петропавловской крепости. № 566, с ян­варя 1883 г. до 30 июня 1890 г., на 585 листах, ч. 1. «О политических арестантах, содержащихся в СПб. крепости».

суду, так и те, с которыми правительство расправилось без суда, в административном порядке.

Одиночные камеры тюрьмы Трубецкого бастиона содержа­ли в своих стенах Генералова, Александра Ульянова, Осипа- нова, Андреюшкина, Шевырева, Новорусского, Лукашевича и др. На время суда их перевели в Дом предварительного заклю­чения, а после приговора вернули в Трубецкой бастион. Из бастиона 4 апреля 1887 г. названные осужденные были выве­зены в Шлиссельбургскую крепость. Как указано выше (§29), пятеро были там повешены, а Новорусский и Лукашевич в 1905 году после восемнадцатилетнего заключения вышли на свободу.

Из участников процесса 1 марта 1887 г. свои краткие вос­поминания о месячном пребывании в Трубецком бастионе оста­вил Лукашевич. Он был помещен в камеру нижнего этажа. Вид камеры, довольно грязной, был такой же, какой нам уже известен из воспоминаний узников более ранних годов. На же­лезном столе стояла керосиновая лампа. Разрешалось покупать на свои деньги в определенные дни чай, белый хлеб и некото­рые другие продукты. Заключенным выдавали от казны лишь черный хлеб, а вместо чая—кипяток. Перед отправкой в Шлис­сельбургскую крепость Лукашевича и Новорусского поместили в одной камере. Они были также помещены в одну каюту при перевозке в крепость. Это было их последнее общение перед строжайшим одиночным заключением на ряд лет *.

Из архивного дела известна попытка жандармов получить сведения от приговоренных к смертной казни. Вероятно, для этого их выводили из Трубецкого бастиона в другое помеще­ние. Пребывание привлеченных к ответственности по делу 1 марта 1887 г. в Трубецком бастионе продолжалось всего не­сколько недель, и об этом не осталось подробных сведений.

За последние 10 лет XIX века тюрьма Трубецкого бастио­на содержала в своих одиночных камерах значительно меньше заключенных, чем в предшествующие годы.

В 1890 году в Трубецком бастионе содержались до суда привлеченные по последнему народовольческому процессу, по делу Софьи Гинзбург, которая после ее приговора к казни, за­мененной бессрочной каторгой, была переведена в Шлиссель­бургскую крепость.

В 90-е годы в Трубецком бастионе содержались почти ис­ключительно привлеченные к ответственности в административ-

¹ См. И. Лукашевич, Воспоминания о деле 1 марта 1887 г„ «Былое» 1917 г. № 2, стр. 115 и сл.

ном порядке. Заключение в эту тюрьму происходило по распо­ряжению департамента государственной полиции на время про­изводства дознания. Но известны случаи заключения в эту тюрьму на различные сроки в виде наказания по «высочайшему» повелению. Так, в 1892 году туда был заточен на пять лет по повелению Александра III Ш. Ю. Раппопорт за «принадлеж­ность к террористическому кружку» *.

Через четыре года после заточения в крепость Раппопорта Александром III, его сын и преемник на престоле Николай за­точил в ту же крепость 18 февраля 1896 г. трех человек: кре­стьянина Ивана Распутина, мещанку Таисию Акимову и кре­стьянина Михаила Егорова. Несмотря на чрезвычайную серь­езность обвинения, предъявленного Распутину, Акимовой и Егорову, а именно, в приготовлении цареубийства, Николай сам выступил в роли вершителя судьбы арестованных. По-види­мому, не з интересах правительства было предавать широкой огласке дело о приготовлении покушения на убийство импера­тора, только что вступившего на престол и готовившегося отпраздновать в Москве свое коронование.

В первых числах мая 1895 года московская жандармерия начала дознание по делу, которому дала название «о террори­стическом кружке в числе 52 лиц». Из этого числа были за­ключены под стражу 30 человек, в отношении же 17 человек по­лиция ограничилась подпиской о невыезде из Москвы. Кроме того, пятеро были задержаны в Крыму и Чернигове ^[111][112].

Из факта оставления 17 человек на свободе и из очень ско­рого освобождения 12 человек уже можно видеть, что жандармы ошиблись в своих расчетах на крупное дело.

Среди обысканных 4 мая 1895 г. оказалось 32 мужчины и 20 женщин. Из них 13 студентов университета и 19 человек слу­шателей различных курсов. Таким образом, заподозренными оказались почти исключительно представители учащейся моло­дежи. Московская жандармерия разбила их по степени винов­ности на пять групп ^[113]. В первую группу наиболее виновных бы­ли отнесены: Бахарев — студент-химик, Распутин, окончивший курс в Московском университете, Акимова Таисия, слушатель­ница акушерских курсов, и крестьянин Егоров.

На дознании выяснилась активная роль этих четырех лиц, намеревавшихся бросить разрывной снаряд при въезде царя в Москву на коронацию в мае 1895 года. Снаряд, сделанный Ба­харевым, оказался при опытах, произведенных за Москвою, слишком слабым. Предполагали раздобыть рецепт для его изго­товления от анархистов в Берлине, но не оказалось денег на по­ездку. Роль метальщицы брала на себя Акимова (показа­ния ее 30 мая, 3 июля, 4 сентября). По словам последней, за­думанная террористическая организация распалась и мысль о ней была оставлена. Так как Бахарев очень скоро умер в тю­ремной больнице, то репрессии подверглись трое остальных ак­тивных участников задуманного плана. Из составленной 20 ян­варя 1896 г. так называемой ведомости по делу о террористиче­ском кружке видно, что были приговорены в административном порядке к заключению в тюрьме: Распутин — на 5 лет, Аки­мова и Егоров — на 3 года с последующей высылкой их на 10 лет в отдаленные места Якутской области. Таково было пред­положение министерства юстиции и департамента полиции о ре­прессии, утвержденное царем 14 февраля 1896 г. Местом для отбывания тюремного заключения была назначена Петропавлов­ская крепость, куда и поступили 18 апреля 1896 г. названные трое административно-осужденных.

В 1895—1896 гг. Петропавловская крепость снова приняла в свои стены тех, кто был ее узниками десять лет назад. Это были: Людмила Волкенштейн, Манучаров, Суровцев, Янович, Шебалин, Лаговский, освобожденные из Шлиссельбургской крепости и предназначенные к ссылке на Сахалин и в Сибирь.

Их пребывание в Трубецком бастионе было кратковре­менным.

Небольшое число заключенных, содержащихся в Трубецком бастионе, обратило на себя внимание в 1896 году коменданта этой крепости Эллиса. Он выступил с предложением закрыть го­сударственную тюрьму Трубецкого бастиона, указывая на очень небольшое количество заключенных. Так, в январе 1896 года там было лишь двое заключенных, в мае — пятеро, в ноябре временно поступило пять человек из Шлиссельбургской крепо­сти. Однако с июля 1896 года стали поступать следственные арестанты: студенты, курсистки, наборщики, сельские учителя. Их ежедневное число в бастионе колебалось в пределах 10— 20 человек. Эти следственные содержались, по словам доклад­ной записки генерала Эллис, как осужденные к каторжным ра­ботам. При этом генерал добавлял: «Неоднократно высказыва­лось, что в крепости, где покоятся почившие императоры и чле­ны императорской фамилии, не место тюрьме».

Трубецкой бастион фактически превратился в подследствен­ную тюрьму, т. е. исполнял функции имеющейся в Петербурге специальной тюрьмы — Дома предварительного заключения.

Военный министр согласился с предложением коменданта Петропавловской крепости о закрытии тюрьмы Трубецкого ба­стиона, но министерство внутренних дел выступило с энергич­ным возражением. Оно указывало, что в Трубецкой бастион за­ключаются привлеченные лишь по наиболее важным государст­венным преступлениям и тяжесть обвинения оправдывает усло­вия содержания в этой тюрьме. Вместе с тем министерство ука­зывало, что возражения о том, что не место тюрьме там, где покоятся умершие императоры, «едва ли основательны, так как тюрьма есть учреждение государственное» *. В подкрепление этого своего возражения министр подчеркивал, что сам Алек­сандр III в 1881 году предполагал устроить здесь военную тюрьму вместо государственной и, таким образом, не видел пре­пятствий для существования тюрьмы в Петропавловской крепости.

Спор, быть или не быть государственной тюрьме близ ме­ста погребения российских императоров, был разрешен в пользу сохранения тюрьмы. Она была необходима для борьбы царизма с революционным движением. Жандармерия могла здесь более спокойно производить дело розыска по государственным пре­ступлениям.

Так был решен этот спор в пользу сохранения тюрьмы Трубецкого бастиона, несмотря на то, что число заключенных в 90-х годах XIX века было действительно очень незначительно.

На основании моего ознакомления с ежемесячными докла­дами коменданта Петропавловской крепости царю я составил следующую таблицу о количестве заключенных в эту крепость за период 1890—1899 гг. на первое число упомянутых в таблице месяцев.

¹ Н. Ростов, Попытка упразднить Петропавловскую крепость, «Ка­торга и ссылка» 1925 г. № 4, стр. 136.

бастиона было 32 человека. Если припомнить, что в крепости было 72 камеры, то надо признать, что никакие расходы на со­держание тюрьмы Трубецкого бастиона не служили препятст­вием для сохранения правительством этой государственной тюрьмы во всей ее целостности. При этом не было никакой уверенности в исчезновении всякой надобности в Трубецком бастионе и на будущее время, и действительно наступившая вскоре первая революция 1905 года оправдала эти опасения жандармерии. На арену революционной борьбы выступали пред­ставители интересов рабочего класса, для изоляции которых Петропавловская крепость была наиболее надежным местом.

В своей записке комендант крепости Эллис указывал, что в Трубецкой бастион с июня 1896 года начали поступать сту­денты, курсистки, наборщики и др. Это были борцы рабочего движения. В записке перечислены фамилии 52 заключенных в бастион в период с 1 января 1896 г. до апреля 1897 г.^[114][115]. Из этих 52 фамилий я нашел 39 в «обзоре важнейших дознаний о государственных преступлениях» за 1895—1896 гг., когда департамент полиции повел усиленную борьбу с социал-де­мократами.

Среди подследственных заключенных Трубецкого бастиона второй половины 90-х годов первое место по своей численности заняли обвинявшиеся за пропаганду среди петербургских фаб­ричных и заводских рабочих рабочие-стачечники и интеллиген­ты-марксисты.

Некоторые из узников Петропавловской крепости этого периода начали именно здесь нести тяжелую расплату за свое служение делу рабочего класса, которому они остались верны до конца их жизни, а некоторые дожили и до Великой Октябрь­ской революции. К числу таких узников принадлежал рабочий- металлист А. С. Шаповалов, один из организаторов известной

петербургской стачки текстильщиков в 1896 году. Он прошел после Петропавловской крепости еще и через другие царские тюрьмы и в том числе через Часовую башню Бутырской тюрь­мы. Шаповалов провел три года в далекой Минусинской ссыл­ке, где познакомился с В. И. Лениным. Вскоре после ссылки за участие в Харьковском вооруженном восстании 1905 года он снова попал в тюрьму, удачно эмигрировал за границу и вел там революционную работу. Вернулся в Россию после сверже­ния царизма. Октябрьская революция дала ему возможность проявить свои недюжинные способности организатора.

В 1926 году Шаповалов опубликовал интересные записки рабочего-революционера «На пути к марксизму». Эти воспоми­нания представляют интерес для историка царской тюрьмы, так как их автор остановился на своих переживаниях в царских тюрьмах и в том числе в Петропавловской крепости. Его книга имеет тем большее значение, что является по своему объему единственной работой, вскрывающей условия заточения в Тру­бецком бастионе за 90-е годы. Вместе с тем она имеет особый интерес: ее автором явился рабочий от станка, один из тех многих представителей рабочего класса, которые были в те годы новой сменой узников из числа интеллигентов, составлявших за предшествующую четверть века население Трубецкого бастиона. В лице Шаповалова-авгора выступают передовые рабочие, став­шие узниками крепости, которые не оставили в печати никаких описаний своего пребывания в ней.

При сравнении воспоминаний Шаповалова с воспоминани­ями его предшественников по заключению в Трубецком басти­оне бросается в глаза одна особенность. Эту особенность преж­де всего осознали при допросах Шаповалова хозяева Петро­павловской крепости, ее тюремщики и жандармы. Перед ними вместо представителей интеллигенции, вместо учащейся моло­дежи предстал простой рабочий. Вместо студенческой тужурки жандармы видели перед собой засаленную рабочую блузу. Од­ним словом, вместо прежнего узника, в котором жандармы раньше видели в той или другой степени «барина», теперь стоял настоящий «фабричный» рабочий. В книге Шаповалова мы на­шли строки, в которых прекрасно выражено настроение жан­дарма-следователя, негодующего на появление в крепости но­вого узника из рабочего класса. Этот жандарм встретился с упорным запирательством Шаповалова, отказывавшегося при­знать себя виновным и назвать соучастников и осмеливавше­гося сказать, что будущая история осудит не его и ему подоб­ных, а самих жандармов. Взбешенный следователь в жандарм­ском мундире кричал: «Такое ничтожество! Полуграмотный

рабочий. Заучивший и повторяющий, как обезьяна, как попугай, чужие слова, и вдруг он осмелился сказать, что история еще рассудит, кто служит родине: мы ли, слуги царя, или он, полу­грамотный неуч-забастовщик. Какая наглость! Да кто выТ Сту­дент? Литератор? Ученый? Ведь вы просто полуграмотный ра­бочий, мужик!» *.

При допросах этого рабочего, заключенного в крепость, представители прокуратуры и жандармерии распоясались еще шире, чем при допросах обвиняемых из числа интеллигентов. Они были грубее, чем всегда, и еще более щедры на угрозы, считая, что с обвиняемым рабочим нечего «церемониться», что, исходя из его предполагаемого незнания уголовных законов, его можно запугивать даже угрозой смертной казни. Угрозами дол­госрочной и пожизненной каторги и даже виселицею у Шапова­лова пытались вынудить признание в участии в подпольной (Лахтинской) типографии.

Допросы Шаповалова производились в одной из камер верх­него этажа Трубецкого бастиона. Он был помещен также в верх­нем этаже, где между каждыми двумя занятыми камерами оставалась промежуточная, незанятая.

Описание Шаповаловым камеры и ее обстановки не отли­чается от уже известных нам описаний его предшественников, но, может быть, он как фабричный рабочий, работавший в общих мастерских, привыкший к шуму заводских машин, особенно тя­жело переносил мертвую тишину тюрьмы Трубецкого бастиона и свое одиночное заключение. Он не один раз говорил в своих воспоминаниях об этом. Свой очерк о Петропавловской крепости он и начал с описания мертвой тишины в бастионе. «Если кто-ни­будь ухитрился бы в те мрачные времена, когда Россия стонала еще под игом последнего из царей, пробраться незаметно от стражи в коридоры тюрьмы для государственных преступников в Трубецком бастионе, он поразился бы могильной тишиной, ца­рившей там. Так тихо бывает только в гробу. Редко, редко звяк­нут шпоры жандарма, медленно крадущегося по коридору от двери к двери; случайно забренчат у него ключи; застучат тяже­лые засовы отворяемой двери,— и затем опять все погружается в безмолвие могилы» ^[116][117].

Пребывание в крепости начиналось, как и ранее, самым тща­тельным обыском нового узника. Долголетняя практика этих обысков раздетого догола заключенного, конечно, «усовершен­

ствовалась». Обыскивалось платье, белье, обувь и все тело. К это­му времени уже стало применяться в крепости последнее дости­жение криминалистической «науки» (антропометрия) со всеми ее измерениями тела вдоль и поперек.

Всегда широко развитое вымогательство признания обвиняе­мого и оговора товарищей твердо вошло в практику полити­ческого сыска. Шаповалову за его упорные отказы пойти на­встречу жандармским требованиям пришлось перенести немало. К нему не допускали на свидание старуху-мать, запрещали переписку, лишили чтения книг из тюремной библиотеки и поса­дили в карцер. Описание этого карцера в период 90-х годов в печати оставил лишь один Шаповалов, но далеко не одному ему пришлось испытать на себе это дисциплинарное наказание. Как увидим ниже, его не один раз испытывал товарищ Шаповалова по партии и узник Трубецкого бастиона Николай Бауман.

Шаповалов подробно знакомит своих читателей с состоянием карцера в Трубецком бастионе. Очень трудно сохранить спокой­ствие при чтении этих страниц книги автора. Если тюрьма Тру­бецкого бастиона — своего рода выставка зверств царизма, то тюремный карцер — настоящий «гвоздь» этой выставки.

Из книги Шаповалова я воспроизвожу прежде всего следу­ющие строки с описанием первых минут его пребывания в этом месте пытки конца XIX века: «Как только я вошел в карцер и очутился в полной темноте, я испытал настоящий, адский прони­зывающий холод, такой, что меня тотчас начало всего трясти от озноба. В этом карцере, очевидно, нетопленном целую зиму, ко­торый весь промерз, впору было сидеть лишь в полушубке, шапке и валенках, а я остался здесь почти голый, в одном нижнем белье и тонком халате» *.

Попытки согреться хождением по этой камере натолкнулись на непреодолимые препятствия: на пространстве трех шагов по холодному, как лед, асфальтовому полу заключенный ударялся лбом в стену в одном конце и коленями в металлическую кровать, прикованную к полу, в другом конце. Ни лежать, ни сидеть на кровати не было возможности, так как многочисленные железные гайки-заклепки впивались в тело, производя впечатление «на­стоящего ожога». Нельзя было и прислониться спиной к стене такой же холодной, как и асфальтовый пол.

Эта пытка революционера-рабочего длилась трое суток. Бу­дем помнить, что его переживания были вместе с тем пережива­ниями всех наказанных в этот карцер. Сила переживаний дала

¹ А. С. Шаповалов, На пути к марксизму (записки рабочего- революционера), Л., 1926, стр. 128.

возможность Шаповалову воскресить их целиком перед своими читателями много лет спустя, после освобождения из крепости. Добавлю, что Шаповалов посетил этот карцер вновь в 1924 году. На этот раз он посещал его в составе экскурсии, осматривавшей Петропавловскую крепость как памятник революционной борьбы лучших сынов русского народа против царизма.

Не дожил до Октябрьской революции товарищ Шаповалова по партии и по заключению в Петропавловскую крепость, аресто­ванный также по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»,— Николай Эрнестович Бауман.

Он был убит в первые дни революции 1905 года оголтелым чорносотенцем, слугою реакции, в то время когда шел во главе многотысячной демонстрации с красным знаменем в руках *. Оце­нивая всю тяжесть этой утраты для русской революции, В. И. Ленин в некрологе, посвященном Бауману, писал: «Вечная память борцу в рядах российского социал-демократического про­летариата! Вечная память революционеру, павшему в первые дни победоносной революции!»^[118][119].

За последние восемь лет своей недолгой жизни Бауман пе­ребывал в нескольких царских тюрьмах. Он начал свой тюрем­ный стаж с тюрьмы Трубецкого бастиона. С легкой руки тех, кто заточил его сюда на 22 месяца, он затем побывал в нескольких тюрьмах и в том числе в Киевской тюрьме, где в 1902 году явился организатором знаменитого побега одиннадцати «ис­кровцев».

Бауман был заключен в Петропавловскую крепость 21 мар­та 1897 г.

В музее революции сохранились четыре письма Баумана, отправленные им из крепости родным на родину, в Казань. В пер­вом из этих писем от 3 апреля 1897 г., сообщая о своем пребыва­нии в крепости, он просил родных не беспокоиться за него и пояснял: «Никакими слезами, никакими сожалениями нельзя по­мочь в моем настоящем. Личная воля, личные страдания не мо­гут хоть чуточку изменить положения»^[120].

Впрочем, эти слова нового заключенного Трубецкого басти­она были лишь простыми словами успокоения его родных: через

пять лет организацией удачного побега из Киевской тюрьмы он доказал, чего можно достичь силою воли, смелостью и решимо­стью отдельного человека.

В первом письме из Петропавловской крепости Бауман об­ронил пару слов и о своем времяпрепровождении. В своей оди­ночной камере он занимался чтением и философствованием: «читаю и философствую».

Через одиннадцать дней после отправки первого письма в своем втором письме от 14 апреля 1897 г. Бауман предупреждал родных, что почтовая переписка с заключенным в крепость идет медленно и что он поджидает вестей из Казани. Эти слова как будто намекают на переживания, связанные с отсутствием из­вестий из родной семьи. Впрочем, узник закончил свое письмо успокоительным сообщением: «С тюремной обстановкой я ос­воился».

Еще через неделю, 21 апреля, в третьем письме он намекает на свои переживания, связанные с режимом в Петропавловской крепости, сообщая, что начал «войну с одиночеством». Он не знает, как повел бы себя в качестве ветеринарного врача на полях сражения, и при этом явно выражает свое отрицательное отно­шение к истреблению человека человеком. «Теперь же, ведя войну с тюремным одиночеством, прямо и храбро гляжу на своего не­сложного, бесстрастного, но зато действительного неприятеля — на своды тюремной камеры. План кампании выработан, тактика изобретена и проверена, и я выступил на поле сражения, твердо надеясь вести победоносную борьбу» *.

В этих немногих словах вырисовывается образ Баумана: режим Трубецкого бастиона не только не ломает его, но удваи­вает его энергию по борьбе с тяжестями одиночного заключения, с «тюремными сводами» ^[121][122].

Конечно, Бауман, сообщая, что выработал план и тактику своей борьбы с тюремными сводами Трубецкого бастиона, не го­ворил, в чем состоял этот план и в чем заключалась его тактика. Однако мы располагаем об этом некоторыми сведениями. Один нз товарищей Баумана по заключению в крепость, его земляк и друг В. Сушинский, сообщал в своих воспоминаниях, что, ока­завшись на короткое время уборки одиночных камер по соседству с Бауманом, он перестукивался с ним, но не сообщает о теме раз­говора.

Теперь мы располагаем некоторыми сведениями и о темах разговоров Баумана через каменные стены камер 1 рубецкого бастиона. Мы знаем об этом из писем к нам соседки по одиночной камере Николая Эрнестовича — Т. М. Акимовой, проведшей три года в крепости.

Для историка царской тюрьмы письма Т. М. Акимовой пред­ставляют интерес не только потому, что сообщают те или дру­гие штрихи тюремного заключения Баумана, но и потому, что дают вообще черточки крепостного режима в Трубецком бастионе как раз за интересующий нас период второй половины 90-х годов *.

Камеры Баумана и Акимовой находились во втором этаже тюрьмы. Смотрителями тюрьмы за время пребывания в ней Аки­мовой (1896—1899 гг.) были Лесник, вскоре умерший, затем Подревский, вскоре оставивший службу, и после него надолго утвердившийся на своей должности Веревкин, худший, по словам Акимовой, из этих трех. Именно ко времени «царствования» Ве­ревкина относятся некоторые воспоминания автора писем ко мне. Акимова вспоминает, как по распоряжению Веревкина в ее и Баумана камеры были прибиты объявления об угрозе различными дисциплинарными наказаниями и в том числе розгами за нару­шение тюремных правил, в числе которых был и запрет пересту­кивания. Вскоре после этого явившийся в камеру Веревкин поин­тересовался узнать о впечатлении, произведенном этими прави­лами. Заключенная отвечала, что авторы правил при их напи­сании с нею не советовались и что она стучать не перестанет. Простучав к Бауману, она узнала от него, что правила украсили стену и его камеры и что он дал Веревкину почти такой же ответ, как и его соседка. Перестукивания велись все время, и темой этих «разговоров» были не только обычные темы, но даже выстукивание стихотворений, и при том в 20 строк и даже больше.

Не раз застигнутые за перестукиванием Бауман и Акимова подвергались дисциплинарным наказаниям: Баумана отправляли в темный карцер, а Акимову лишали права чтения или прогулки. Смотритель тюрьмы «галантно» объяснял, что женщин они в карцер не сажают. Дисциплинарные наказания оказывались бессильными остановить перестукивание. Однажды Бауман был застигнут на месте такого «преступления»: в обеденное время, переместившись с миской к стене, он выстукивал своей соседке.

Кроме перестукивания, происходило общение и через отду­шины печки. Для этого приходилось вставать на сделанное соо­ружение из свернутого в трубку матраца и книг. При одном из

таких разговоров Бауман с грохотом свалился на пол со своего «пьедестала» и снова попал в карцер. Все это кончилось пере­мещением Баумана подальше от камеры Акимовой. Впрочем, некоторое время и после этого удавалось переписываться запи­сочками, вложенными в корешок книги. Но и этот способ обще­ния не ускользнул от администрации: последовали вновь дисци­плинарные взыскания, и от Акимовой были отобраны письмен­ные принадлежности.

Ввиду того что Шаповалов, Бауман и другие заключенные в Петропавловскую крепость во второй половине 90-х годов про­водили значительную часть времени в одиночных камерах за чтением книг, было бы интересно выяснить состав тюремной биб­лиотеки. Но я не нашел для этого соответствующего материала за эти годы. Поэтому ограничусь сообщением о том, что оценка Акимовой библиотеки Трубецкого бастиона не расходилась с отзывами о тюремной библиотеке и других заключенных более раннего времени.

Однако подбор книг был заслугой самих заключенных, а не тюремной администрации, которая не тратила ни копейки на по­купку книг.

Из письма Акимовой мы знаем, что Бауман имел в своем рас­поряжении свой экземпляр «Капитала» Маркса.

Нет никакого сомнения, что читательские интересы Шапова­лова, Баумана и других заключенных по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» не могли быть удовлетворены библиотекой Трубецкого бастиона, в которую не могла проник­нуть политическая литература, даже и прошедшая через горнило царской цензуры.

Интеллигент Бауман и рабочий Шаповалов, заключенные в крепость, явились представителями нарождавшегося в то время нового поколения политических борцов среди интеллигентов и среди рабочих. Они оба были заключены в Петропавловскую кре­пость уже как марксисты, как члены «Союза борьбы за освобож­дение рабочего класса». Шаповалов перешел к марксизму от народничества, а Бауман уже студентом проходил в кружках тео­ретическую подготовку социал-демократа. Но оба они —Шапова­лов и Бауман—стали одними из крупных практиков револю­ционной борьбы пролетариата. С самого начала их пребывания в рядах социал-демократии они были верными учениками В. И. Ленина, с которым общались и лично: Шаповалов за время совместного пребывания в Минусинской ссылке, а Бауман вскоре после прибытия Ленина за границу. Эти двое — рабочий и ин­теллигент— стали представителями авангарда марксистов, рабо­чих и интеллигентов, не признававших никаких компромиссов.

т. е. социал-демократами — большевиками. Для них были не­приемлемы методы политической борьбы народничества и меньшевистское соглашательство. Оба они вошли в Петропавлов­скую крепость большевиками и по выходе оттуда неуклонно шли избранным революционным путем до самой смерти.

Самым крупным событием в истории Трубецкого бастиона за 90-е годы было самоубийство Марии Ветровой. В 6 часов вечера 8 февраля 1897 г. в камере № 7 второго этажа запылал живой факел: заключенная Ветрова, облив себя керосином из лампы, принесенной в ее камеру, подожгла себя. Она умерла в страшных мучениях лишь на четвертые сутки— 12 февраля.

Ярко горел этот живой факел, но темна история этого самоубийства 26-летней девушки в стенах Петропавловской крепости.

Жандармы приняли все меры к тому, чтобы не пролить ни­какого света на этот факт «добровольной смерти» там, где тю­ремная администрация изо дня в день совершала над заключен­ными акты тяжелого насилия. Несмотря на безусловную смер­тельность полученных ожогов, Ветрова не была переведена в какую-либо лечебницу и ее оставили умирать в одиночной камере ПетропавілОЕСкой крепости. К ней не были приглашены другие врачи, кроме тюремного и акушерки, в помощи которой она не нуждалась.

Прокуратура и жандармерия не позаботились известить род­ных об опасном состоянии заключенной. Не было произведено вскрытия трупа умершей, и она была погребена на кладбище так же тайно, как содержалась и умирала в крепости. Казалось бы, прежде всего надо было своевременно принять необходимые меры для раскрытия причин самоубийства и выяснить их путем опроса тех, кто не был непосредственно заинтересован в данном деле. Но это, как и многое другое, также не было сделано.

Результатом всего этого явились различные предположения о поводах самоубийства: одни предполагали психическое забо­левание, другие—физическое насилие над заключенной. Во вся­ком случае правительство ничего не сделало для раскрытия всех обстоятельств самоубийства. Самоубийство было бы предотвра­щено, если бы была выполнена просьба Ветровой о переводе ее из Трубецкого бастиона в Дом предварительного заключения, где она раньше содержалась.

В архиве департамента полиции имеется дело со сведениями о самоубийстве Ветровой. Материал этого дела был использован Н. Ростовым в его статье, опубликованной в 1926 году.

Мария Ветрова родилась в 1870 году. Она была внебрачной дочерью нотариуса и крестьянки и воспитывалась в сиротском

доме, а затем получила образование в гимназии, по окончании которой работала народной учительницей. В 1894 году она по­ступила на Высшие женские курсы в Петербурге. Одно время она увлекалась учением Толстого, но позднее занялась револю­ционной работой среди рабочих. Она была арестована в декабре 1896 года по делу тайной типографии в Петербурге и помещена в Дом предварительного заключения. Из этой тюрьмы она по неизвестной причине была переведена 23 января 1897 г. в Тру­бецкой бастион Петропавловской крепости *.

Ветрова была помещена в камеру № 3 первого этажа Тру­бецкого бастиона. Камеры в первом этаже были еще мрачнее, чем во втором. Изоляция здесь была полная, и, по-види­мому, в камерах, соседних с камерой Ветровой, не было за­ключенных.

В архивном деле департамента полиции отмечено посещение Ветровой заведующим арестантским отделением штаб-ротмист­ром Подревским в первый же день перевода сюда заключенной. Он предложил ей выбрать книги для чтения. Она просила вы­дать ей журнал «Русское богатство». По официальным докумен­там, Ветрова не проявляла признаков душевного расстройства до 4 февраля. В указанный день дежурный унтер-офицер доло­жил Подревскому, что заключенная № 3 кажется ему сильно расстроенной и ненормальной. Тюремный врач Зибольд, посе­тивший вместе с двумя жандармами заключенную 4 февраля, показал, что Ветрова гнала жандармов и кричала, что они под­лецы и ей противны и т. д. Она жаловалась врачу на жандар­мов, что они произносят крайне неприличные слова, и подтвер­ждала обвинения против них, ранее заявленные ею начальнику тюрьмы. Акушерка Шахова подтверждала предположение врача о психической ненормальности заключенной.

В полном противоречии с этими указаниями на психическую ненормальность Ветровой находится донесение коменданта кре­пости генерала Эллиса директору департамента полиции от 8 февраля. В нем комендант сообщал, что хотя Ветрова и была очень нервна последние три дня, но ее состояние не давало осно­вания предполагать наличие психического расстройства.

С 4 февраля Ветрова была переведена в камеру № 7 во вто­ром этаже, и ей предоставлены прогулки два раза в день по часу. Но, очевидно, душевное состояние ее было тяжелое, она просила о переводе ее в Дом предварительного заключения. В противо­речии с утверждением о душевном здоровье заключенной до

¹ См. Н. Ростов, Самоубийство М. Ф. Ветровой и студенческие беспорядки 1897 года, «Каторга и ссылка» 1926 г. № 2 (23), стр. 50—66.

4 февраля находится имеющееся в архивном деле указание на крики Ветровой вскоре после прибытия в крепость. Она кричала по ночам, а иногда и днем. В день покушения на самоубийство она получила разрешение увидеть прокурора, но к ней заходил жандармский полковник. Неизвестно, о чем она хотела сообщить прокурору. Она вернулась с прогулки в исходе 5-го часа вечера. Спустя час в ее комнату внесли зажженную лампу. Через несколь­ко секунд после этого из камеры Ветровой раздались крики. В «глазок» двери жандарм увидел Ветрову на кровати, охвачен­ной пламенем. Она лежала поперек кровати в одной рубашке с ногами, спущенными на пол. На столе стояла пустая лампа с отвернутой горелкой, фитиль которой продолжал гореть. Жан­дарм начал тушить огонь халатом. Начальник тюрьмы, немед­ленно прибывший в камеру, нашел Ветрову без сознания, обго­ревшей, лежавшей на кровати обнаженной в прежнем положе­нии. Недалеко от двери на полу лежали немного обгоревшие ее собственные юбки и казенные вещи.

Непонятно, почему эти вещи оказались у двери и притом лишь немного обгоревшие, а сама Ветрова лишь в рубашке и чул­ках на кровати и в этой странной позе. Если она предварительно до облития себя керосином разделась, то ее платье, найденное у двери, не должно было быть обгорелым. Акт произведенного расследования не разъяснил этого вопроса. Вообще произведен­ное дознание отличалось небрежностью.

Из архивного дела видно, что Ветрова была перенесена из камеры № 7 сначала в камеру № 8, а потом в камеру № 6. Как было сказано выше, к ней входили лишь чины тюремной админи­страции, тюремный врач, акушерка. По словам автора статьи, в качестве сиделок при больной дежурили жены жандармов. Вет­рова просила тюремного врача написать о ней сестре в Черни­говскую губернию.

В архивном деле имеются также показания священника, посе­тившего Ветрову накануне ее смерти. Священник приводит очень подробно объяснения Ветровой о причинах, побудивших ее к са­моубийству. По словам этого свидетеля, Ветрова говорила: «...мне было так тяжело здесь, эта мертвая тишина вокруг, эти страшные стены нагоняли на меня тоску и уныние. Я не могла вы­носить этого, не могла мириться с окружающей обстановкой. А эта мужская прислуга тут же при мне, все это берет, приносит. О, как это ужасно. Мне казалось, стыдно сказать, что я попала в какой-то непотребный дом. Мне слышались все какие-то голоса, какие-то позорные предложения. Я кричала днем, кричала по но­чам. Мне казалось, что эти стены не защитят меня. Мое терпение истощилось, и вот я решилась покончить с собой».

Это показание подтверждает ее психическое заболевание. Од­нако неизвестно, насколько точно переданы слова умиравшей. В деле не оказалось объяснений Ветровой, подписанных ею. Можно предположить, что этот акт самоубийства заключенной был вызван режимом Петропавловской крепости, которая тя­жело переносила наличие в тюрьме мужской стражи в лице жандармов. Она скончалась 12 февраля.

Несмотря на просьбу родных Ветровой, ее могила им не была указана.

Правительство приняло все меры для сохранения в тайне са­моубийства Ветровой. Но известие о ее самосожжении распро­странилось по Петербургу. Учащаяся молодежь распространяла прокламации с приглашением организовать 4 марта демонстра­тивную панихиду в Казанском соборе. На демонстрацию собра­лось до 5 тысяч человек, и церковь была переполнена студентами высших учебных заведений. Студенты держали три металличе­ских венка. После отказа священника отслужить панихиду сту­денты, пропев «вечную память», вышли из церкви. Демонстран­ты, не пропущенные полицией и жандармами на Невский проспект, направились по Казанской улице. Полиция и жандармы сопровождали демонстрацию. Часть демонстрантов в количестве 903 человек была загнана во двор казанской полицейской части. Из составленного полицией списка задержанных видно, что в де­монстрации участвовали студенты 14 учебных заведений. Наи­большее число задержанных дали: Петербургский универси­тет (244 студента), Высшие женские курсы (172 слушатель­ницы), Технологический институт (120 студентов). Кроме учащихся были задержаны 74 частных лица. Некоторые из переписанных были исключены из учебных заведений, другие высланы [123].

Охранное отделение установило участие в демонстрации 6 профессоров, в том числе академика Бекетова. Об этом оно до­вело до сведения министра просвещения, предложив опросить означенных профессоров о причинах их присутствия 4 марта в Казанском соборе.

Самоубийство Ветровой сильно взволновало круги русской общественности, вызвало демонстрации, кроме Петербурга, и в

других городах *. Трагическая смерть Ветровой и волнение в Петербурге, вызванное ее смертью, привели к изданию департа­ментом государственной полиции двух распоряжений по Тру­бецкому бастиону. Было решено заменить в одиночных камерах керосиновые лампы свечами. Почти одновременно комендант крепости возбудил в департаменте государственной полиции во­прос об учреждении в штате Трубецкого бастиона двух должно­стей женщин для обслуживания заключенных женского пола, он указывал, что будет назначать на эти должности вполне надеж­ных жен жандармов. Департамент полиции согласился на учреждение лишь одной такой должности ^[124][125].

Несомненно, что одна женщина в штате жандармов не была в состоянии исполнять должным образом свои обязанности. Ин­тересы заключенных в бастионе узниц не могли быть удовлетво­рены с надлежащей полнотой, и мужчины-жандармы по-преж­нему стесняли заключенных женщин.

В истории Трубецкого бастиона С.-Петербургской крепости следует особенно подчеркнуть, что эта тюрьма была, за немно­гими исключениями, использована царизмом для содержания в ней на время производства дознания, предварительного следствия и до приведения приговора в исполнение. Этим объясняется крат­кость сроков содержания в Трубецком бастионе^[126]. На основании материалов, собранных Ленинградским музеем революции, мы составили таблицу о продолжительности пребывания в бастионе 2084 заключенных за период 1873—1917 гг.^[127].

СРОКИ ПРЕБЫВАНИЯ ЗАКЛЮЧЕННЫХ В ТРУБЕЦКОМ БАСТИОНЕ В 1873-1917 ГОДЫ

Сроки Количество

пребывания заключенных

До 7 дней................................................................. *................ 292

От 8 „ до 1 мес..................................................... 216

От 1 мес. до 3 „ 432

От 3 „ до 6 „ 414

От 6 „ до 1 года ........................................................................ 415

От 1 года до l’/_tлет.................................................................... 159

От 1'/, лет до 2 лет...................................................................... 91

От 2 лет до 2'/s лет.................................................................... 28

От 2'/» лет до 3 лет .................................................................... 20

От 3 лет до 3'/, лет...................................................................... 12

От З’/s лет до 4 лет...................................................................... 3

От 4 лет до 4¹/, лет....................................................................... 1

От 4^!/і лет до 5 лет........................................................................ 1

Всего . . 2084

Из этой таблицы видно, что на первом месте стояли крат­кие сроки содержания.

От 1 мес. до 3 мес...................................................... 432

От 6 мес. до 1 года..................................................... 415

От 3 мес. до 6 мес...................................................... 414

От 1 дня до 7 дней.................................................... 292

На продолжительные сроки — от полутора лет до двух — был задержан 91 человек. От двух лет до двух с половиной — 28 человек. Не было случаев содержания в Трубецком бастионе до­лее пяти лет.