Глава 18. Суд и процесс в Великом Новгороде Источники правосудия в Новгородской республике
Судебная власть в Новгороде осуществлялась обществом, государством и церковью и порождала запутанную систему судов, деятельность которых регулировалась различными источниками. Среди них ведущее положение занимали Новгородская судная грамота, от которой до нашего времени сохранились лишь первые 42 статьи, и международные договоры.
Грамота свидетельствовала о намерении Новгородской республики проводить действенную борьбу с такими опасными преступлениями, как кражи, грабежи, разбои и убийства. При этом Грамота закрепляла ряд дополнительных, не известных Русской Правде гарантий, призванных обеспечить полное и достоверное установление истины по делу и принятие правосудного решения.
Как следует из преамбулы, процесс принятия Судной грамоты был хотя и сложным, но достаточно демократичным. Она была принята на вече с участием всех слоев общества — как элиты Новгорода, так и малоимущих, но лично свободных «черных» людей: «Се покончаша посадникы Ноугородцкие, и тысятцкие Ноугородцкие, и бояря, и житьи люди, и купцы, и черные люди, все пять концов, весь государь Великий Новгород на вече на Ярославовом дворе». После этого Грамота была благословлена священноиноком Феофилом и доложена «великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и его сыну великому князю Ивану Ивановичу всея Руси».
Грамота — первый источник правосудия Новгорода — представляет собой систематизированный законодательный акт, вобравший весь передовой опыт правового регулирования отношений в сфере правосудия на территории Древней Руси, а также судебной практики. Можно полагать, что данный акт обеспечивал наиболее полное регулирование всех стадий, процедур, используемых судами
Новгорода в процессе сбора, оценки доказательств, а также принятия и исполнения судебных решений. Об этом красноречиво свидетельствуют статьи данного акта, дошедшие до наших дней. В отличие от Русской Правды, содержащей нормы как материального, так и процессуального права, Новгородская судная грамота включает преимущественно процессуальные нормы, закрепляющие систему органов правосудия, права и обязанности сторон и участников судебного процесса, а также порядок проведения отдельных судебных процедур.
Данная Грамота закрепляет сложный состав государственных судов Новгорода, включающий суды посадника, тысяцкого, владычного наместника, докладчиков, низшие городские и провинциальные суды. При этом особое внимание уделяется закреплению гарантий независимости судей и судов от влияний со стороны как вышестоящих лиц, так и населения, толпы. Имеется, в частности, прямой запрет на вмешательство в суд посадника, а также на действия, связанные с побуждением толпы к нападению на суд, на другую сторону, его представителей, родственников, соседей и иных лиц. За совершение нападений на посадника, других судей устанавливается штраф, размер которого зависит от социального положения виновного лица. За «наводки на суд» боярину предусматривался штраф в размере 50 руб., житьему — 20, молодшему — 10 руб.
В отличие от Русской Правды Новгородская судная грамота закрепила обвинительносостязательный характер процесса. Если начало ему по -прежнему давал потерпевший подачей искового заявления, то на суд возлагалась обязанность помочь сторонам в сборе доказательств. Так, согласно ст. 23 Грамоты суд обязан был обеспечить явку свидетелей, находящихся в радиусе не более 100 верст от места нахождения суда. По делам, связанным с обвинением в краже, судебные приставы должны были произвести обыск у подозреваемого. Грамота также предписывала фиксировать основные действия суда, в том числе принимаемое им решение в письменном виде, вести протокол судебного заседания, который стороны должны были удостоверить своими подписями.
Вторым источником правосудия Новгорода выступала судебная практика. В связи со значительной пробельностью Русской Правды суды вынуждены были заниматься правотворческой деятельностью и время от времени самостоятельно создавать нормативные предписания по вопросам рассмотрения и разрешения конкретных дел. Практически большая часть новелл, закрепленных Грамотой, первоначально действовала как правоположения судебной практики, как некоторое общее правило, которое суды находили разумным и по собственному усмотрению добровольно использовали в своей деятельности.
В частности, из судебной практики в Грамоту перешла нормы о выдаче бессудных грамот в связи с неявкой другой стороны в суд, подаче и рассмотрении встречных исков, праве вдов знатных и житьих людей выставлять своим представителем в суде сына при условии принесения им присяги за себя, за свою мать и др. Практической деятельностью судов были определены судебные пошлины, иные формы вознаграждения лицам, принимавшим участие в отправлении правосудия.Характерно, что положения, сформулированные судебной практикой, до их закрепления Грамотой использовались новгородскими судами добровольно в силу разумности применяемого правила, его способности восполнить законодательный пробел в строгом соответствии с основополагающими нормами и принципами правосудия. Поскольку Новгородская судная грамота не обеспечивала сколько - нибудь полного регулирования отношений в сфере правосудия, ее дополнение, развитие положениями судебной практики было продолжено после вступления Грамоты в действие.
Сохранившаяся до наших дней часть рассматриваемой Грамоты не содержит предписаний о порядке придания судебной практике общеобязательной силы, но по аналогии с Псковской судной грамотой можно полагать, что такая статья имелась. Новгородское вече не могло не решить вопрос о порядке внесения изменений, дополнений в принятую Грамоту. Вече, скорее всего, восприняло норму Псковской судной грамоты, согласно которой все новации в судебной практике подлежат рассмотрению и утверждению псковским вече. Перевод судебной практики на
уровень закона во многом облегчался тем, что новгородский посадник сочетал функции высшего должностного лица и судьи. Он на личном опыте знал потребности суда в нормативном правовом регулировании, а также новации, сформулированные судебной практикой, и потому принимал оперативные меры по приданию им общеобязательного значения посредством закрепления в Грамоте.
Третьим ведущим письменным источником правосудия были договорные грамоты Великого Новгорода с князьями, княжеские уставы и жалованные грамоты.
В частности, Уставом о церковных судах и людех и о мерилах торговых князя Всеволода были определены привилегии церкви в Новгороде, юрисдикция церковного суда, а также статус Иванского суда по торговым делам. Князь Всеволод также закрепил в «Рукописании» порядок деятельности названной торговой организации и компетенцию образуемого ею торгового суда. Жалованными грамотами новгородские князя не только передавали в собственность монастыря или отдельного феодала-вотчинника земельный участок, но и предоставляли им льготные права в сфере правосудия, право вершить суд над всеми феодально-зависимыми от них лицами.Конфликты между иностранными купцами и новгородцами рассматривались в соответствии с нормами международного права, закрепленными договорами 1189— 1199, 1262—1263 и 1269 гг. Особый интерес представляет Договорная грамота Новгорода с ганзейскими городами о 20-летнем мире 1487 г., которая содержит наиболее полное регулирование отношений в сфере международной торговли по сравнению со всеми более ранними договорами. Характерная особенность договоров состоит в том, что они, как признает В. С. Покровский, не были буквальным воспроизведением русского или немецкого права. Это результат взаимного приспособления, согласования, компромисса, взаимного стремления к сотрудничеству и примерно одинакового уровня социальной жизни и правосознания в Новгороде, шведских и немецких городах.
Согласно названным договорам, все конфликты между немецкими и новгородскими купцами на новгородской земле были подведомственны и подсудны новгородским
властям: тысяцкому и иванским старостам в большинстве дел, а также посаднику в наиболее серьезных столкновениях. Характерно, что немцы были судимы новгородскими властями не по немецким законам, но и не по новгородским, а по специально выработанным на этот случай, имеющим двустороннюю силу международным нормам, в которых, однако, новгородцы не допустили ничего чуждого своим традициям.
Новгородско-ганзейские договоры содержат ряд постановлений, смягчающих принятый в Средневековье в международных отношениях обычай репрессалий, согласно которому местный житель, понесший какой-либо ущерб от иностранца, мог силой добиваться удовлетворения у любого соотечественника лица, причинившего ему ущерб.
Поскольку репрессалии носили частный характер, положение иностранцев оказывалось весьма рискованным и неустойчивым, что, в свою очередь, служило серьезным препятствием на пути развития регулярной торговли.Новгородская республика раньше других отвергла частные репрессалии в договоре 1189—1199 гг. Самая решительная и полная отмена репрессалий содержалась в проекте договора 1371 г.: «А учинится что, драка и или убийство, немецкому купцу до того дела нет, так же как и новгородцам до того нет; а истцу ведаться с истцом и исправу дать по крестному целованию». Однако на практике эти разумные правила далеко не всегда удавалось соблюдать. Международный механизм удовлетворения претензий купцов разных стран друг к другу работал неэффективно и не всегда обеспечивал торжество справедливости и возмещение убытков. В таких случаях, несмотря на запреты в договорах, новгородцы сами обращали взыскание на имущество немецких купцов.
Вопрос о действии Русской Правды в Новгороде в XIV—XV вв. остается дискуссионным. Свидетельств, подтверждающих ее применение в Новгороде, не имеется. Не содержит отсылок к Русской Правде и Новгородская судная грамота. Равно нет и специальных решений об отмене действия древнейшего источника русского права. Достоверно можно утвержать лишь об утрате в сфере правосудия действия Русской Правды, нормы которой первоначально отменялись судебной
практикой, а затем были систематизированы в Грамоте. Нормы уголовного права также претерпели значительные изменения по двум причинам: 1) в связи с изменением политических и экономических отношений, которые эти нормы охраняли, а также изменением размеров денежных штрафов в пользу князя и Новгорода; 2) переходом подсудности по делам о тяжких преступлениях (воровстве, разбое, грабеже, поджоге и убийстве) в подсудность владычного суда, который рассматривал уголовные дела по церковному, каноническому праву.
Нормы Грамоты по вопросам уголовного права содержались в той ее части, которая не сохранилась, и поэтому невозможно сделать достоверные выводы как о содержании самих норм, так и о положенных в их основу принципах.
В то же время можно полагать, что Русская Правда сохраняла свое действие в части отношений, которые в Новгороде оставались неизменными со времен развитого Средневековья, — это прежде всего отношения господина и холопа. Об этом, в частности, свидетельствует ст. 22 Грамоты, которая, как и Русская Правда, не признает право холопа выступать в суде свидетелем.Многообразие и неполнота действовавших в Новгороде источников права на стадиях правоприменения и правореализации допускали большую степень субъективного усмотрения со стороны как судов, так и непосредственных участников конкретных правоотношений.
Судоустройство Великого Новгорода
Сложный состав судоустройства Новгорода обусловливается своеобразием государственного строя, тягой всех властей к судебным пошлинам, а также особенностями формирования феодальных отношений. С укреплением и обособлением феодального хозяйства возникает вотчинная юрисдикция, проявлявшаяся как во внутренней сфере, так и в делах, разбиравшихся государственными органами, когда в качестве одной из сторон выступал подданный вотчинника. Развитие вотчинной юрисдикции широко вводит в систему подсудности
наряду с принципом категории дел, по которому в основном разделялись судебные полномочия между государственными органами, принцип подданства, или личной подсудности, применение которого выходило за пределы церковного суда, где он возник значительно раньше. Строгое следование принципу публичной подсудности вызывает к действию категорию смесных судов — для рассмотрения дел, в которых сталкивались интересы лиц, неоднородных в отношении подчиненности той или иной власти.
Специфической чертой новгородского судоустройства являлось обилие остаточных форм первобытнообщинной демократии, не противоречивших феодальному характеру суда. Сохранению первобытнообщинных порядков способствовал политический строй республики, подчеркнуто верной старинному обычаю. Но как в политическом строе древняя пошлина служила оболочкой для феодального содержания, так и в судоустройстве обычаи общинного времени допускались лишь постольку, поскольку они уживались с господством боярско-купеческих старейшин. В Новгороде имели огромное распространение третейские суды и обычаи полюбовного улаживания споров заинтересованными сторонами, облекаемого в форму договора. При разборе дел в судах государственных присутствовали представители сторон. Но в древнем суде доверенных лиц общества, куда согласно традиции, переносилось решение более сложных дел, в качестве выборных от города выступали уже только бояре и житьи люди.
Суды государственные
Высшим государственным судом Новгорода признавался вечевой суд, который был единственным судилищем для таких государственных дел, как перевет, крамола, должностные преступления, судебная волокита. Ошибочно относить к судебной компетенции веча отступления от правильной веры, как делает А. Т. Куницын на основании одного только случая сожжения четырех волхвов в 1227 г. по вечевому приговору, и в то же время нельзя полностью исключать вечевое рассмотрение
гражданских исков. Преступления против веры по общему правилу составляли монополию церковного суда и выносились на вече только в случаях, когда они считались особо серьезными, массовыми, нарушающими государственное спокойствие. По таким же соображениям вече могло заняться другими, полагаем любыми, делами — и уголовными, и гражданскими, если они вызывали интерес или волнение всего города. Так, в 1342 г. на вече было вынесено дело о подстрекательстве к убийству. Можно было бы согласиться с определением А. П. Куницына судебной компетенции веча (разбирательство дел о преступлениях публичных), если считать критерием публичности не формальный состав, а общественный резонанс и учитывать отсутствие четкой грани между преступлением и гражданским правонарушением, а также вообще любым актом, причинившим ущерб Новгороду.
В системе государственных судов одно из важнейших мест занимал суд князя и посадника. Как видно из положения договоров Новгорода с князьями «а без посадника ти, княже, суда не судити», князь и посадник составляли одно судебное присутствие. То же правило утверждает Новгородская судная грамота: «А посаднику судити суд свой с наместником великого князя, по старине...» (ст. 2). Судебная власть князя и посадника осуществлялась ими лично в Новгороде и при объезде волости (так называемые проезжие суды) или чаще через тиунов (князь — через наместников и тиунов, посадник — через низших должностных лиц). Княжеский и посадницкий тиуны также должны были вершить дела совместно.
Таково было правило договоров Новгорода с князьями. Но на практике единство княжеско-посадницкой судебной власти не всегда соблюдалось. Причинами были и стремление вольного города обходиться без княжеского вмешательства во внутренние дела, и интерес княжеской власти, главным образом к доходной стороне суда, и трудности координации. «Княжеские наместники, — пишет А. П. Куницын, — мало принимали участия в самом судопроизводстве. Везде при разбирательстве дел и исков видим одних посадников». Нередко участие наместника в разборе дел было номинальным. Например, грамота по спору Левонтия Зацепина с княжеостровцами об убытках за муку и грабеж написана от имени посадников и
княжеского наместника, но из текста грамоты ясно, что разбирательство велось одними посадниками. В. О. Ключевский полагал: на практике совместная юрисдикция князя и посадника заключалась в том, что уполномоченные тиуны одного и другого, каждый отдельно, разбирали положенные дела в своих одринах (камерах), но не решали дел окончательно, а переносили их в высшую инстанцию — на доклад для составления окончательного решения или на ревизию для пересмотра дела и утверждения положенного тиуном решения.
Гипотеза В. О. Ключевского грешит стремлением во что бы то ни стало найти в практике соответствие закону вопреки ясным свидетельствам исторических источников о вошедшем в обычай нарушении статьи закона о княжеско-посадницком суде. К примеру, московский вариант Договора Новгорода с Иваном III 1471 г., запрещая сотским и рядовичам судить без посадника и наместника, говорит о распространенности передачи посадниками своих судных прав низшим должностным лицам в обход княжеских прерогатив. Московские князья, стремясь использовать лишь формально предоставленные им судебные полномочия в целях общего наступления на вольности Новгорода, добивались включения в договоры и Новгородскую судную грамоту положения: «А без наместников великого князя посаднику суда не кончати». Однако и данное положение свидетельствует о противоположном направлении практики.
Судебные доходы делились поровну между новгородскими и княжескими властями. В подтверждение этого положения, обычно высказываемого в гипотетической форме, А. П. Куницын приводит следующее место из договоров с польско-литовским королем Казимиром IV и Иваном III от 1471 г.: «А пересуд имати по новгородской грамоте по крестной противу посадника (по толкованию А. П. Куницына, половину. — О. М.), а оприч пересуда посула не взяти».
К княжеско-посадницкой юрисдикции относились все дела, гражданские и уголовные, за исключением тех, которые подлежали судам, разбираемым далее. В. Л. Янин на основе сфрагистического материала делает предположение, что установление княжеско-посадницкого суда, «одной из важнейших конституционных
основ новгородской боярской республики», было одним из мероприятий 1136 г. По его мнению, первоначально этот суд как наследник княжеского и как самое давнее учреждение республиканской судебной системы ведал все дела. С организацией других судов его юрисдикция сужалась.
В исторической литературе были высказаны два взгляда на судебные полномочия тысяцкого. 1. По А. П. Куницыну, П. Н. Чеглокову, Н. Л. Дювернуа, Н. И. Костомарову, М. Кочановичу, тысяцкий ведал теми же делами, что и посадник, но лишь применительно к купцам и черным людям. 2. По М. Ф. Владимирскому- Буданову, к суду тысяцкого относились «преимущественно иски, вытекающие из договоров между лицами торговыми». Близок к нему А. И. Никитский, полнее определяющий компетенцию тысяцкого в судебной области: «...как уголовные, так и гражданские дела иноземцев с Новгородом, равно как и все торговые сделки».
Последнюю точку зрения следует признать правильной. Попытка объявить тысяцкого судьей над купцами и молодшими людьми несостоятельна, так как в конечном счете вытекает у всех ее приверженцев из доверия к искаженному тексту грамоты князя Всеволода, объявившего, при буквальном прочтении, тысяцкого представителем «черных» людей.
Сторонники непризнания за тысяцким особой по роду дел юрисдикции совершенно игнорируют как грамоту князя Всеволода церкви Иоанна Предтечи на Опоках в той ее части, где она предоставляет тысяцкому в числе других старост (независимо от того, было их шестеро или всего трое) суд торговый, так и договор с немцами 1269 г., устанавливающий: «А будет у зимних и у летних гостей дело до суда, то кончать им это дело перед тысяцким, старостами и новгородцами». К тому же отождествление судебных полномочий тысяцкого и посадника по роду дел и разграничение их только по роду лиц противоречат провозглашенному Новгородом равенству суда для всех свободных. Из Договора с королем Казимиром IV узнаем, что князь судил как бояр, так и житьих людей, молодших, селян. Но раз князь судил молодших и житьих людей по уголовным и гражданским делам, значит, и посадник, составлявший с ним одну судебную коллегию, делал то же, а тысяцкий не был специальным судьей для купцов
и молодших. Неудача в определении судной власти тысяцкого лишний раз подрывает и концепцию тысяцкого — народного трибуна.
К правильному в целом определению А. И. Никитского можно прибавить лишь одно уточнение: не все споры иностранцев с новгородцами ведались исключительно иванскими старостами во главе с тысяцким, хотя во всех они имели голос.
Договор с немцами 1269 г. содержит три статьи о подсудности немецких гостей в Новгороде. Общее правило о том, что гостям суд давался у тысяцкого, старост и новгородцев на дворе церкви Иоанна Предтечи на Опоках, только что приводилось, было установлено и договором для споров гостей с новгородскими лоцманами. В случае «ссоры» ее положено было заканчивать опять-таки на дворе церкви Иоанна Предтечи на Опоках, но уже перед посадником, тысяцким и купцами. Введение в состав суда посадника — лица, не связанного непосредственно с торговым управлением, продиктовано, очевидно, стремлением полнее обеспечить интересы новгородцев в серьезных столкновениях с немцами, названных ссорами. Скорее всего, речь идет об уголовных правонарушениях.
Суд тысяцкого, или торговый суд
Суд тысяцкого, или торговый суд, упоминается впервые в немецком (1268) и русском (1269) проектах договорной грамоты Новгорода с Любеком и Готским берегом о торговле и суде. Следует ли считать, что данное учреждение возникло во второй половине XIII в.? Вопрос этот связан с датировкой «Рукописания» князя Всеволода. В. Л. Янин приходит к выводу, что названный документ имеет отношение не к Всеволоду-Гавриилу, а к Всеволоду-Петру Мстиславичу, и, следовательно, торговый суд был учрежден в конце первой четверти XIII в. Опираясь на сфрагистические материалы, Янин относит возникновение его к концу XIII в. Основанием для этого послужило обнаружение группы тиунских печатей, самые ранние из которых датируются последней четвертью XIII в. В. Л. Янин отождествляет новгородских тиунов с купеческими старостами и видит в появлении их булл свидетельство
активности торгового суда. Такая трактовка слова «тиун» сомнительна. Термин этот со времен Русской Правды получил широкое распространение и означал административное лицо невысокого ранга, работавшее под чьим-либо началом. Тиуны встречались не только в торговом суде.
В русском и немецком проектах договора 1269 г. имеются существенные расхождения относительно состава торгового суда. По немецкому проекту он состоял из тысяцкого, старост немецкого и готского дворов и новгородцев. В новгородцах немецкие исследователи видят купеческих старост, что вполне справедливо и соответствует другим источникам.
В чем, однако, старые и современные немецкие историки совершенно не правы, так это в попытках толковать русский проект договора исходя из немецкого текста. «Русский контрпроект в отличие от немецкой редакции называет в качестве членов торгового суда посадника, тысяцкого и купцов, в которых Гетц видит начальников немецкого и готского дворов, — пишет Дж. Лойшнер. — Торговый суд состоял, таким образом, из немецких и русских купеческих старост».
Русский проект устанавливал не одно, а два судебных присутствия на дворе церкви Иоанна Предтечи на Опоках: тысяцкий и новгородцы — для решения споров между русскими лоцманами и немецкими гостями; посадник, тысяцкий и купцы — в случае ссоры между немцами и новгородцами. Гетц и Лойшнер вслед за ним исходят лишь из второго варианта. Между тем ясно, что толковать здесь нужно в совокупности и что разница в составе суда не в словесном выражении, а, по существу, лишь в привлечении посадников к рассмотрению «ссор». Но из этого следует, что «купцы» во втором случае являются синонимом «новгородцев» в первом. Торговый суд был не смесным, международным, а сугубо новгородским учреждением.
Текст договора конца 1960-х гг., утвержденный обеими сторонами, до нас не дошел. Однако исследователи, в том числе иностранные, полагают, что одобрен был именно русский контрпроект 1269 г., а не немецкий документ 1268 г.
В. Реннкампф видит во введении посадника в торговый суд неустоявшийся характер этого нового во второй половине XIII в. учреждения. Ближе к истине был
исследователь Л. К. Гетц, полагавший, что юрисдикция посадника и тысяцкого в торговом суде различалась по роду и степени важности дел.
Сотские и старосты нередко участвовали в суде посадника по делам своих сотен и погостов и самостоятельно решали мелкие конфликты. Практика эта, лишавшая княжескую казну доли судебных доходов, была запрещена Договором Новгорода с Иваном Васильевичем 1471 г., по которому сотские могли судить только вместе с посадниками и наместниками князя.
Новгородское судопроизводство знало особую необязательную стадию — доклад. В некоторых случаях государственные судьи не считали возможным или не были вправе, рассмотрев дело, вынести по нему решение. Тогда они передавали дело докладчикам, а последние давади указания, по которым судья должен был закончить дело.
Правила работы докладчиков, относящиеся к судоустройству, излагает ст. 26 Новгородской судной грамоты: «А докладу быти во владычне комнате, а у докладу быть из конца по боярину да по житьему, да кои люди в суде сидели, да и приставом, а иному никому же у доклада не быть. А докладчикам садиться на неделю по трижды, в понедельник, в среду и в пяток. А кои докладчик не сядет на тот день, ино взять на боярине два рубля, а на житьем рубль. А докладшиком от доклада посула не взять, а у доклада не дружить никоею хитростью по крестному целованию. А кому сести на докладе, ино ему крест целовать на сей на крестной грамоте однова».
Коллегия докладчиков привлекала внимание исследователей новгородской истории. О ее структуре и об объеме работ был высказан ряд мнений, с которыми нельзя не согласиться.
По почину А. П. Куницына докладчиков стали называть «судом одриным». Между тем это наименование, приведшее к ряду ошибочных выводов относительно организации и характера деятельности суда, базируется только на сомнительном толковании приведенной статьи, на произвольном соединении ее с предшествующей статьей (ст. 25), которая гласит: «А в тиуне одрине быть по приставу со стороны людям добрым, да судити им правду, крест поцеловав на сей на крестной грамоте».
Рассматривая обе статьи как единое целое (хотя, на наш взгляд, их объединяет только упоминание о приставах), Куницын заключает, что «суд одрин» состоял из 12 человек с правом голоса — 10 заседателей и 2 приставов от сторон и княжеского тиуна — организатора, регистратора воли заседателей и приставов.
Так возникло особое присутствие, которое нужно было наделить особой компетенцией. «Посадники и наместники князя, — выходит из затруднительного, если учесть обилие разных подсудностей в Новгороде, положения А. П. Куницын, — занимались, главным образом, сохранением обшей тишины и походами во время войны. Оттого судебная власть находилась на попечении и ответственности их тиунов... Следовательно, обыкновенным судилищем в Новгороде был суд одрин. Ему подлежали те же дела, что и посаднику. Можно было бы предположить, что суд одрин составлял нижнюю, а посадник верхнюю и окончательную инстанцию, но суд одрин зависел от воли веча и всякие дела решал окончательно».
Построение Куницына, воздвигнутое на шатком основании слияния двух самостоятельных статей Судной грамоты, неудачно также потому, что оно приводит к недопустимому взаимному дублированию между княжеско-посадницким судом и одриным. Отождествляя суд докладчиков с судом одриным, Куницын в значительной мере лишил оригинальности интереснейший институт новгородской судебной системы.
Эту точку зрения воспринял П. Н. Чеглоков, с той лишь разницей, что он более категорично уподобил докладчиков присяжным заседателям и лишил права решающего голоса приставов, предположив, что они, скорее, были защитниками подсудимых от избранных судей и председателя. Того же мнения по вопросу о составе суда докладчиков придерживался М. Ф. Владимирский-Буданов.
По иному пути пошли в определении состава и деятельности докладчиков В. О. Ключевский и Н. И. Костомаров. Они считали докладчиков не особым по роду дел судом, а высшей инстанцией: Ключевский — для суда княжеско-посадницкого, осуществляемого их тиунами, Костомаров — для всех вообще судов. При этом Костомаров свел деятельность всех судей, т.е. наместника с посадником, тысяцкого,
их тиунов и т.д., лишь к исполнению приговора докладчиков, указав, что слово «судить» значило исполнять решение суда, а Ключевский ограничил функции княжеских тиунов и судебного штата посадника исследованием дел, полагая, что на решение дела поступали к докладчикам. По нашему мнению, ст. 25 и 26, суммируя которые Куницын получил суд одрин, говорят о двух судебных присутствиях; ст. 25 — 0 суде тиуна. В ней, очевидно, установлено правило о том, что тиун в случае обращения к нему за судом действовал в контакте с двумя приставами новгородскими или под их присмотром. Приставы должны были обеспечить соответствие делопроизводства Новгородским правилам и его честность. Несмотря на избрание сторонами, приставы, указанные в ст. 25, не лишены были и традиционного административного значения, поскольку представители сторон, которых грамота требует сажать в суды по двое, нигде приставами не называются. Возможно, что в ведомстве веча или посадника находился штат приставов, из которых каждой стороне предлагалось пригласить одного в одрину (палату) тиуна для участия в ведении дела. Статья 26 говорит о суде докладчиков, в котором сидели по одному боярину и житьему от концов (они-то и назывались докладчиками), «люди, которые в суде сидели» (судьи, которыми могли быть, как правильно отметил Н. И. Костомаров, посадник, наместник, тысяцкий и их тиуны) и приставы, которые здесь, как и в суде тиуна, следили за порядком или свидетельствовали о правильности производства у перечисленных выше судей. Таким образом, княжеский тиун отнюдь не был обязательным участником суда докладчиков, он являлся лишь одним из судей, которые могли обратиться для решения дела к докладчикам как к высшей инстанции. При разбирательстве дела докладчиками тиун, как и всякий другой судья, мог только высказать свое мнение.
Ошибка Н. И. Костомарова заключается только в том, что он приписал докладчикам решение всех дел, тогда как к ним поступали лишь некоторые, и имеются свидетельства о вынесении окончательного решения князем, посадником, наместником, тысяцким без обращения к докладчикам. Ошибка В. О. Ключевского заключается в неправильном определении состава докладчиков (включение
посадника и наместника князя), в отождествлении суда докладчиков с судом посадника и наместника, осуществляемым ими лично, в сужении сферы деятельности докладчиков как высшей инстанции, в отрицании самостоятельности суда тиунов. Особое место в системе государственного судоустройства занимало судебное управление волостями. «Судебное управление в областях новгородских, — определяет Чеглоков, — было различно: в иные области назначались посадники, были области, в которых суд и расправу чинили посадники и тиуны, как княжеские, так и новгородские, нередко целые области отдавались в кормление князьям и боярам, которые в этих областях были главными судьями и имели подчиненных судей, наконец, некоторые области покупали себе (на определенный срок. — О. М.) право независимого самостоятельного суда». Факты продажи судебных прав сохранили источники. В Договоре Новгорода с Великим князем Тверским Ярославом Ярославичем (1266) говорится: «А суд, княже, отдал Дмитрии с новгородци бежичяном и обонижаном на 3 лета, судье не слати». Очень интересна в этом отношении откупная грамота Якима Гуреева и Матвея Петрова у наместника Григория Васильевича на суд в Обонежье (1434) с точным указанием географических границ, в которых эта сделка действительна. Судебные доходы прельщали многих и часто приводили к злоупотреблениям. Берестяная грамота № 307 содержит жалобу на самозваных или действительных «позовников», т.е. судебных приставов, которые, пользуясь печатью и какими-то грамотами, обирали крестьян.
Для судебной системы Новгорода был характерен общий для всех государственных судов принцип представительства сторон. В новгородских государственных судах строго соблюдалось правило защиты интересов сторон с помощью их представителей, которые присутствовали на суде, выступали перед судьями с разъяснениями по делу, активно участвовали в следствии и, вероятно, высказывали свое мнение по существу. Этот институт впервые на Руси был зафиксирован Новгородской судной грамотой.
Сведения источников о количестве представителей с каждой стороны в разных судах противоречивы. Новгородская судная грамота установила общее правило: «А сажати
в суду по 2 человека». Посаженный представитель не подлежал замене: «А кто кого суду посадит, ино тот с тем и ведается» (ст. 3 Грамоты).
Суд владыки
Юрисдикция главы новгородской церкви была такой же, как в Киевский период и в соседних русских землях, и определялась теми же источниками — княжескими церковными уставами. Владыка судил всех христиан-новгородцев по делам духовным и церковных людей, а также население принадлежащих владыке земель по всем делам. В Новгородской республике из владычного суда делались изъятия в пользу вотчинных судов отдельных монастырей.
В. Л. Янин видит в скреплении буллами архиереев в XIV—XV вв. купчих, данных и духовных грамот свидетельство того, что «на каком-то этапе своего развития владычный суд кроме вопросов, связанных с преступлениями против церкви и морали, включил в сферу своего действия многообразные имущественные отношения новгородцев, изъяв эти дела из-под юрисдикции смесного суда князя и посадника и оставив на долю последнего, по-видимому, только уголовное судопроизводство». Экспансия, по Янину, началась с учреждения должности владычного наместника в конце XIII в. и первоначально касалась лишь мест, передаваемых в управление владыки, на Новгород это перераспределение юрисдикции распространилось в середине XIV в. Того же мнения придерживается А. С. Хорошев: «Архиепископский суд, которому была передана в середине XIV в. вся громадная сумма дел, связанная с поземельными отношениями, сделался местом контроля экономической основы Новгородской республики — землевладения». Трудно признать эту версию обоснованной. Завещание (духовная) всегда считалось в древности делом, связанным с церковью, данные нередко оформлялись в пользу церквей и монастырей. Скрепление печатью архиерея придавало такому документу (даже если он не касался церкви непосредственно) особый авторитет. Оформление, своего рода регистрация,
земельных сделок — слишком зыбкое основание для заключения о судебных правах в этой сфере.
Суды вотчинные
Первыми субъектами вотчинной юрисдикции в русской истории были монастыри. Наделение новгородских монастырей судными правами над населением принадлежащих им земель началось еще в первой половине XII в. Монастырским властям передавался суд по всем делам, где сторонами были монастырские люди, за исключением особо опасных преступлений, какими, судя по грамоте Великого князя Ивана Даниловича Юрьеву монастырю (1337— 1339), были татьба (воровство), разбой, душегубство.
В то же время закладывались основы юрисдикции частных лиц над феодальнозависимым населением. Косвенным подтверждением этого является известное положение договоров Новгорода с князьями «А холопа и половника без госпадаря не судить». Здесь речь идет о суде вне феодальной вотчины. Естественно, напрашивается предположение, что феодально-зависимых людей из одной вотчины судил их господарь, подтверждаемое частными грамотами XV в.
В делах, по которым истец не был феодально-зависимым, вотчинная юрисдикция проявлялась не только в правиле не судить холопа и половника без господаря, но и в обязанности господаря поставить феодально-зависимого ответчика на суд, когда истец подтвердил свое требование присягой на Судной грамоте (ст. 36, 38 Новгородской судной грамоты).
Смесные суды
В новгородской системе подсудностей было допущено смешение двух принципов — личной подсудности и подсудности по роду дел. Свободные новгородцы в центре и в волостях, а также государственные смерды составляли контингент жителей, чья
подсудность определялась в зависимости от рода их дел. Подсудность остальных слоев новгородского населения: княжеской дружины и двора, большинства феодально-зависимого населения, церковных людей — определялась личным подданством.
При строгом соблюдении правил личной подсудности, когда в одном деле сталкивались лица, подлежавшие разным судебным ведомствам, возникала необходимость в создании особых судебных учреждений — смесных судов.
Смесные суды были разнообразны. Споры между феодально-зависимыми людьми — подданными разных владельцев разбирались смесным судом двух феодалов или их «прикащиков».
Своеобразная форма смесного суда — привлечение господаря к государственному суду, когда одной из сторон является зависимый от господаря человек. Конфликты новгородских граждан с церковными людьми решались смесным судом представителей духовной и светской власти на дворе архиерея.
Споры между новгородцами и людьми великого князя ведались созданным в 1456 г. по Договору о мире в Яжелбицах смесным судом, состоящим из боярина от князя и боярина от Новгорода. Если бояре не могли прийти к соглашению, дело передавалось посаднику и князю или его братьям при приезде в Новгород.
Смесный суд на Городище предназначался лишь для тех подданных князя, которые находились в Новгороде, — княжеской дружины, слуг, тиунов и т.п., чья обычная резиденция была на Городище. Предположение о том, что городищенский суд ведал споры между новгородцами и всеми жителями великого княжества, сделанное П. Н. Чеглоковым, неприемлемо. Оно ставит в неравное положение население великого княжества, заставляя его в поисках суда над новгородцами ехать на Городище, не устанавливая такого же правила для новгородцев, задумавших предъявить иск жителям княжеских земель. На предоставление такой привилегии новгородцам не пошел бы ни один Великий князь, и тем более Иван III, последовательно проводивший политику подчинения Новгорода Москве.
Правила подсудности по делам между новгородцами и жителями великого княжества не были затронуты постановлением 1456 г. и сводились к тому, что суд должен был состояться по месту жительства ответчика, за исключением немногих опасных преступлений, в частности татьбы с поличным.
Такой порядок обеспечивал новгородцу во всех случаях суд по республиканским обычаям, а жителю княжества — по обычаям своей земли, но на практике он приводил ко многим затруднениям и делал судебное преследование подданного другого государства труднодоступным и слишком разорительным. Чтобы обеспечить нормальное функционирование правосудия в пограничных областях, где конфликты между подданными разных государств были особенно частыми, вопреки правилу подсудности по подданству ответчика, как уступка княжеской власти, в которой новгородцы раскаивались, был создан еще один смесный суд — порубежный. Первое упоминание об этом суде («а обидному на рубеже суд») относится к 1318—1319 гг. Суд состоял из боярина от князя и из боярина от Новгорода, которые съезжались на рубеж через год и судили пограничное население по всем делам, в частности в случаях татьбы и грабежа.
Третейский суд, мировая, докончальная
Как замечает Н. Л. Дювернуа, «в течение всей эпохи господства обычного права наиболее распространенной формой суда была форма третейская и другие родственные ей формы договорного разрешения споров». Это положение в полной мере применимо к Новгороду. Популярности договорных методов способствовали их общедоступность, быстрота производства, доверие к судьям, избираемым по собственной воле, и, главное, освобождение от судебных пошлин. Не случайно большинство известных нам по грамотам споров улаживалось договорным путем и очень многие — по дороге на суд («идя на суд срядишася»).
Существовали два метода договорного регулирования конфликтов — непосредственное соглашение сторон, основанное на взаимных уступках (оно
называлось обычно мировой или докончальной), и обращение к услугам третьих лиц — ряд. В последнем случае новгородцы не вверяли дела безапелляционно одному лицу, усмотрение которого могло решить спор за счет чьих-либо интересов, но выдвигали рядцев (число их было неопределенным) с каждой стороны. Рядцы должны были прийти к соглашению между собой и, видимо, склонить к своему решению доверителей. Таким образом, рядцы играли роль не третейских судей, а примирителей, посредников, помогающих сторонам при заключении мировой, или докончальной, сделки, которая, по существу, мало чем отличалась от ряда и вместе с ним представляла собой особый способ регулирования конфликтов, при котором открывались наибольшие возможности для инициативы и сотрудничества сторон даже по сравнению с третейским судом.
Ряды, мировые, докончальные договоры фиксировались в грамотах, оформлявшихся обычным порядком, т.е. с указанием рядцев, послухов, писца, в присутствии сторон и с приложением печати.
Отличительная черта новгородского судоустройства — государственное признание договорного решения споров, придание ему юридической силы, равной вполне официальному судебному решению. В договорах с князьями новгородцы записывали: «А ряду вольного ти, княже, не посужати». В самих рядных грамотах предусматривалась ответственность за нарушение договора — крупный штраф в пользу властей (архиерея, княжеского наместника, посадника, иных судей). Нерушимость ряда обеспечивалась государственным авторитетом.
Накануне падения Новгородской республики Москва начала наступление и на суд рядовичей — московский вариант договора Новгорода с Иваном III 1471 г. запретил ему судить без наместника великого князя и посадника.
Договорному регулированию подлежали по желанию сторон, вероятно, все дела, которые мы назвали бы гражданскими, а из уголовных — те, борьбу с которыми государство не сделало своей монополией, не признавая за ними особой опасности. Договорным путем, по-видимому, не могли быть улажены разбой, грабеж, головщина, даже татьба. Статья Двинской уставной грамоты о самосуде,
запрещавшая сделку между татем и пострадавшим, — свидетельство наступления государства на лишавший его доходов старый порядок решения споров. Однако в случаях, когда акт преступления судился государством, возмещение убытков могло стать предметом ряда.
Тот же круг дел подлежал рассмотрению третейским судом, который ограничивал сферу соглашения сторон назначением судьи, всецело подчиняя исход конфликта его самостоятельному решению.
Судопроизводство по Новгородской судной грамоте
Новгородская судная грамота (ст. 6) упоминает о трех последовательных стадиях процесса — суде, докладе и поле. Одним из главных предметов дошедшего до нас фрагмента Судной грамоты являются досудебные действия, имевшие большое процессуальное значение, с которых следует начинать рассмотрение новгородского судопроизводства.
Обращение в суд, целование креста
Судебное дело начиналось в подавляющем большинстве случаев с обращения истца к надлежащей судебной власти с просьбой рассмотреть в судебном порядке его претензии к кому-либо. Чтобы сократить число неосновательных заявлений, при обращении в суд с иском вводилось целование креста на Судной грамоте, символизирующее добросовестность заявителя. Противная сторона, вступая в дело, также присягала на Грамоте, демонстрируя уверенность в своей правоте. Отказавшийся целовать крест ответчик признавался виновным.
Несмотря на, казалось бы, категорическую формулу ст. 14 Новгородской судной грамоты, целование креста при подаче иска не было обязательным. Однако оно не только оказывало моральное воздействие на суд, но и связывалось с определенными правовыми последствиями. Человек, не присягнувший на Грамоте, располагал
меньшей поддержкой государства в отстаивании своего права, чем присягнувший. Так, истец, возбуждавший дело против человека, феодально-зависимого от бояр, монастырей, житьих, купцов, концов, улиц, поцеловавши крест, был вправе ожидать в строго определенный срок доставки ответчика на суд его феодальным хозяином. Но если истец не подтвердил на кресте своего требования к феодально-зависимому человеку, привлекаемому им к ответу, он должен был сам с ним «уведаться» и доставить на суд «по своей исправе опричь господаря» (ст. 36 и 38 Грамоты).
Вызов на суд
Новгородские формы вызова ответчиков ярко свидетельствуют о государственном характере судопроизводства и опровергают точку зрения Н. Л. Дювернуа, основанную на преувеличении договорного начала и идеализации феодального суда путем сближения его с родовыми обычаями. По его мнению, «каждый шаг сторон оттенялся договорным началом», «не только отношения сторон между собой, но и отношение их к суду тоже существенным образом договорное». Распространив эти тенденциозные посылки на досудебную деятельность сторон, Дювернуа пришел к парадоксальным выводам, полностью противоречившим сведениям источников: «В основе гражданского процесса лежит желание обеих сторон судиться», «Суда не может быть, когда его не хотят обе стороны» .
В дореволюционной литературе специфику и новизну досудебных отношений в новгородском процессе правильно подметил М. Ф. Владимирский -Буданов: «Договорные отношения сторон до суда сменяются административными».
Новгородская судная грамота устанавливает два способа вызова на суд — вызов позовкою и вызов дворянином. Позовка, очевидно, представляла собой какое-то подобие повестки, предлагавшей стороне в определенный срок явиться на суд. Иногда она называлась также отсылкой. Дворянин лично уведомлял сторону о вызове на суд.
Выбор того или иного способа, видимо, зависел от стороны, начавшей дело, и суда. Берестяная грамота № 471 донесла до нас живой пример начала процесса. Онкиф задолжал Митрофану зерно и не возвращает его пятый год. Митрофан требует обратить его в полное холопство. Онкифу направляют отсылку. В связи с розыском Онкифа и вызовом его на суд упоминается и бирич.
Для вызова в суд устанавливались сроки в зависимости от места жительства вызываемой стороны из расчета две недели на сто верст.
По постановлению Двинской уставной грамоты неявка на суд по вызову повесткой или дворянином влекла выдачу истцу-заявителю правой бессудной грамоты. Берестяная грамота № 366 (середина XIV в.) содержит упоминание о таком документе. На основании бессудной грамоты ответчик был обязан прийти к соглашению об удовлетворении требований истца.
Вызов в суд наряду с дворянами осуществляли подвойские, биричи, изветники, позовники. Так как эти должности приносили немалые доходы, князья стремились иметь в Новгороде своих подвойских и позовников. Добились они этого лишь накануне падения республики. По договору Новгорода с Великим князем Иваном Васильевичем (Иваном III) 1471 г. к каждому делу отряжали по одному позовнику или Подвойскому от князя и от Новгорода.
Из изложенного общего порядка вызова на суд имелись исключения. Феодально - зависимое население доставлялось на суд собственниками земли. Владыка освобождал некоторые монастыри от обязанности присылать своих людей на суд по новгородским повесткам: «А кому будет до них дело, и он их зовет моей позовкой». Имела место и явка к суду по взаимному согласию сторон, а также по договоренности с судом. Но договоренность сторон не была не только всеобщим, как утверждает Н. Л. Дювернуа, но даже наиболее распространенным способом обеспечения явки на суд. Во многих из дошедших до нас судебных документов речь идет именно о вызове. Вопреки мнению Дювернуа согласие сторон даже при его наличии не являлось необходимым условием судопроизводства. Одна из сторон, «уговорившись встать»
на суд, могла впоследствии передумать, но это не освобождало ее от обеспеченной государственными мерами обязанности явиться на суд.
Сходный случай рассмотрен в несколько казуистичной ст. 39 Новгородской судной грамоты: «А кто обечается к суду к коему дни, ино после обета отсылки к нему не слать; а не сядет судья того дни, ино коли судья сядет, ино тогда к нему отсылка; а не видит отсылки и почнет хорониться, ино слать к нему отсылка в двор трижды, да и биричем кликать, а не станет к суду, ино дать на него грамоты обетная, а обет больше трех денег не быти». Как видим, намерение одной из сторон нарушить соглашение о явке на суд, воспользовавшись отсутствием судьи в назначенный день, т.е. отказ от соглашения, приводило не к отказу от судебного разбирательства, а к использованию обычных административных мер вызова в суд. Разница была лишь в том, что при неисполнении сторонами договорных условий (предполагалась их добросовестность) эти меры применялись в смягченном виде. Вместо правила Двинской уставной грамоты о выдаче правой бессудной грамоты истцу при неявке противной стороны по первому вызову позовкой или дворянином вводилась троекратная отсылка повестки, клич бирича, обетная, т.е. штрафная грамота, и, видимо, только в случае неявки по обетной грамоте заявителю выдавалась грамота правая бессудная.
Стороны могли ходатайствовать перед судом об отсрочке разбора дела. Удовлетворяя просьбу, суд выдавал облагаемую пошлиной «срочную грамоту». Неявка одной из сторон или ее представителя к новому сроку грозила бессудным удовлетворением интересов противника (ст. 24, 30—32 Грамоты).
Меры пресечения
Когда подозревалось стремление ответчика скрыться от суда, прибегали к мерам пресечения — поруке и содержанию под стражей (наложение оков). Характерно, однако, ограниченное применение этих средств (особенно ареста), свидетельствующее об уважений к личности, и о слабом развитии следственного процесса. По Двинской уставной грамоте оковать можно было только человека, за
которого не находилось поручителя. Новгородская судная грамота охраняла от посягательств до суда личность даже феодально-зависимого ответчика (ст. 36): «А до суда над ним силы не деять, а кто силу доспеет, ино тым его и обвинить».
Судебные сроки, документы, пошлины, внешние формы новгородского процесса
Когда стороны в назначенный час являлись или доставлялись к суду, начиналось разбирательство дела. Новгородский обычай обставил его рядом правил, не известных процессу времен Русской Правды и свидетельствующих об укреплении государственного характера правосудия, о появлении пороков, типичных для государственных судов (дороговизна, взяточничество, волокита и т.п.), и о принятии первых мер для их ограничения, которые сделал возможными республиканский строй Новгорода.
Новгородская судная грамота устанавливала точный размер многочисленных судебных пошлин, делавших разорительным отстаивание своих прав на суде. Пошлина взыскивалась не только с решения по делу, но и с каждого акта сторон, имеющего юридическое значение, — присяги, поля, отсрочки, разбирательства, вызова послуха и т.п. Размер пошлины с решения дела (наиболее крупный) зависел от рода суда, характера судебных действий и рода дел. Наиболее дорогим был суд владыки, его наместника, ключника и тиунов. Все остальные суды в размере пошлин приравнивались друг к другу.
Каждое дело могло быть решено или в результате разбирательства, или в результате формального обвинения одной из сторон вследствие ее неявки к суду. В первом случае выигравшей дело стороне выдавалась грамота правая судная, во втором — грамота бессудная. Судная грамота облагалась большей пошлиной.
Размер пошлины зависел и от рода дел. За особо опасные уголовные дела (татьба с поличным, разбой, грабеж, головщина и др.) пошлина назначалась в твердой сумме — четыре гривны с судной грамоты, две гривны — с бессудной. В других делах
пошлина исчислялась с присуждаемой истцу суммы по норме, установленной для «судного и бессудного рубля» (для владыки соответственно гривна и три деньги, для других судей — семь денег и три деньги). От пошлины с решения дела освобождались земельные иски (ст. 12 Новгородской судной грамоты).
Предполагают, что пошлины платила сторона, признанная неправой.
Частые упоминания в Судной грамоте и договорах с князьями «посулов не имать» и брать пошлины «по старине» дают представление о размахе лихоимства в новгородском суде.
Еще одна новелла новгородского права наряду с обилием и тщательной регламентацией пошлин — введение судебных документов. Дошедшие до нас немногочисленные судные (частные) грамоты составлены с учетом многих требований, которые и по сей день предъявляются к актам правосудия, — с указанием судей, сторон, изложением существа претензий, предпринятых судом следственных действий, показаний сторон, решений и последствий судебного разбирательства. Но венчающие дело судные и бессудные грамоты были отнюдь не единственными документами делопроизводства. Немаловажное значение для исхода дела имели позовки, отсылки, срочные грамоты. Кроме того, все существенные обстоятельства по делу со слов рассказчиков заносились дьяком, находившимся при каждом суде, в особую грамоту и подтверждались печатями рассказчиков (ст. 21 Грамоты). Эта судебная запись была основным документом при докладе.
Деятельность судей ставилась законом и обычаем в определенные рамки не только в области взимания пошлин. Судьям (с полной уверенностью это можно сказать лишь о докладчиках согласно ст. 26 Новгородской судной грамоты) устанавливались присутственные дни, за неявку к должности в эти дни они карались значительными штрафами. Судьям запрещалось уклоняться от своих обязанностей и отъезжать куда - либо, не закончив начатых дел.
Упорядочению судебных дел способствовало установление сроков: два месяца — для споров о земле (в случае отправки межника по земному делу для выяснения обстоятельств на месте течение двухмесячного срока начиналось с момента
возвращения межника), один месяц — для решения всех других дел. Если дело не оканчивалось в указанные сроки, стороны брали приставов у веча, и те вынуждали судей решать дело в их присутствии (сроки и последствия их несоблюдения регулировались ст. 28, 29 Грамоты).
Столь значительные сроки устанавливались не для назначения дела к слушанию и текли не со дня поступления в суд иска, так как на доставку стороны могло потребоваться значительное время. Одним и двумя месяцами определялись сроки непосредственно судебного разбирательства. Исходным пунктом считалась явка обеих сторон к суду. Это говорит о своеобразном течении новгородского процесса, который не был непрерывным. Судьи не были поглощены одним делом, пока не доводили его до конца, они вели сразу много споров, что становится вполне понятным, если учесть, что при отсутствии предварительного, досудебного расследования им приходилось нести и судебные, и следственные обязанности.
В следствии активно участвовали и сами стороны, и у них в ходе дела возникала потребность в действиях, занимавших определенное время. Чтобы предпринять некоторые действия и обдумать в связи с ними свое поведение, сторонам предоставлялись сроки (на этот раз беспошлинные). Пассивность сторон по их истечении рассматривалась как отказ от возможного действия. Сроки эти вводили естественные перерывы в судебное разбирательство.
Весь процесс распадался, по-видимому, на выполнение отдельных доказательственных действий или их комплексов, отделенных друг от друга периодами обдумывания и подготовки. Доказательства приводились перед судьями, записывались дьяками и доводились до сведения заинтересованной стороны в случае ее отсутствия.
О расчлененном характере процесса свидетельствует, на наш взгляд, ст. 35 Новгородской судной грамоты: «А кого опослушествует послух, ино с ним уведается в две недели, а в две недели не дастся послух позвати, ино позвати истца, а послух истец хоронится, ино то послушество не в послушество, а другого истца тем и оправить. А кто не почнет позывать в те две недели послуха или истца, ино дать на
него грамота судная по тому послушеству». Как видим, после вступления в дело послуха опослушествованному истцу дается двухнедельный срок для размышлений, вызывать ли послуха на поединок. От поведения послуха и сторон в эти две недели зависел исход дела. Таким образом, разбирательство дел в суде было ступенчатым, и доказательства представлялись суду по мере их получения.
В подобных обстоятельствах важнейшее значение для правильного рассмотрения споров имели единство и незаменимость состава суда. Новгородский обычай строго придерживался правила, согласно которому участвующие в суде лица (судьи, рассказчики, докладчики), раз начав дело, должны были его закончить (ст. 20, 28, 29 Грамоты).
Стороны, представители сторон, третьи лица
Дифференциация сторон судебного процесса в Новгороде находилась в стадии становления. Хотя стороны по-прежнему назывались истцами (ответчиком Грамота называла не сторону, а представителя стороны) и считалось, что оба истца отстаивают свое заподозренное право, Новгородской судной грамоте известны понятия «отвечать», «отвечивать». Правда, они еще не созрели до строгого проведения принципиальной грани между истцом и ответчиком и не нашли отражения ни в создании особого правового положения для сторон, ни в порядке представления доказательств и объяснений. Однако доверие к истцу и подозрение к ответчику, характерные для более позднего московского процесса, возникли и в Новгороде и наделяли истца (в современном смысле слова) некоторыми, еще слабо развитыми, преимуществами. Так, сопоставляя ст. 14, 15 и 38 Новгородской судной грамоты, приходим к выводу, что непринесение присяги на грамоте в начале процесса влекло для ответчика обвинение, а для истца — не безусловный проигрыш дела, а лишь необходимость доставить ответчика на суд собственными средствами. Широкое распространение получил институт судебного представительства, не знавший в Новгороде ограничений, зафиксированных Псковской судной грамотой. У каждого
мог быть представитель, называвшийся ответчиком. Представителями по закону были муж и сын за жену и мать, они полностью заменяли в процессе истиц и были наделены всеми их правами (ст. 16—19 Новгородской судной грамоты).
Правоспособность представителей по договору не вполне соответствовала правоспособности их доверителей. Приносить присягу в начале процесса мог только сам истец, а его доверенное лицо, если оно не являлось представителем по закону, допускалось к процессу лишь после этой церемонии.
Помимо ответчиков, стороны выставляли на суд еще одну категорию представителей, неизменных участников суда, не призванных, однако, как ответчики, подменять их в процессе. Эти представители назывались рассказчиками. Роль их сводилась, по- видимому, к даче некоторых разъяснений от имени сторон, к надзору за правильностью производства. Со слов рассказчиков дьяками писались протоколы, к которым рассказчики прикладывали свои печати, подтверждая идентичность их содержания тому, что происходило на суде.
О высоком юридическом уровне новгородского процесса говорят участие в нем третьих лиц, также называемых истцами, и законодательная регламентация их привлечения к делу. Вступление в процесс третьих лиц без самостоятельных исковых требований предусматривалось в договорах о купле -продаже земли по формуле: «А кто почнет на купленные земли наступати, ино продавцу очищивати». Третьи лица привлекались в случаях, когда решение суда могло привести к возникновению у одной из сторон права регрессного иска. Правилом привлечения третьего лица была тождественность иска первоначального ответчика к третьему лицу иску основного истца к первоначальному ответчику. Это правило установила ст. 13 Новгородской судной грамоты: «А в котором деле позовет истец истца, а поищет своего дела, а будет тому истцу до своего истца дело, ино ему позвати своего истца, а поискать ему одного же дела, а иных позвов на него не класти в ином деле». Статья 13 показывает также, что основной и регрессный иски рассматривались в одном производстве.
Соединение дел в одном производстве
По общему правилу судебные дела, связанные единством сторон и взаимозависимостью предметов спора, разбирались отдельно. Так, если «кто на ком поищет наезда или грабежа в земном деле, ино судити наперед наезд и грабеж, а о земле после суд» (ст. 10 Новгородской судной грамоты). Но по требованию истца оба дела могли быть соединены в одном производстве: «А кои истец похочет искать наезда и грабежа, и земли вдруг, ино другому истцу ему отвечать, а утяжет в земле и в наезде и в грабеже и судьи дати на него грамоту в земле и в наезде и в грабеже» (ст. 11 Грамоты).
Виды доказательств
Доказательствами по новгородскому праву служили: показания сторон, показания свидетелей, поличное, внешние признаки, присяга, послушество, грамоты и суды Божьи. Среди показаний сторон бесспорное доказательственное значение имело личное признание. Как указывает Н. Л. Дювернуа, оно обыкновенно, если простиралось на весь иск, исключало необходимость суда.
Послушество и свидетельские показания принадлежат к числу спорных проблем древнерусского права, выходящих за рамки новгородской темы. Наиболее убедительное, на наш взгляд, ее решение предложено Н. Л. Дювернуа. По Дювернуа, послух — фигура, принципиально отличная от свидетеля, это лицо, которое по ссылке истца и своему желанию отстаивает в процессе интересы истца совершенно независимо от того, видел ли и слышал ли он какие-либо доказательственные факты. Послух участвует в деле на правах стороны (ст. 35 Грамоты обязывает опослушествованную послухом сторону «уведаться» в двухнедельный срок с послухом или истцом). В этом смысле послух приближается к ответчику (представителю). Не случайно Судная грамота в ст. 19 объединяет послуха и
ответчика, предлагая им «на учане» крест целовать. Задача послуха заключалась в повторении слово в слово за истцом его версии и в отстаивании взамен истца своих слов всеми дозволенными средствами вплоть до судов Божьих. Роль послуха была решающей.
К позиции Н. Л. Дювернуа, вскрывающей яркую специфику древнего института послушества в применении ее к новгородскому процессу республиканской эпохи (более точно — эпохи Судной грамоты), следует сделать только одну поправку, допускаемую им в отношении Московского государства: «В московском законе первоначальный смысл послушества утратился». То же частично наблюдается в Новгородской судной грамоте. Послушеством она называет как разобранный Дювернуа древний институт — своеобразное поручительство, так и обычное свидетельство. В статьях, обязывающих послуха с ответчиком целовать крест в начале дела, а сторону, против которой вызван послух, — увидеться с ним или истцом в течение двух недель, мы видим послуха в том смысле, как его понимал Н. Л. Дювернуа. А ст. 23, устанавливающая: «А кой истец скажет послуха далее ста верст, а почнет и другой истец слаться на того послуха, ино слаться на него», допускает возможность ссылки двух истцов на одного и того же послуха. С точки зрения Дювернуа, мы имеем дело со свидетелем, ссылкой обеих сторон на одного свидетеля, известной и московскому праву в качестве решающего доказательства. Послухи, неизменно упоминаемые в частных новгородских грамотах в количестве нескольких человек, также являются свидетелями сделки.
Надо думать, что одинаковое наименование двух разных процессуальных категорий было не результатом юридической небрежности или неумелости, а следствием постепенного стирания граней между послушеством и свидетельством, которое отразил современный Новгородской грамоте московский документ — Судебник Великого князя Ивана III, постановивший (ст. 67): «А послуху, не видев, не послуше - ствовать». Полагаем, что при этой перемене специфика древнего послушества не была уничтожена сразу; послух все еще оставался послухом в трактовке Н. Л. Дювернуа, но он приобрел новое качество — стал свидетелем.
Древний обычай, требовавший доверия к любому, кто под присягой вставал на защиту истца, в условиях феодального общества уже продемонстрировал свою несостоятельность. Теперь к замене истца в процессе допускался только очевидец спорного дела. Таким образом, послухи стали свидетелями, почему на последних и распространилось название послухов, отличие же их от обычных свидетелей заключалось в том, что они не ограничивались свидетельскими показаниями, а активно участвовали в процессе, отстаивая интересы истца.
Всякий свидетель (послух в новом широком смысле слова) мог стать послухом (в древнем понимании термина, в понимании Н. Л. Дювернуа), если на него сослался истец и, если он хотел защищать правоту своих слов на поединке.
Послушество было более сильным доказательством, чем простое свидетельство. Новгородская судная грамота устанавливает следующие правила послушества (кроме упомянутых выше ст. 19 и 35):
«А послуху на послуха не быть. А псковитину не послуховать ни одерноватому холопу. А холоп на холопа послух» (ст. 22).
Акты — новый вид судебных доказательств, получивших большое распространение в гражданских делах в связи с обычаем письменного оформления сделок. Письменные доказательства не имели преимуществ перед устными. Наиболее распространенным видом письменного доказательства были частные грамоты. Они не были бесспорны, и оформление грамот свидетельствовало о попытке укрепить содержавшиеся в них условия и сделать грамоты как можно более веским доказательством с помощью таких средств, как подписи, печати, участие послухов, иногда подобие официальной регистрации. Однако и при наличии всех этих атрибутов грамоты оспаривались, свидетели могли отказаться от подтверждения текста, могла быть поставлена под сомнение подлинность грамоты. К тому же новгородцы заключали между собой сделки, ограничивавшие применение грамот, обязывавшие «старые грамоты подрати» и т.п. Для новгородского процесса характерны критическое отношение к письменным доказательствам и оценка их в совокупности.
Новгородское судопроизводство знает вступительную присягу, которая являлась не доказательственным, а церемониальным действием, символизирующим добросовестность сторон безотносительно к предмету спора. Такую присягу — обязательство добропорядочного, честного поведения на суде — приносили не только тяжущиеся, их представители (ответчики), послухи, но и состав суда. Непринесение вступительной присяги истцом-заявителем влекло для него невыгодные последствия — обязанность доставки на суд истца-ответчика своими средствами (формулируя это правило, Грамота говорит лишь о феодально-зависимом ответчике). Нежелание истца-ответчика поцеловать крест в начале дела вело к его обвинению.
За исключением правил вступительной присяги и указания на обложение присяги пошлиной, известный нам фрагмент Новгородской судной грамоты не содержит иных постановлений на этот счет.
По аналогии с Русской Правдой и Псковской судной грамотой можно предположить, что в Новгороде иногда допускалось вторичное целование креста, имевшее большую доказательственную силу. Невозможно установить, кому предоставлялось право принести присягу — обеим сторонам или только одной из них, и если одной, то какой именно. Попытка М. Ф. Владимирского-Буданова решить этот вопрос неудачна. По его мнению, в эпоху Псковской и Новгородской судных грамот присягали уже не обе стороны вместе и выбор между ними решался не жребием, а следующим общим правилом: ответчику предоставлялось право или самому принести присягу, или дать присягу истцу.
Правило это, которое за отсутствием материала не могло быть выведено из Новгородской судной грамоты, не соблюдается и Псковской судной грамотой, нередко руководствующейся не процессуальным, а социальным положением сторон. Чтобы убедиться в этом, сравним несколько статей Псковской судной грамоты. По ст. 42, если наймит-плотник, не закончив работы, уйдет от хозяина, а денег с него потребует за всю работу, как будто он ее выполнил, причем записи у них не будет, хозяину предоставляется право или присягнуть самому, или дать возможность
присягнуть плотнику. Здесь правило охраняет интересы хозяина. Но ст. 102 гласит: «А который мастер иметь сочить на ученике учебного, а ученик запрется, ино воля государева: хочет сам поцелует на своем учебном или ученику верить». Правило нарушено в интересах «государя» — мастера: применение присяги той или иной стороной зависит от усмотрения истца. Так же и в ст. 28. Отсутствие строгой дифференциации сторон, неопределенность специфики их процессуального положения, соединившись с казуистикой закона, создавали благоприятные возможности для решения вопроса о присяге в зависимости от социального положения сторон. Поскольку те же факторы действовали в Новгороде, не исключено наличие там и тех же последствий.
О жребии как судебном доказательстве говорит договор с немцами 1269 г.: «А случится так, что придётся давать показания двоим, немцу и новгородцу, и они сойдутся на одном и том же, то бросить им жребий и чей жребий вынется, тот прав в своем показании». В данном случае жребий служил заменителем присяги ввиду различия вероисповедания спорящих сторон.
Из древних ордалий новгородские памятники упоминают только о поединке-поле. При возможности сторон отдать предпочтение любому суду Божьему поединок, дающий наибольший простор личным качествам и предприимчивости сторон, вытеснил другие виды ордалий. Церковь противодействовала применению ордалий, но довольно нерешительно. Вместо сторон на поединке могли предстать ответчики (представители), послухи, наймиты. Смертельные исходы поединков, видимо, не допускались приставами, чье присутствие было необходимо. Признаком правоты служило преимущество в битве. Поле облагалось пошлиной.
Обращение к ордалиям имело доказательственный характер, но выделялось Новгородской судной грамотой в особую стадию процесса, так как означало переход от судов человеческих к суду Божьему.
Соотношение доказательств
Доказательства, употреблявшиеся в новгородском процессе, распадаются на две группы — суды Божьи и суды человеческие, т.е. доказательства, определенные религиозными представлениями, идущими из глубины веков, и рациональные доказательства. Первые все более уступают место последним, среди которых появляются новые многообещающие формы, как, например, акты. К первой категории относятся послушество, присяга, жребий, судебный поединок, ко второй — показания сторон, свидетелей, акты, внешние признаки, известные еще Русской Правде, поличное.
Соотношение между двумя группами доказательств было таково, что, когда достаточными были средства рациональные, «Божественные» не допускались.
Рациональные доказательства рассматривались в первую очередь, причем во всей совокупности и без придания какому-либо из них (как типу) решающего значения. Система доказательств этого рода не знала наделения отдельных видов особой юридической силой, установления преимуществ одних доказательств над другими. Все доказательства принимались к сведению и могли быть оспорены. Даже письменные акты, скрепленные печатями и подписями, могли опровергаться устными свидетельствами. Исключение в этом отношении представляло только признание стороны, которое считалось исчерпывающим доказательством. Нужно сказать, что при отсутствии пытки, при нормальном ходе новгородского процесса признание в подавляющем большинстве случаев действительно соответствовало истине.
Доказательства второй категории («Божьи») допускались, когда рациональные доказательства признавались недостаточными, противоречивыми и не давали судьям материала для решения дела. Применение доказательств этой группы, совершенно противоположных по своей природе рациональному судебному следствию, подчинялось особым правилам. Достаточно было одного из «Божественных
подтверждений» для выигрыша дела, но терпящая поражение сторона была вправе обращаться к более серьезным испытаниям, и противник не мог от них отказаться под страхом признания его неправоты. Все доказательства этой группы имели разную юридическую силу. Каждое последующее безусловно и по чисто формальному признаку имело приоритет перед предыдущим.
В порядке возрастания юридической силы эта группа доказательств представляется в следующем виде: присяга — послушество — поединок.
Противоположный взгляд на соотношение доказательств находим у исследователя середины прошлого века С. В. Пахмана. По его мнению, доказательства «совместничали между собой не по юридической силе, потому что одно доказательство не противопоставлялось другому, а по применяемости в делах и случаях известного рода или в исках известной ценности и по употреблению одних вместо других при совершенном отсутствии или недостаточности последних». Пахман, как представляется, ошибочно объединил общим рассмотрением две разные системы доказательств. Что касается доказательств рациональных, то их противопоставление, соперничество и признание за ними в каждом конкретном случае разной юридической силы вполне доказываются частными новгородскими грамотами, судебными, рядными и др.
Возможность же перехода от одного «Божьего доказательства» к другому и, следовательно, признание за ними неодинаковой юридической силы подтверждаются, по нашему мнению, ст. 35 Новгородской судной грамоты, которая устанавливает, что сторона, опослушествованная послухом противника, должна в двухнедельный срок увидаться с послухом или истцом, по распространенной трактовке, для вызова к полю. Если это не делается по вине опослушествованной стороны, на нее дается грамота судная по тому послушеству. Если же послух и истец «хоронятся», то «послушество не в послушество».
В отдельных случаях могло иметь место отмеченное Пахманом недопущение тех или иных доказательств (мы ведем речь не о рациональных доказательствах). Такой случай отразила Псковская судная грамота, запрещавшая в ст. 28 прибегать к полю в
делах о взыскании ссудного серебра при наличии заклада. Но ст. 28 Псковской судной грамоты, по существу, устанавливала условия (заклад и доски), при которых рациональные доказательства истца признавались вполне достаточными и неопровержимыми контрдоказательствами ответчика. Оберегая интересы истца, Судная грамота в данном случае запрещала суду сомнения и попытку рассеять их обращением к чреватому опасностями для личности истца доказательству — поединку. Именно по причине тяжелых последствий поединок мог быть признан несовместимым с некоторыми делами небольшой важности, с исками на мелкие суммы.
Доклад
Это была необязательная стадия процесса. Ряд дошедших до нас частных судных грамот свидетельствует о том, что посадники и наместники князя самостоятельно и окончательно решали дела. Функция докладчиков сводилась к тому, чтобы указать решение первоначальным судьям, которые должны были в соответствии с указом докладчиков оформить решение, уточнить его детали и выдать сторонам документы. Статья 29 Новгородской судной грамоты гласила: «...А докладшиком указати суд и тое дело перед тыми приставы, а судье кончати истцу то дело перед тыми приставы». Материалом для суда докладчиков служила запись первоначального суда. Ради проверки, уточнения и разъяснения допускалось обращение к судьям, сторонам, представителям сторон.
Доклад нельзя назвать кассационной инстанцией, поскольку к докладчикам переходили дела, еще не решенные судьями. Поводы такого переноса дел за отсутствием данных могут быть определены лишь предположительно. М. Ф. Владимирский-Буданов считал основаниями обращения к докладчикам «неясность закона или факта», Н. Л. Дювернуа — «ограниченную юрисдикцию того судьи, который производил суд, или несогласие двух судей на смесном суде, или, наконец, желание судьи узнать мнение высшей власти в данном деле».
Пересуд
Существовала ли в Новгороде кассационная судебная инстанция? К этому вопросу обращались многие исследователи и находили для него прямо противоположные решения, основывавшиеся в значительной мере на толковании слова «пересуд».
Наиболее решительно о наличии кассации в Новгороде говорил М. Ф. Владимирский- Буданов: «Пересуд или новое рассмотрение дела в высшей инстанции принадлежит органам княжеского суда». В подтверждение этого положения он ссылался на ст. 2 Новгородской судной грамоты, запрещавшую посаднику заканчивать суд без наместника, и на ст. 3, гласившую: «А наместникам великого князя и тиунам пересуд свой ведать по старине». Такова же позиция издателя Новгородской судной грамоты А. Б. Гинцбурга, толкующего пересуд как решение дела по апелляции. В. О. Ключевский полагал, что пересмотру и утверждению подлежали решения тиунов посадника и князя.
П. Н. Чеглоков, основываясь на той же статье о пересуде, заключил, что «князь или его наместник принимали жалобы на решение судей, подвластных князю, как то: тиунов, проезжих судей и др., но ни в коем случае не судей собственно новгородских — одрина, тысяцкого, еще менее веча». Чеглоков умолчал об отношении «верховных» судебных прав князя к княжеско-посадницкому суду. А между тем это наиболее важный вопрос. Если понять Чеглокова так, что княжеско-посадницкий суд подлежал княжескому пересуду, поскольку в его состав входили и судьи, подвластные князю, то его позиция окажется близкой позиции Владимирского- Буданова, Гинцбурга, Ключевского. Если исключить княжеско-посадницкий суд из сферы верховного княжеского надзора, то позиция Чеглокова сведется к констатации права князя на пересмотр дел в областях, управляемых исключительно мужами княжескими, где суд всецело был предоставлен князю. И такая позиция представляется бесспорной.
Н. Л. Дювернуа видел черты судебного производства по жалобам в постановлении Судной грамоты о казни всем Великим Новгородом судьи, который вздумал бы скрываться от сторон, имевших до него дело. Но это явное недоразумение. Речь идет не о кассации, а о наказании судьи за уклонение от своих обязанностей. Вместе с тем Н. Л. Дювернуа отметил безапелляционность постановлений третейского суда.
Как «повторное рассмотрение дел в высшей судебной инстанции» толкуется пересуд и в издании «Российское законодательство X— XX веков».
Все названные историки предали забвению взгляды автора первого исследования о древнерусском судопроизводстве А. П. Куницына. «Хотя в Новгороде, — писал он,
— существовали многие верхние суды, но кажется, что право уничтожать решения нижних судов принадлежало только вечу по делам мирским и архиепископу по делам духовного ведомства». Куницын дал верное объяснение слова «пересуд», насчет которого заблуждалось столько толкователей после него. Пересуд, по Куницыну, — это «пошлина с цены иска за рассмотрение и решение оного», что явствует из текста договора новгородцев с королем Казимиром IV: «А пересуд ему (наместнику князя.
— О. М.) имати по Новгородской грамоте по крестной противу посадника (т.е. поровну с посадником, как поясняет А. П. Куницын. — О. М), а опричь пересуда посула ему не взяти», где пересуд, несомненно, выступает в качестве дохода, извлекаемого князем из отправления правосудия.
Очевидно, что ст. 3 Новгородской судной грамоты («А наместникам великого князя и тиунам пересуд свой ведати по старине») иными словами и для нас менее ясно выражает мысль договора с королем Казимиром: «А пересуд имати по Новгородской грамоте по крестной, а опричь пересуда посула не взяти». Всякое иное толкование, полностью последовательное, как у Владимирского-Буданова, или с оговорками, как у Чеглокова, всякое толкование, наделяющее князя, его наместников и тиунов полномочиями по пересмотру судебных дел, приводит к неразрешимому противоречию с хорошо известным правилом. «А без посадника князю не судити». Княжеский наместник или тиун объявляется правомочным пересматривать дела, которые сам же он разрешил с участием посадника или подконтрольных ему лиц.
Наделение князя верховными судными правами не вяжется с общим положением его в Новгороде, далеком от верховенства в какой бы то ни было области, и, наконец, опровергается некоторыми положениями источников. Так, в договорах Новгорода с князьями прямо ставилось условие «грамот не посужать», а в частных судных грамотах указывалось на недопустимость продолжения тяжбы после вынесения судом решения: «А потом тяжа не надобе».
Не спасает положение, и попытка рассматривать тиуна, упоминаемого в ст. 3 Новгородской судной грамоты, как «специальное должностное лицо новгородской администрации». Такая интерпретация соответствует правилу, запрещающему князю или его наместнику судить без посадника. Но остается неясным, как тиун (лицо, несомненно, второстепенное) может пересматривать дела, решение по которым принималось с участием высшего представителя новгородской администрации — посадника.
По-видимому, правильное решение дел в основном обеспечивалось широким участием сторон и их представителей, надзором приставов, возможностью для сторон переходить при известных обстоятельствах по собственному желанию к более авторитетным доказательствам религиозного характера и докладам. Новгородцы в данном случае действовали по правилу «семь раз отмерь, один раз отрежь».
Отмеченный А. П. Куницыным пересмотр решенных дел вечем и владыкой, по существу, носил характер не решения дел в кассационной инстанции, а применения исключительных прав, которыми вече и владыка пользовались как верховная светская и духовная власть.
Исполнение решений
В исполнении постановлений судов, как и в вопросах явки к суду, новгородское право предоставляло сторонам возможность личной договоренности или договоренности с судом. Однако для этих целей назначался месячный срок. Если обязанный к исполнению решения истец не вступил в течение месяца в переговоры с другим
истцом или судьей, заинтересованная сторона брала приставов с веча, которые обеспечивали исполнение приговора. Если же истец хоронился от приставов, его казнили всем Великим Новгородом, т.е. предавали потоку и разграблению (ст. 34 Новгородской судной грамоты).
Новгородское судопроизводство представляло собой дальнейшее развитие государственного начала по сравнению с Русской Правдой. Это выразилось не только в назначении взысканий в пользу государства за совершение преступлений, но и в установлении разнообразных судебных пошлин и, главное, в принудительной доставке на суд и принудительном исполнении решений по гражданским делам. Республика, очевидно, считала любое нарушение права не совсем частным делом. Наряду с расширением государственного вмешательства в урегулирование конфликтов между гражданами обращает на себя внимание, казалось бы, противоположная тенденция — широкое участие сторон и представителей общества в процессе, некоторые гарантии от произвола, уважение к правам личности. Нои это течение стало результатом того же кардинального явления — укрепления феодальной государственности. Оно было вызвано развитием своеобразной республиканской формы правления.
Новгород дает нам республиканский вариант феодального судопроизводства. Его особенности — выборность судей, участие в суде представителей сторон, декларативное равенство свободных граждан перед судом, отсутствие пыток, редкое употребление оков, гласность процесса, ограничение судебного произвола и мздоимства не только посредством восклицаний типа «судом не мстити, не дружити, посулов не имати, дел не волочити», но и путем создания определенных правил судейского поведения и некоторой возможности надзора.
Важные черты новгородского процесса — состязательность, соблюдаемая и в гражданских, и в уголовных делах, наличие у сторон больших возможностей по отстаиванию своих интересов.
Все это мешало новгородскому суду сохранять ярко выраженный феодальный характер, проявлявшийся в классовом составе суда, в наличии вотчинной
юрисдикции, в фактическом классовом неравенстве сторон перед судом в отношении уплаты штрафов, пошлин, найма бойцов и т.д. Республика отказывалась от демократических начал процесса как раз там, где, по-видимому, они должны были бы проявиться в наибольшей мере: в вечевом суде. «Процессы» над государственными преступниками не давали обвиняемым никаких гарантий.
Еще по теме Глава 18. Суд и процесс в Великом Новгороде Источники правосудия в Новгородской республике:
- 1.4. Развитие имущественных отношений и потребность их правового регулирования в России в период сословно-представительн ой и абсолютной монархии
- Глава 7. Основные этапы развития государственности, законодательства и правосудия в эпоху Древней Руси Образование и развитие Древнерусского государства (IX—XII века)
- Глава 18. Суд и процесс в Великом Новгороде Источники правосудия в Новгородской республике
- Глава 19. Правосудие в Псковской феодальной республике Источники Псковской судной грамоты