Глава 21. Суд и процесс в Великом княжестве Московском Правосудие Московского государства (XIV—XV века)

В XV в. Московское государство в проведении судебной реформы несколько отстало от Псковской и Новгородской республик. Если Псковская судная грамота была принята между 1462—1471 г., а Новгородская — не позднее этой даты, то свой Судебник Московское государство приняло лишь в 1497 г.

Московское княжество, выделившееся из состава Ростово-Суздальского княжества в конце XIII в., вскоре заняло ведущее место среди других удельных владений, а с 1328 г. его князь Иван Калита получил от Золотой Орды право на великое княжение. Москва заметно усиливает свое влияние на другие удельные княжества после перенесения в нее митрополичьей кафедры из Владимира, что сделало ее центром Православной церкви.

Упрочив ведущее положение, московские князья уделяли первостепенное внимание объединению удельных княжеств в единое централизованное государство и весьма преуспели в этом направлении. Они «скупали земли соседних княжеств, захватывали их при удобном случае силой, используя для этого нередко и Золотую Орду, присоединяли земли дипломатическим путем, заключали договоры с ослабевшими удельными князьями, которых делали своими вассалами. Территория Московского княжества расширялась также за счет заселения верхнего Заволжья».

С объединением удельных княжеств в одно централизованное государство Московское княжество смогло успешно решить три задачи, которые сыграли решающую позитивную роль в истории России: 1) освободить русские земли от ига

Золотой Орды; 2) создать условия для формирования великорусской народности; 3) обеспечить приемлемый в условиях феодального централизованного государства правопорядок, создать систему органов, призванных обеспечивать защиту прав свободных лиц и вести действенную борьбу с преступлениями и иными правонарушениями.

Именно Москва внесла решающий вклад в свержение монголо-татарского ига. Под командованием Московского князя Дмитрия Ивановича победоносно завершилась состоявшаяся в 1380 г. битва на Куликовом поле. Спустя столетие, в 1480 г. на р. Угре вновь сошлись ордынское и московское войска, ни та ни другая сторона не решились начать сражение и, простояв все лето и почти всю осень, вернулись в свои земли. Для Московской Руси это «стояние на Угре» означало окончание зависимости от ханов Большой Орды и способствовало заметной активизации деятельности по собиранию русских земель. В 1485 г. к Москве был присоединен давний и наиболее опасный противник московских князей — Великое княжество Тверское, в 1487 г. — Казань, а в 1510 г. — Псков. В 1514 г. Московское государство освободило Смоленск от господства Литовского княжества. В 1521 г. в состав Московского государства вошло Рязанское княжество.

Успехи Москвы в собирании русских земель привели к тому, что уже в начале XVI в. Московское государство превратилось в крупнейшее многонациональное государство мира, состоящее из 70 волостей. По площади оно в шесть раз превышало территорию бывшего Московского княжества. Единство территории и государственность создали наиболее благоприятные условия для ускоренного формирования великорусской народности и таких ее важнейших особенностей, как язык, культура и общность экономической деятельности.

Во-первых, были удалены искусственные барьеры, вызванные существованием карликовых удельных княжеств, обрекавших население на хозяйственную, политическую и культурную самоизоляцию и даже на ведение братоубийственных войн в целях защиты узкоэгоистических интересов своих князей.

Во-вторых, возможность ведения хозяйственной деятельности на территории большого государства приводила к постоянной миграции той или иной части населения из одного уезда в другой, с одной территории на другую, порой довольно удаленную от прежнего места жительства. Миграция же населения влекла взаимопроникновение, унификацию культур народов России, формирование единых способов и технологий ведения хозяйственной деятельности, а также единых психологических стереотипов в хозяйственной деятельности и использовании ее результатов.

В-третьих, единый государственный язык Московского государства, с одной стороны, стимулировал население на его изучение и свободное владение им, а с другой стороны, становился унифицированным средством общения между различными народностями Российского государства. Знание русского языка облегчало процесс приобщения различных этносов к достижениям технического прогресса, перехода от простого товарного хозяйства к более высоким формам общественно-экономической деятельности.

В условиях мегагосударства значительно повышается значение правоохранительной деятельности государства, направленной на охрану и защиту существующих экономических, политических и иных общественных отношений. На окраинах страны, удаленных от центра порой на значительные расстояния, необходимо было обеспечить стабильный правопорядок как минимум на уровне правопорядка в центральных регионах (уездах) государства. Однако решение этой задачи требовало применения новых подходов к проблемам организации и деятельности правоохранительных органов государства, а также органов правосудия. Система судов и порядка их деятельности, сложившаяся во времена Киевского государства и сохранившаяся в условиях удельных княжеств, оказалась недостаточно приспособленной к условиям Московского государства.

Необходимость совершенствования правосудия Московского княжества, основанного преимущественно на Русской Правде и обычном праве, явственно осознавалась уже в XIV в. Однако московские князья до конца XV в. не решались на

значительные реформы сферы правосудия и в течение двух столетий четко придерживались эволюционного пути совершенствования, ограничиваясь внесением отдельных, порой незначительных поправок. Процесс этот не получил полного отражения в письменных документах и остается для современного исследователя во многом неясным.

Как отмечает С. А. Князьков, «старые и новые течения в практике суда московских времен мешались самым причудливым образом; установить, когда именно суд нового характера сменил прежние удельные порядки, невозможно; при таких условиях государственный характер обновляемого суда в значительной мере являлся невыдержанным и выступал далеко не всегда явственно.

Хотя все судебные системы XI—XIII вв. — государственная, церковная, вотчинная и общинная — сохраняли свое действие в Московском государстве, к середине XV в. правосудие Московского государства по многим параметрам значительно отличалось от правосудия времен Киевского княжества и Русской Правды.

Наиболее значимые изменения проявились в следующем. Во-первых, была существенно сокращена подсудность великого князя. Во-вторых, был введен институт обжалования судебных решений местных судов: наместников и волостелей. В-третьих, судебный процесс по самым сложным делам стал проводиться в две стадии и разными судьями. Правосудие на стадии судебного следствия вершили местные судьи, а решение по делу принимали члены Боярской думы или Великий князь по докладу местного судьи. В-четвертых, изменения в деятельности судебных органов по отправлению правосудия до 1497 г. не были регламентированы специальным законодательным актом, правосудие осуществлялось на основании устных решений, исходящих от Великого князя и Боярской думы с учетом

потребностей судебной практики и необходимости совершенствования судебного процесса с учетом конкретно-исторических условий Московского государства.

В Московском государстве княжеский суд действовал в двух формах: Великого князя Московского и удельных князей.

Великий князь Московский сохранял свое право на осуществление правосудия посредством рассмотрения конкретных дел и принятия по ним решений. Но к нему на суд мог прийти уже далеко не всякий, кто задержал в своем доме ночного вора или был избит до крови, как то предписывала Русская Правда. Княжеский суд стал недоступен для любого истца. Первоначально нужно было обращаться в местные или вотчинные суды.

Ему были подсудны дела:

1) по которым судьи смесного суда не могли принять согласованное решение, а также согласовать кандидатуру третейского судьи, по их мнению, способного принять по делу справедливое и обоснованное решение. «А о чем ея судьи наши сопрут, и они зовут на третий, а не изберут третьего, ино им третий аз князь великий»;

2) которые в жалованной грамоте князь желал рассматривать лично, при этом, как отмечает Н. И. Ланге, «невозможно уловить начала (да его и не было), которым руководствовался при раздаче подобных льгот. Все здесь зависело от случайных обстоятельств»;

3) по фактам совершения каких-либо особо опасных преступлений: убийства, разбоя, кражи;

4) по искам к боярам, церковным иерархам, наместникам и волостелям и др.

После принятия Записи о душегубстве в период между 1456 и 1462 г. Великий князь получил право принимать решения по делам, рассмотренным судами удельных княжеств, если в день доклада удельный князь находился вне Москвы и не мог принять решение лично.

Другая особенность участия княжеского правосудия состоит в том, что князь не принимал непосредственного участия в судоговорении, оценке доказательств,

представленных сторонами, он принимал решение по докладу, представленному судьей, и судебному списку (краткому протоколу судебного заседания), которым фиксировались ход судебного следствия и представленные суду доказательства. Решение по делу принималось князем в присутствии сторон и нескольких бояр, призванных свидетельствовать о том, что при рассмотрении доклада никаких процедурных и иных правонарушений допущено не было. Практиковалось предварительное слушание доклада судей боярином, который затем докладывал об обстоятельствах дела князю для принятия решения.

Например, в 1485 г. в Белозерском уезде разъезжими судьями было рассмотрено дело по спору о землях между Ферапонтовым монастырем с крестьянами Южской Белозерской великокняжеской волости.

Далее князь Данило в присутствии сторон представил Великому князю свой доклад. Великий князь решил присудить землю крестьянам, поскольку на Грамоте князя Михаила отсутствовала его печать, а сама грамота написана была не князем, а его боярином Григорием Федоровичем.

Удельные князья, следуя обычаям, идущим со времен Русской Правды, выступали высшим судебным органом в своем уделе. Они так же, как Великий князь Московский, принимали решения по докладу по делам, рассматриваемым наместниками и волостелями, действующими в уездах и волостях княжества. Вполне возможно, что удельные князья, копируя компетенцию Великого князя Московского, могли лишить суды наместников и волостелей права рассматривать дела по обвинению в совершении убийств, разбоев и краж с поличным. Могли взять на себя рассмотрение дел в отношении должностных лиц, судей и др. Однако могли иным способом распределять подсудность судов, действующих в княжестве, поскольку

единого закона по вопросам судоустройства и судопроизводства в Московском государстве в XIV — первой половине XV в. не существовало, а положения Русской Правды исполнялись в той мере, в какой этого желал сам князь.

Свобода удельных князей в части организации и деятельности правосудия была заметно сокращена после принятия Великим князем Московским грамоты «Запись о душегубстве», обязавшей их принимать решения по докладам судей только в Москве. Находясь вне столицы Московского государства, например в связи с выездом в свой удел, князь утрачивал свое право на принятие решений по докладу по делам, рассмотренным местными судами его княжества. В этой ситуации дела докладывались либо московскому наместнику, либо самому Великому князю, которые и принимали по ним решения.

В Московском государстве не действовал суд веча вследствие отсутствия данного органа в аппарате государства. Высшим судебным учреждением являлась Боярская дума. Нормативных актов, конституировавших порядок создания данного органа, скорее всего, не существовало. Только со времен Ивана III состав ее стал определяться путем пожалований думных чинов — введенного боярина и окольничего, однако и в последующем в ее заседаниях участвовали церковные иерархи, удельные князья, представители великокняжеского двора, т.е. те категории лиц, которые были необходимы великому князю для принятия решений. Дума первоначально состояла из достаточного узкого круга бояр, удельных князей и обладала достаточными широкими законодательными, административными и судебными полномочиями.

В сфере правосудия эти полномочия были закреплены ст. 1 и 2 Судебника 1497 г., однако они не были законодательными новеллами, не вводили новых порядков, а всего лишь легализовали многолетнюю практику деятельности данного органа в качестве суда первой и второй инстанции.

В качестве судебного органа по первой инстанции Боярская дума осуществляла суд по двум категориям дел: 1) судила собственных членов и местных судей, совершивших какие-либо противоправные деяния; 2) разрешала споры между

должностными лицами, не пользовавшимися привилегией великокняжеского суда. Кроме того, члены Думы принимали решения по докладу по делам, рассмотренным наместниками, волостелями или смесными судами. Как суд второй инстанции Боярская дума рассматривала жалобы на судебные решения, вынесенные местными судами.

Наделение Боярской думы статусом высшей судебной инстанции, правомочной принимать решения по делам, судебное следствие по которым проводилось местными судами, равно как и рассматривать жалобы на решения местных судов в качестве апелляционной инстанции, представляет собой особо значимую, поворотную веху в деле повышения ответственности местных судов за обоснованность и правомерность принимаемых ими решений и создания дополнительных гарантий законности и справедливости в сфере правосудия, защиты прав потерпевших.

Право суда принимать окончательные и не подлежащие пересмотру решения, закрепленное Русской Правдой, создавало условия, весьма подходящие для вынесения судами незаконных и несправедливых решений. Судья, будучи уверенным в том, что любое его решение имеет общеобязательную силу и подлежит неукоснительному исполнению, мог не принимать всех необходимых мер по выяснению обстоятельств дела, даже если и материально не был заинтересован в принятии решения в пользу правонарушителя, обидчика. Но чаще всего неправосудное решение принималось не по халатности, небрежности судьи, а вследствие его материальной заинтересованности в исходе дела. Мздоимство и произвол судей Древней Руси — общеизвестные явления, не единожды порождавшие протестные выступления, народные бунты в Киеве, Новгороде, Москве.

Эффективной мерой борьбы с коррупцией в судах была практика рассмотрения дел двумя составами судей, один из которых проводил судебное следствие, а другой с учетом собранных по делу доказательств принимал решение. Сбор и оценка доказательств относились к компетенции местных судей, тогда как принятие решений осуществлялось членами Боярской думы или Великим князем. Подобный

порядок судопроизводства создавал дополнительные и действенные препятствия на пути лихоимства судей.

Далеко не всякий правонарушитель имел личный доступ к членам Думы, а присутствие сторон при принятии судебного решения гарантировало достоверность судебной записи. Ибо стороны должны были лично признать соответствие записи проведенному судебному следствию. Однако подобная практика принятия судебных решений порождала и некоторые негативные последствия: заметно увеличивала срок принятия судебного решения, а также влекла непременную поездку истца и ответчика в Москву, что в условиях того времени представлялось обременительным, а нередко и дорогостоящим мероприятием.

Другой эффективной мерой явилось право стороны обжаловать решение местного суда в Боярскую думу. Возможность подачи такой жалобы, безусловно, стимулировала активность судьи по сбору и оценке доказательств и, самое главное, подготовку решения, основанного на добытых, а не вымышленных фактах. Кроме того, апелляционная инстанция могла выявлять и устранять судебные ошибки, допущенные судьями, что способствовало единообразию судебной практики, исключению случаев, когда решения двух и более судов по аналогичным делам существенно отличались друг от друга.

Дворцовая система управления в Московском государстве получила дальнейшее развитие. Важнейшим ее звеном начиная с XIV в. становятся путные бояре — назначаемые Великим князем Московским должностные лица, призванные управлять какой-либо сферой хозяйственной жизни и области деятельности князя — «путью». В XIV в. в администрации князя были образованы сокольничий, конюшенный и ловчий пути, затем стольничий и чашный пути. С конца XV в. на смену дворцовым путям приходит приказная система управления. В подчинении путного боярина находятся определенный штат подчиненных (ключников, посельских), а также население подведомственных пути сел, деревень, городов. В пределах своей управленческой компетенции путный боярин был наделен правом вершить

правосудие. Однако информации о судебной деятельности путных бояр до нашего времени практически не сохранилось.

Местные суды Московского государства состояли из судов наместника, волостеля и смесных судов. Правом рассмотрения отдельных дел обладали судьи разъезжие и судьи данные.

Наместник, назначаемый Великим князем в качестве высшего должностного лица уезда, осуществлял одновременно административные, полицейские и судебные функции. Ему были подсудны все дела, возникавшие на территории уезда. На территории волости аналогичными функциями обладал волостель, назначаемый также Великим князем. Характерно, что и наместник, и волостель в сфере правосудия обладали равными правами, осуществляли судебную деятельность независимо друг от друга. В то же время местные судьи имели разные полномочия.

Незначительная часть волостелей и наместников наделялась правами суда боярского. Обладая подобными правами, судья имел право принимать решения по любым, возникающим в его производстве делам, в том числе по делам об убийстве, разбое и краже с поличным. Он был правомочен приговаривать виновных лиц в совершении тяжких преступлений к смертной казни, а также принимать решения о предоставлении личной свободы холопам, признавать их вольными людьми.

Большая часть наместников и волостелей правами суда боярского не обладала. Судья с подобным статусом мог выносить решения лишь по малозначительным преступлениям. По делам, связанным с обвинением в убийстве, разбое, краже с поличным, он мог лишь проводить судебное следствие и отражать его результаты в судебном списке (кратком протоколе судебного следствия и его итоговых результатах). Затем судебный список передавался удельному князю или в Боярскую думу для принятия решения. При этом доклад должен был делать сам судья в присутствии сторон. В аналогичном порядке судья мог рассматривать иски холопов о незаконном лишении их вотчинником личной свободы.

Наместники и волостели обладали полной свободой в формировании штата работников суда. В их число входили тиуны, наделенные правом самостоятельного

рассмотрения дел на правах суда небоярского, а также доводчики и праветчики. В обязанности доводчика входили вызов сторон и свидетелей в суд, а также содержание арестованных, которые за отсутствием мест лишения свободы содержались в доме доводчика. Праветчики выполняли функции судебного исполнителя и занимались взысканием денег с лиц, проигравших дело. Наместники и волостели не могли осуществлять правосудие единолично, на суде о бязательно должны были присутствовать судные мужи: сотский, старосты, а также лучшие люди из числа состоятельных, зажиточных, уважаемых в поселении людей.

В осуществлении местного правосудия могли принимать участие приезжающие из Москвы судьи разъезжие и судьи данные для разрешения земельных споров. Разъезжие судьи посылались в местные суды для составления писцовых книг и одновременно могли рассматривать отдельные дела по вопросам землевладения, которые не были рассмотрены местным судьей. Данные судьи назначались по просьбе сторон, участвовавших в деле, и приезжали в уезд (волость) для рассмотрения конкретного дела. При этом каждая сторона обладала правом просить о назначении для себя конкретного лица в качестве данного судьи.

В Московском государстве действовали три вида вотчинных судов: дворцовый для суда над крестьянами дворцовых вотчин, церковный суд и суд светских вотчинников. Дворцовый вотчинный суд был полномочен рассматривать гражданские и уголовные дела между лицами, входившими в состав дворцового хозяйства Великого князя Московского. Данный суд состоял из суда Большого дворца в Москве и из местных судов, осуществлявшихся посельскими и приказчиками.

Церковные суды, подсудность которых определена уставами Владимира Святославича и Ярослава Мудрого, в условиях Московского государства действовали без каких-либо существенных изменений. Сохранили свою подсудность и вотчинные суды церкви. В XIV и XV вв. они так же, как и в предшествовавший период, обладали подсудностью только в отношении феодально-зависимых от вотчинника лиц и не распространяли ее на свободных лиц, проживающих на территории вотчины. В жалованных грамотах в положениях, определяющих права вотчинника в сфере

правосудия, неизменно оговаривается, что его правосудие ограничивается только его людьми, его холопами: монастырских людей судит «монастырский игумен сам во всем, и в разбое, и в татьбе с поличным, опричь одного душегубства»; «ведает и судит игумен сам своих людей во всем, или кому прикажет»; «ведает и судит тех своих людей игуменья с сестрами, или кому прикажет».

Аналогичным образом закрепляется подсудность светских вотчинников, суд которых в отличие от церковного вотчинного суда является частным. Государство, таким образом, передает в частное ведение сугубо государственную функцию осуществления правосудия. Вотчинник с обретением права собственности на землю получает часть полномочий государственной власти, временно пользуясь непониманием всей опасности подобной акции. Впоследствии государство вернет неосмотрительно утраченную им судебную власть, тогда как значительная часть феодалов-вотчинников вынуждены будут платить своей жизнью за временное пользование этой властью и сопротивление справедливым претензиям государства на сферу правосудия.

Боярин-вотчинник, обрадованный столь щедрым подарком в виде земельного надела и государственного права на правосудие, не останавливался на полученном и осуществлял правосудие по собственному усмотрению. Князь-благодетель, передавая вотчиннику право на осуществление правосудия, должен был оговорить в жалованной грамоте, что реализация государственного права частным лицом должна осуществляться в рамках законности, при условии строжайшего соблюдения законов и обычаев, применяемых в княжеских, государственных судах. Но такого условия в жалованной грамоте не было прописано, хотя оно прямо предполагалось. Не мог же Великий князь Московский одновременно принимать действенные меры по искоренению произвола и коррупции в местных судах и плодить беззаконие в боярских вотчинах.

Князь просмотрел столь важный вопрос о законе, которым вотчинник должен был руководствоваться при осуществлении правосудия, а вотчинник истолковал его в свою пользу, как право по собственному усмотрению, своему произволу вершить

правосудие. В результате одного простого недосмотра все феодально-зависимое население, все владельческие крестьяне, проживавшие на удельных землях в системе феодальной вотчины Московского государства, обречены были терпеть судебный произвол своих господ на протяжении нескольких столетий.

Порядок наделения вотчинников правами в области управления и правосудия, действовавший в ранние периоды истории Московского государства, полностью сохранился и в XV в. По-прежнему использовались три модели наделения новых хозяев земли правами в области правосудия над «их людьми»: 1) по всем делам; 2) всем делам, кроме душегубства; 3) всем делам, помимо душегубства, разбоя и кражи с поличным.

Смесные суды, действовавшие в составе: наместник или волостель и представитель церкви, наместник или волостель и боярин-вотчинник, а также вотчинник — вотчинник, успешно и без каких-либо изменений продолжали действовать в Московском государстве в XIV— XV вв. В то же время их состав был заметно расширен, появилось дополнительно четыре новых вида смесных судов.

Первый вид смесного суда включал местного судью и любого иного вотчинника, помимо боярина. В связи с тем, что социальный состав вотчинников вышел за пределы одного боярства, вотчинником мог стать даже богатый купец, приобретший вотчину за деньги, в состав смесного суда мог входить не только боярин. В этом качестве могло выступать любое лицо, владеющее на правах частной собственности приличным земельным участком, холопами и феодально-зависимыми крестьянами.

Второй вид смесного суда — местные судьи из разных княжеств. В условиях Московского государства, образованного из множества удельных княжеств, конфликты между их подданными мог разбирать только смесный суд, состоящий из местных судей разных княжеств.

В связи с закреплением за наместником Москвы права рассматривать дела в отношении всех московских жителей, а также населения слобод вокруг Москвы был образован третий вид смесных судов, состоящий из московского наместника и местных судей.

Четвертый вид смесных судов включал московского наместника и судью из удельного княжества, в котором проживал ответчик. В таком составе действовал суд при рассмотрении дел по факту совершения противоправных деяний жителем удельного княжества, если ответственность за такое деяние ограничивалось штрафными санкциями.

Порядок вынесения судебных решений во всех смесных судах оставался прежним. Решение принималось при полном согласии с ним обоих судей. В противном случае решение принималось третейским судом, либо Боярской думой, либо Великим князем Московским.

В XIV—XV вв. в Московском государстве продолжали действовать общинные суды, рассматривавшие конфликты между членами общины, а также решавшие некоторые общие связанные с правосудием вопросы, например о выдаче преступника на государственный суд, об уплате дикой виры, об участии в своде.

Таким образом, в Московском государстве к середине XV в. сложилась следующая система судов:

1) государственные суды — великокняжеский суд, суд Боярской думы, путные суды;

2) местные государственные суды — суды наместника, волостеля, разъезжего и данного судей;

3) церковные суды;

4) вотчинные суды — дворцовый суд, церковный суд и светский вотчинный суд;

5) смесные суды;

6) общинный суд черносошных крестьян.

Правосудие в Московском государстве представляло собой самостоятельную форму развития основ правосудия, закрепленных Русской Правдой и реализованных на начальных стадиях истории Древней Руси. Эта форма заметно отличалась от правосудия Новгорода и Пскова, модифицированного применительно к условиям общества, ориентированного на развитие торговых, производственных отношений, которые были характерны больше для буржуазного, чем для феодального, строя.

Законодательство названных городов-республик отказывается от ведущих институтов феодального общества, закрепленных Русской Правдой. Например, Псковская судная грамота не знает института холопства. Феодально-зависимые наймит и изорник, будучи несвободными экономически, остаются лично свободными и обладают правом на обращение в суд наравне с другими свободными лицами. Участие князя в судебном процессе возможно лишь с участием посадника, при этом оба лишены права осуществлять суд на вече. Псковская судная грамота принимается демократическим путем на вече, таким же путем она может изменяться и дополняться.

В Московском государстве сохраняются все основы феодального средневекового государства, закрепленные Русской Правдой. Холопство не только сохраняется, но и заметно усиливается. Лично свободные владельческие крестьяне, проживающие на надельных землях церкви или светского вотчинника, жалованными грамотами князя лишаются права на обращение в местный суд с жалобами на своего господина. Все претензии может рассматривать только сам вотчинник, соединяющий невозможное — господина, заинтересованного в экономической эксплуатации «своих людей», и «их справедливого судьи», тогда как со времен Древнего Рима известно, что никто не может быть судьей в своем деле. Великий князь Московского государства, как и создатель Русской Правды, выступает одновременно в качестве и законодателя, и высшей судебной инстанции, решения которой не подлежат пересмотру.

Вместе с тем имеется достаточно оснований полагать, что процесс и форма развития правосудия в Московском государстве наиболее полно соответствуют духу и букве Русской Правды, что именно Москва явилась наиболее последовательным продолжателем основ государственности, сформированной в XI—XII вв. Это обстоятельство особенно важно, поскольку с деятельностью Московского государства напрямую связываются последующее развитие российского общества, государства и права, их общепризнанные заслуги и достижения, равно как и имевшие место ошибки, промахи и поражения.

Мирное соревнование Новгородской и Псковской республик, а также Московского государства за лучший вариант судоустройства в исторически новых условиях не получило дальнейшего развития, было прекращено досрочно и отнюдь не добровольно. Московское государство, насильно присоединив к себе Новгород и Псков, распространило на них монархическую самодержавную форму правления, искоренив все возможные побеги демократии в государственно-политическом строе этих государств, в том числе в сфере правосудия.

Советские правоведы, характеризуя особенности Московского государства XIV—XV вв., обычно переоценивали значение его классовой природы, полагая, что «борьба народных масс против эксплуатации как со стороны отдельных феодалов, так и феодального государства ставила перед господствующим классом задачу удержать в узде крестьянство и довести до конца его закрепощение. Она могла быть решена только мощным централизованным государством, способным выполнить главную функцию феодального общества — подавление сопротивления трудящихся масс».

Бесспорно, имевший место антагонизм во взаимоотношениях крестьян и феодалов не порождал никаких иллюзий у государства, чьи интересы защищать в первоочередном порядке. Вряд ли кто-то станет утверждать, что право господина безнаказанно убивать своих холопов и рабынь, закрепленное Двинской уставной грамотой, было принято в интересах общества. Однако отнюдь не все, что делало государство в сфере правосудия, делалось с единственной целью закабаления крестьян и подавления их сопротивления.

В частности, как было отмечено выше, Московское государство предприняло действенные меры по устранению произвола местных судов, разделив судопроизводство между двумя инстанциями — местными и центральными судами, предоставив последним право принятия решений по конкретным делам. Это было осуществлено в целях защиты в первую очередь малообеспеченных слоев населения, крестьян, не способных давать судьям посулы столь же щедро, как феодалы. Князь был заинтересован в умиротворении свободных крестьян не в меньшей степени, чем в охране собственных интересов и интересов вотчинников-феодалов и церковников.

Идя по законотворческой целине вслепую, Московское государство в поисках оптимального варианта правового регулирования отношений в сфере правосудия в XIV—XVII вв. сумело принять и внедрить ряд законодательных новелл, не утративших своего значения и в настоящее время в условиях современного демократического государства и открытого общества. В числе этих новелл следует отметить в первую очередь конституирование такого действенного института современного процессуального права, как право сторон на обжалование судебного решения в Боярскую думу или Великому князю. Заслуживают внимания также меры по развитию публичных начал в сфере правосудия. Если Псковская республика ограничила право общественности присутствовать на судебных процессах, то Московское государство не только сохранило такое право за населением, но и признало необходимым введение общественного контроля за деятельность судей в виде сотских, старост и судных мужей из числа «лучших» или «добрых людей», который, фактически, представлял собой прообраз будущего суда присяжных.

В судах Московского государства возрастает значение письменного документа как источника доказательств, тогда как присяга и крестное целование в качестве бесспорного доказательства постепенно утрачивают сферу своего применения.

Конечно, правосудию Московского государства XIV—XV вв. были присущи и недостатки, которые подробно и обстоятельно раскрыты в российской юридической литературе. Один из существенных недостатков кроется в отсутствии законодательных актов, регулирующих отношения в сфере правосудия, что самым негативным образом сказывалось на судебной правоприменительной практике. В течение двух столетий Московское государство не решалось принять системный, кодифицированный акт по вопросам правосудия. В этот период, признает С. В. Юшков, «обычное право и воля князя и вообще феодального сеньора сделались на долгое время единственными источниками права в феодализирующейся стране... в пределах Московского государства стали господствовать несколько систем права», различия в которых затрудняли деятельность административных и судебных органов.

Первые попытки законодательного закрепления норм по вопросам материального и процессуального права Московским государством были предприняты лишь в конце XIV в. В 1397 г. была принята Двинская уставная грамота, которая действовала недолгий период в связи с возвращением Двинской земли в подчинение Новгорода. В Двинской уставной грамоте впервые был закреплен рецидив как обстоятельство, отягчающее вину правонарушителя, а также отражены стремление государства привлекать к уголовной ответственности всех виновных в кражах лиц, независимо от воли потерпевшего. Статья 6 Грамоты устанавливала ответственность потерпевшего за вступление в соглашение с лицом, совершившим кражу, выражающуюся в его обязательстве не подавать иск в суд по данному факту.

В 1488 г. была принята Белозерская уставная грамота. Как полагал С. В. Юшков, принимались и другие уставные грамоты, которые не дошли до наших дней, о чем, по его мнению, свидетельствует ст. 38 Судебника 1497 г., упоминающая грамоты, определяющие порядок расчета между истцом и ответчиком. Гипотезу частично подтверждала Грамота «Запись о душегубстве», составленная, по мнению Л. В. Черепнина, в период между 1456 и 1462 г. Отдельные нормы по вопросам организации и деятельности судебных органов были закреплены в так называемых кормленных грамотах, определяющих порядок содержания населением местных судей.

Полномочия наместников и волостелей по кормленным грамотам и «Записи о душегубстве»

Начиная с XIV в. в Московском государстве право на управление уездом или волостью, равно как и отправление в нем судебных полномочий, стало юридически оформляться специальными правовыми документами — кормленными грамотами. Они выдавались Великим князем Московским для своих вассалов, или князей — владельцев крупных земельных владений; а также других феодалов, проживающих на их территории и связанных с ними определенными обязательствами. Получатели

таких грамот назывались кормленщиками. В них устанавливались иммунитетные права вотчинников: неприкосновенность вотчин и судебные полномочия их владельцев: «А судит своих людей сам во всем или кому прикажет».

Кормленщики вознаграждения за свою службу от Великого князя не получали, а «кормились» за счет населения. Наместничество давалось как бы в награду, поскольку должности кормленщиков были очень доходными, ибо размеры корма в правовой форме не определялись и обычно устанавливались самими кормленщиками. В челобитных о назначении наместниками претенденты обращались к Великому князю с просьбой «пустить покормитися». В систему кормления включалась также вся администрация наместников : помощники, волостели, тиуны, доводчики и приветчики.

Корм складывался из натуральных и денежных доходов, передаваемых наместнику и волостелю. Назначенного наместника жители встречали «въездным кормом», затем в течение срока пребывания наместники и волостели регулярно взимали с подвластного им населения «корм» на свое содержание. Сборы кормов производились административными лицами в определенные временные периоды, обычно по праздничным дням: на Рождество Христово, Пасху, Петров день и другие религиозные праздники. Корм в виде подарков дополнительно взимался на тезоименитство административного лица и членов его семьи. Свадьбы среди населения также сопровождались «свадебным кормом» («выводной куницей») и уплатой наместнику особой пошлины.

Одновременно наместники и волостели имели право на сбор иных пошлин в свою пользу, например на конское пятно — пошлину, уплачиваемую при клеймении лошадей, на «доводные» пошлины, взимаемые за обеспечение явки сторон на суд наместника или волостеля, за исполнение судебных решений. Ограничений размеров и видов кормленных сборов, как и способов их получения, практически не существовало, все зависело от алчности того или иного лица, отправляющего властные и судебные полномочия на определенной территории. В обязанности кормленщикам вменялась передача части сборов в великокняжескую казну, размер

которой также определялся ими произвольно, что приводило к множественным злоупотреблениям.

Анализ состава кормленщиков показывает, что они не всегда представляют крупные боярские роды. Все, кто входит в государев Двор, по мнению В. Б. Кобрина, имели право на получение кормлений. Как полагает этот ученый, не существовало точного и строгого порядка назначения наместниками и волостелями. Одни могут получать кормления чаще и более богатые, другие оказываются обделенными. При этом исполнение кормленщиками служебных обязанностей всего лишь придаток к основной цели — получения дохода. Аналогичный вывод сделан ранее Н. Е. Носовым на основе изучения Боярской книги 1556 г.

Наиболее примечательна в данном отношении Кормленная грамота удельного Дмитровского князя Юрия Ивановича (брата Великого князя Московского Ивана III), данная его кредиторам братьям Ртищевым — Василию и Федору — за княжеский долг. В кормление братьям предоставлялась Комельская волость сроком на один год с правом сбора пошлин за куплю-продажу лошадей, доводных пошлин и других сборов.

Вместе с тем на кормленщиков возлагалась обязанность содержать свой аппарат управления, иметь военные отряды для обеспечения внутреннего порядка на вверенной им территории и охраны границ государства.

Судебно-административный аппарат наместничьего управления по своему численному составу был довольно значительным. Помимо самого наместника (или волостеля), он включал двух тиунов, десять доводчиков (судебных приставов), неделыцика (судебного исполнителя) и др. Кормленные грамоты, по существу, не делали различий между кормленщиком и его тиуном, поскольку они не отличались по выполняемым функциям. Такой вывод вытекает, например, из содержания Грамоты Великого князя Московского Ивана III о пожаловании Ивану Племянникову селения Чавцы, датированной 1462— 1505 гг., а также из Кормленной грамоты Ивана III, передававшей Ивану Осоке в кормление определенную территорию.

Предполагается, что функции по управлению уездом или волостью находились в руках тиуна кормленщика, выступавшего посредником между кормленщиком и местным населением. Тиун, как правило, принадлежал к холопам кормленщика. В. Б. Кобрин отмечает парадоксальную ситуацию, сложившуюся в феодальном государстве, когда реальная власть на местах была в руках холопов, хотя и сравнительно высокого ранга. Чиновники судебно-административного аппарата наместнического управления обладали профессиональной образованностью, они самостоятельно принимали и реализовывали судебные решения, подготавливали судебный процесс, обеспечивали его необходимыми доказательствами и т.д. Следовательно, эти холопы отличались высоким профессионализмом и были способны надлежащим образом выполнять свои служебные полномочия.

Кормленные грамоты выдавались обычно на небольшой срок, один-два года, и считались вознаграждением за прежнюю военную или государственную службу Великому князю. Таким образом, институт кормления характеризуется в историко­правовой литературе как вид государственной, военной и иной службы и одновременно как форма вознаграждения за нее княжеских вассалов.

Однако существует и другая позиция. Так, А. Ю. Калинин утверждает, что власть кормленщика носила частно-публичный характер. По его мнению, кормление не считалось государственной службой, а осуществлялось безвозмездно и носило временный характер, какой-либо контроль за властью кормленщика отсутствовал. Все это, по мнению данного исследователя, «позволяет говорить о том, что главной функцией наместников было скорее не управление (оно осуществлялось выборными соцкими и старостами), а обеспечение через суд и налоги взаимосвязи тяглового сословия и государства».

Представляется, что серьезное противоречие между первой и второй точкой зрения отсутствует, поскольку обе они отмечают сочетание в институте кормления публичных и частных начал.

В. О. Ключевский усматривал сущность системы кормлений в организации управления Великим князем своими землями через бояр и вольных слуг, которым он

раздавал во временное управление города, волости, иные доходные хозяйственные должности с правительственными полномочиями, но без права собственности. При этом вассальная зависимость в России в отличие от Западной Европы была «не признаком феодального дробления власти, а предвестником и следствием ее сосредоточения».

Согласно кормленным грамотам на население судебного округа распространялась юрисдикция владельца грамот. Населению предписывалось «слушать» и «чтить» кормленщика и его тиунов. Более того, запрещалось обращаться за разрешением спора непосредственно в центральные судебные органы. Представители центральной администрации во время их нахождения в уездах и волостях не вправе были вмешиваться в рассмотрение судебных споров наместником или его тиуном, а также принимать к своему производству дела, подлежащие ведению наместника. Уклонение от суда наместника или его тиуна автоматически влекло проигрыш дела для данной стороны: «Повелеваю того обвинить и дать на того грамоту правую» (т. е. судебный приговор). Данная формулировка содержится, например, в Кормленной грамоте Ивана III, выданной Ивану Осоке.

Кормленные грамоты не содержали перечня категорий дел, составляющих юрисдикцию кормленщика. Чаще всего в них имелось указание на то, что владелец грамоты «вас ведает, и судит, и ходит у вас во всем по тому, как было прежде сего». Что касается размера пошлин, уплачиваемых за выполнение судебных функций, то грамоты ссылались на установившийся в той или иной местности обычай: «...как было прежде сего».

Довольно подробно регламентировали систему кормлений, а также судопроизводство наместников Двинская уставная грамота 1398 г. и Белозерская уставная грамота 1488 г. В частности, в Белозерской уставной грамоте определены: порядок получения корма наместником и его помощниками — тиуном и доводчиками, виды корма и сроки его взимания. Окладной единицей для получения корма служила соха, допускалась замена натурального корма денежным вознаграждением. Корм согласно этой Грамоте можно было получать два, а позже три раза в год.

Вместе с тем в уставных грамотах предусматривались правила, ограничивавшие произвол кормленщиков. Например, наместник и его помощники не имели права самостоятельного взимания корма. Эти функции принадлежали специально избираемым населением должностным лицам — сотским, которым вменялось в обязанность передавать аппарату наместника собранные средства в определенном размере в установленные сроки. Должностным лицам этого аппарата запрещалось получать деньги за поручительство, появляться на пирах местного населения без приглашения, а наместникам — заменять тиунов и других помощников на их посту ранее, чем через год.

«Запись о душегубстве» характеризует уголовную политику Московского государства как центра объединенных княжеств и занимает особое место среди памятников XV в. Форма данного нормативного акта остается неопределенной. М. Ф. Владимирский-Буданов издал его под заголовком «Губная (уставная) московская запись (прежде 1486 г.)». Запись именуют также общим словом «документ», не называя его формы как источника права.

В содержании «Записи о душегубстве» можно проследить стремление Москвы усилить борьбу с такими тяжкими преступлениями, как душегубство, разбой, кража с поличным, посредством передачи права рассматривать дела по данным преступлениям в юрисдикцию московского великокняжеского наместника. При этом все преступления, влекущие в качестве наказания смертную казнь, — убийство, разбой, кража с поличным — составляли безусловную подсудность московского наместника. Дела, которые влекли наказание в виде штрафа, были подсудны совместному (смесному) суду московского наместника и судьи со стороны того феодала (светского или церковного), на территории которого проживал другой участник процесса. Местный судья должен был являться в Москву для участия в судебном разбирательстве, за что получал вознаграждение в виде доли в судебных пошлинах.

Юрисдикция московского наместника по уголовным делам распространялась, однако, не на всю территорию Московского государства, а лишь: 1) на прилегающие

к Москве волости, княжеские и боярские вотчины — Серпухов, Хотунь, Перемышль, Городец, Звенигород и др.; 2) население Москвы и слобод вокруг Москвы независимо от их принадлежности Великому князю или удельным князьям. Особо решался вопрос о подсудности преступлений, совершенных жителями Тверского княжества, которое в тот период еще не входило в состав Московского государства. Запись предоставляла Великому князю Тверскому право рассматривать уголовные дела по всем малозначительным «пенным» преступлениям, совершенным его подданными в Москве. Совершенные «тферитиным кражи за поличным на Москве» подлежали рассмотрению судом московского наместника единолично, в отсутствие судьи Тверского княжества.

В «Записи о душегубстве» впервые было сформулировано положение о том, что все дела, рассмотренные волостелями удельных княжеств, подлежали докладу удельному князю, находившемуся в Москве. В их отсутствие в Москве доклад надлежало представлять московскому наместнику или Великому князю Московскому. Алогизм нормы состоял в том, что удельный князь в период его нахождения в своем княжестве утрачивал право на принятие решений по делам, рассмотренным местными судьями, и приобретал это право лишь по прибытии в Москву.

Подобная норма имеет явно политический характер. Великий князь Московский не доверял удельным князьям в части принятия ими справедливых и обоснованных решений, в то же время он не мог собственным решением лишить их древнего права вершить правосудие над своими подданными. Поэтому и было поставлено условие, недостаточно удобное для удельных князей: возможность вершить правосудие, но только в Москве, столице Московского государства. Однако в отсутствие в Москве князя для ускорения рассмотрения дела решение по нему принимал либо московский наместник, либо сам Великий князь Московский. Несмотря на алогизм, эта норма была воспроизведена в Судебнике 1550 г.

Правовые основы правосудия по Двинской и Белозерской уставным грамотам Уставная грамота Двинской земле 1397 г. появилась в результате отделения двинян от Новгорода и их стремления отойти под власть Московского князя, которого они просили дать им устав, определяющий порядок рассмотрения судебных дел. Как следует из названия Грамоты, ее задачи сводились прежде всего к установлению определенного порядка управления и суда для конкретной территории. Одновременно в ней затрагивался целый ряд других вопросов, связанных с деятельностью судов: определение перечня и размера пошлин и сборов, системы правонарушений, мер юридической ответственности и др.

В системе мер юридической ответственности по Уставной грамоте Двинской земле по-прежнему преобладают штрафы. Так, за убийство предусматривался штраф в размере 10 руб., за «кровавую рану» (ранение) — 30 бел, за «синюю рану» (избиение) — 15 бел. Штраф за убийство в этой Грамоте по-прежнему называется вирой и, очевидно, восходит к нормам Русской Правды; суд по делам об убийстве также находится в руках княжеского наместника. При этом в Грамоте указывается так называемая дикая вира, платившаяся в тех случаях, когда убийца не мог быть найден: «Оже учинится вира, где кого утепут, ине душегубца изыщут; а не найдут душегубца, ине дадут наместником десять рублев...».

Несмотря на очевидное сходство положений Двинской грамоты об убийстве с соответствующими положениями Русской Правды, И. Д. Беляев указывал на несколько важных отличий: 1) сбор вир по Русской Правде осуществлялся специальным должностным лицом — вирником, по Двинской грамоте этим занимался княжеский наместник; 2) по Русской Правде дикая вира уплачивалась, если община не могла отыскать или не желала выдавать убийцу, в Двинской грамоте сохраняется только первое основание.

Говоря об убийстве как составе преступного деяния по Грамоте, следует отметить, что убийство несвободного его господином не рассматривалось в качестве

преступления и не подлежало уголовной ответственности: «А кто осподарь огрешится, ударит своего холопа или робу, а случится смерть, в том наместници не судят, ни вины не емлют».

При назначении штрафа Двинская грамота учитывала правовое положение пострадавшего и определяла размер штрафа с учетом «безчестья», чтобы возместить ущерб, причиненный чести пострадавшего: «А кто кого излает боярина, или до крови ударит, или на нем синевы будут, и наместницы судят ему по его отечеству безщестие; тако же и слузе».

Размер штрафа дифференцирован в Двинской уставной грамоте также в отношении нарушения межи: «А друг у друга межу переорет или перекосит на одином поле, вины боран; а межы сел межа тритцать бел; а княжа межа три сороки бел; а вязбы в том нет». В тексте статьи различаются: 1) земельные споры между членами одной общины, связанные с нарушениями границ наделов; 2) нарушение границы владений сельской общины; 3) нарушение межи княжеской земли. Штраф в третьем случае в четыре раза больше, чем штраф во втором случае, который следует рассматривать как основной, наиболее типичный случай нарушения межи («домашний» характер споров соседей подчеркивается и характером санкции — штраф определен не в денежной, а в натуральной форме). Здесь очевидна преемственность с Русской Правдой, согласно которой высшая продажа (12 гривен) в 4 раза превышала наиболее употребительный штраф в 3 гривны.

Наивысший штраф установлен за нарушение границы княжеской земли — «три сороки бел» (т.е. три связки беличьих шкурок по 40 штук), значительно меньший штраф (30 бел) — за нарушение межи между селами, наименьший — за нарушение межи, совершенное между членами одной сельской общины (баран или две ногаты). Грамота примечательна тем, что именно в ней впервые в истории русского права была введена смертная казнь как мера уголовной ответственности. Предусматривалась смертная казнь через повешение для воров-рецидивистов, уличенных в совершении преступления в третий раз: «...а татя впервые продати противу поличного; а вдругие уличат, продадут его не жалуя; а уличат в третьие, ино повесити».

Здесь же мы впервые в русском законодательстве встречаем и указание на применение члено-вредительных наказаний, а именно «пятнение» (клеймение) воров: «...а татя всякого пятнити». Данная процедура являлась дополнительным наказанием и имела целью выделить преступника среди других людей, показать его потенциальную опасность для интересов других членов общества.

В Двинской уставной грамоте 1397 г. еще допускается частноправовое разрешение конфликтов, однако законодатель стремится ограничить сферу частноправового регулирования: «А учинится бои в пиру, а возмут прощение, не выида ис пиру, и наместником и дворяном не взяти ничего; а выдеш ис пиру возмут прощение, ине наместником дадут по кунице шерьстью». Показательно, что частноправовое разрешение спора не сопровождается уплатой судебных пошлин государственной власти только в том случае, если оно совершилось на самом пиру, где конфликт и возник. В том случае, если конфликт вышел за пределы пира, Грамота все еще дозволяет разрешение спора без обращения к судебной власти, но уже вводит обязанность уплатить пошлину. Посредством такого рода установлений крепнущая государственная власть стремилась защитить свои интересы.

Многие исследователи справедливо видели здесь суд братчины, хорошо известный по Псковской судной грамоте: «Все споры и драки на пиру, в братчинах, разбирались обществом; все такие пиры всегда на Руси имели особые привилегии». В условиях усиливающегося государственного начала такие суды все меньше имели публично­правовое значение, переходя в сферу частноправовых отношений.

В Уставной грамоте Двинской земле определяются ситуации, в которых частноправовое разрешение споров рассматривается государственной властью как преступление, поскольку нарушает ее фискальные интересы. Новое преступное деяние именуется самосудом и наказывается штрафом в размере четырех рублей. «А самосуда четыре рубли; а самосуд то: кто, изымав татя с поличным, да отпустит, а собе посул возмет, а наместники доведаются по заповеди, ино то самосуд; а опрочь того самосуда нет».

П. Н. Мрочек-Дроздовский рассматривал эту статью как первую в разделе Грамоты, посвященном процессуальным правоотношениям. Однако более логичным будет трактовать ее как заключительную статью первого раздела, определявшего преступления и меры юридической ответственности. Именно так расценивали самосуд большинство исследователей.

Сам термин, используемый Грамотой в данном случае («самосуд»), указывает на незаконный характер разрешения конфликтной ситуации, осуществляемого лицом, которое не уполномочено на это. Процесс перераспределения судебных полномочий от общественных вечевых структур в пользу государственных судебных органов, соподчиненных с княжеской властью, еще далек от своего завершения, поэтому в Грамоте подчеркивается, что понятие самосуда не следует распространять на другие случаи частноправового разрешения спорных ситуаций.

Поскольку в Двинской уставной грамоте продолжает использоваться частноправовой порядок разрешения споров, в систему мер юридической ответственности, применявшихся по этой Грамоте, следует включить возмещение ущерба.

Об организации суда. Во главе административно-судебного аппарата Двинской земли стоял наместник, назначаемый из Москвы. Уже в первых строках Грамоты было определено, что при выборе кандидатуры равными правами пользуются московские и двинские бояре: «Коли кого пожалую своих бояр, пошлю наместником к ним в Двинскую землю, или кого пожалую наместничеством из двинских бояр...». При этом важно иметь в виду, что сам термин «Двинская земля» означал систему территориальных городских и сельских общин, «местный самоуправляющийся мир». Поэтому наместник не являлся абсолютным правителем, в реализации своих судебных функций он был ограничен не только Грамотой, но и этим «самоуправляющимся миром».

В прежних отношениях Двинской земли с Новгородом такой же внешней силой, как московский наместник, являлся двинский посадник, как правило, назначавшийся из новгородских бояр (возможно, также посадники могли назначаться Новгородом из числа двинских бояр). В конце XIV в. согласно Двинской уставной грамоте

административным центром уже являлся Орлец, однако в течение длительного времени при новгородском владычестве эту функцию исполняли Колмогоры. По крайней мере в грамоте XIV в., обращенной к двинскому посаднику, его местоположение определяется именно так: «От Великого Князя от Ивана, от посадника Данила, от тысяцкого Аврама и от всего Новагорода к Двинскому посаднику на Колмогоры, и к бояром Двиньским», а в другой Грамоте середины XV в. двинские посадники именуются «колмогорские». Во время подавления двинского восстания новгородские войска разрушили Орлец и административный центр Двинской земли вновь был перенесен в Колмогоры.

При осуществлении своих функций наместник собирал в свою пользу определенные пошлины. С каждого решенного судебного дела наместник получал сумму, равную половине стоимости иска (ст. 7):

«А кого утяжут в рубле, и наместником вины полтина; а того боле или менши, ино по тому ж».

В условиях распространения письменного судопроизводства большое значение получали документы, подтверждающие решение суда. Выдаваемые судом грамоты требовали обязательного скрепления печатью, от каждой грамоты наместник получал три белки («...а от печати наместником по три белки»).

Существовавший при посадниках административно-судебный аппарат сохранялся, переходя теперь в подчинение московскому наместнику. Функции судебных приставов исполняли дворяне, на которых возлагался вызов ответчиков в суд и наложение на них оков. В двинских грамотах периода зависимости от Новгорода также упоминались дворяне, которые состояли при посадниках и осуществляли те же функции, что и позднее по Уставной грамоте.

В ст. 8 Двинской уставной грамоты подробно определяются пошлины, поступавшие в пользу дворян за осуществление ими функций по вызову ответчика в суд. Размер пошлины зависел от расстояния: в самом Орлеце этот сбор назывался «хоженое» и оценивался в одну белку, по Двинской земле эта пошлина уже называлась «езд» и варьировалась от двух до тридцати бел При этом в случае необходимости выезда

должностных лиц для проведения следственных действий сумма «езда» увеличивалась вдвое («А на правду вдвое»).

На дворян также возлагались полномочия по заключению «в железа», по временному ограничению свободы в тех случаях, когда ответчик или подозреваемый не могли найти поручителей. Сковывание существенно ограничивало лицо в возможностях изыскать средства для защиты, согласно договорам Новгорода с немецкими городами XII— XIII вв. последовательно запрещается принудительное задержание иноземца: «Немчина не сажати в погреб Новегороде, ни новгородца в Немцех, не емати свое у виновата». Судебная пошлина за наложение оков составляла четыре белки и называлась «железное».

Опору административно-судебного аппарата составляли дьяки, занимавшиеся делопроизводством. За составление судной грамоты дьяки получали пошлину в размере двух белок («А дьяком от писма от судные грамоты две белки»).

Наместничий административно-судебный аппарат должен был взаимодействовать с исполнительными органами самоуправляющихся сельских и городских общин. К их числу следует относить сотского, подвойских и старост, нередко упоминаемых в двинских частноправовых грамотах.

Партикуляризм средневекового права нашел свое выражение и в Двинской уставной грамоте, оговорившей судебный иммунитет для купцов, отправлявшихся торговать в Великий Устюг, Вологду, Кострому: «А на Устюзе, и на Вологде, и на Костроме их (двинских гостей. — Ю. О.) не судят, ни на поруки их не дают ни в чем; а учинится татба от двинских людей с поличным, ине поставят их с поличным передо мною, перед великим князем, и яз сам тому учиню исправу; а чего кто имет искати на них, ине учинят им срок перед моих наместников перед двинских, ине учинят управу им на Двине».

Хотя в Двинской уставной грамоте об этом не говорится, но следует полагать, что купеческие корпорации двинских купцов, как и новгородских, обладали правом суда над своими членами по определенным делам.

Согласно Двинской уставной грамоте, дело возбуждалось по инициативе истца (или потерпевшего), обращавшегося к княжескому наместнику. Вызов ответчика в суд осуществлялся через должностных лиц, представлявших и княжескую администрацию (дворянина), и земщину (подвойского): «А кто на кого челом бьет, дворяне и подвоиские позовут к суду, а он не станет у суда, и на того наместници дадут грамоту правую бессудную; а кто будет не тутошней человек, ине его дадут на поруце».

Окончание рассмотренной статьи может трактоваться различным образом. И. Д. Беляев считал, что порука давала отсрочку ответчику, проживавшему вдали от наместничьего города: «Если ответчик жил далеко от наместничьего города, то мог не являться немедленно, а только предоставлял поручителей в том, что он явится в суд в известный срок». Другая точка зрения предполагает, что порука предоставляется с целью обеспечить передачу дела ответчика тому судебному органу, которому он подсуден: «Если ответчик не проживал в Двинской земле и в силу этого не был подсуден местному суду, наместник (или другое лицо, выступающее в роли судьи) может отдавать его на поруки до рассмотрения дела судьей, имеющим на то полномочия».

Выражение «не тутошней человек», конечно, обозначает человека, имеющего место жительства за пределами Двинской земли, который может в случае предъявления ему претензий покинуть ее пределы и тем самым избежать ответственности. Вероятнее всего, поручительство является здесь именно гарантией «нетутошнего человека» в суд для рассмотрения претензий к нему. Если не находилось желающих дать поручительство за ответчика, к нему применялось другое средство обеспечения явки в суд — «заковывание в железа», заключение как процессуальная мера. Грамота специально оговаривает, что одно средство обеспечения заменяет другое (ст. 8): «А черес поруку не ковати». О том, что сковывание применяется (конечно же, судом) в тех случаях, когда нет поруки, говорится и в более ранних источниках права, например в договоре Смоленска с Ригою и Готским берегом XIII в.: «Аще Русьскыи гость в Ризе, или на Готьскомь березе извинится, никакоже его всадити в дыбу. Оже

будеть порука по нь, то дати на поруку; не будет ли порукы [по нь], то лзе и в железа всадити».

В случае неявки ответчика в назначенный срок наместник выдавал истцу так называемую правую бессудную грамоту, согласно которой истец признавался правым, а ответчик — виновным. Бессудные грамоты нередко упоминались в двинских частноправовых актах.

Раскрыть особенности судопроизводства в Двинской земле помогает обращение к сохранившимся правоприменительным актам по конкретным делам. Некоторые двинские грамоты сохранили подробный формуляр правой грамоты, их сличение показывает его устойчивость и наличие определенного порядка судебного разбирательства.

В грамотах, оформлявших решение суда, обязательно упоминался факт вызова ответчика в суд, при этом указывалось на имена дворян, осуществлявших этот вызов: «Се позва Левонтии Зачепин Савка и всих княжостровьчов на суд дворянином Матуто и Марынком», «Се позва Уласке Тупичин Вячеслава и всих княжьостровчев на суд дворяны Степанком и Иванком». Показательно, что в большинстве случаев вызов на суд выполнялся не одним дворянином, а двумя, хотя в некоторых случаях говорится об одном дворянине.

Вызов в суд тоже оформлялся специальной грамотой — так называемой позовницей. В одной из двинских мировых стороны, решившие отказаться от решения своего спора через суд, специально оговаривают, что позовница должна быть уничтожена: «А чо Стегачь вывезл позывницу на Григорья о той земле, а та позовница Стегачю подрати».

Собственно судебное разбирательство начиналось с оглашения претензий истца и его требования справедливого суда: «А ркя тако Левонтии: взяти у вас сорок кунеи да тысячя белке, а в то мися доспело рублев на пятьдесят убытка; станите на суд, суд ми с вами». В другой грамоте эта часть тоже присутствует: «А ркя так: кладете на мене розруб а яз у вас не живу».

Момент явки ответчика в суд обязательно фиксируется в обеих грамотах, поскольку при отсутствии этого факта, как уже отмечалось, суд признавал правоту истца и выдавал бессудную грамоту: «И Завке ста на суде и вси княжоостровьчи», «И Вячеслав и вси княжьостровчи сташа на суде...».

После фиксации факта явки ответчика суд переходил к заслушиванию возражений ответчика: «И посадники спросиша у Савка и у всихъ княжоостровчов: виноваты ль есте тым Левонтию?». После заслушивания возражений ответчика посадники обращались к истцу, предлагая ему высказать свои пояснения в связи со сказанным ответчиком: «И посадники вспросиша Уласка: жил ли еси на Княжеострове, давал ли еси с княжьостровци розруб?». Выслушав объяснения истца, суд определялся с решением, которое озвучивалось и оформлялось в виде судной правой грамоты: «И посадники, обыскав судом, Вячеслава и всих княжьостровчев оправиша, а Уласка обиниша и даша Вячеславу ивсем княжьостровчем грамоту судную правую: потя - неть Уласке с княжьостровци в старину, как отец его тянул...».

Решение суда носило окончательный характер и не подлежало пересмотру, что выражалось словами «а потом тяжа не надобе».

Из судебных процедур, известных по Русской Правде, в Двинской грамоте упоминается свод. Процедура свода применяется согласно ст. 5 по делам о кражах: «А кто у кого что познает татебное, и он с себя сведет до десяти изводов, нолны до чеклово татя...». Опознавший свою вещь хозяин должен был идти по сводам до так называемого чеклого татя (т.е. настоящего вора). В этой же статье оговаривалось, что наместник и его дворяне не могут взять никаких пошлин с этой процедуры. Это делалось для того, чтобы «наместники и их служители (дворяне) своими требованиями не нарушали прав общины относительно свода, который исстари признавался делом общинным, не подлежащим ведению внешней власти и ее представителей».

В Белозерской уставной грамоте 1488 г. преимущественное внимание уделяется вопросам регламентации наместничьего корма и ограничения его аппарата. С первых же статей определяются пошлины, положенные наместнику: 1) въезжее

(уплачивалась по прибытию наместника, размер этой пошлины не регламентировался — «что хто принесет, то им взяти»); 2) регулярные пошлины на Рождество и Петров день; 3) явочная пошлина с купцов; 4) основная судебная пошлина (с суммы иска, от рубля — одна гривна, но в случае судебного поединка — полная сумма иска); 4) выводная (с родителей при выдаче дочери замуж) и др.

В тех же статьях, которые определяли наместничий корм, указывались размеры пошлин, уплачиваемых в пользу должностных лиц, находящихся в аппарате наместника, — тиунов и доводчиков. Для того чтобы содержание искусственно раздутого штата должностных лиц не ложилось тяжелым бременем на плечи местного населения, Белозерская уставная грамота регламентировала их количество : два тиуна и десять доводчиков.

П. Н. Мрочек-Дроздовский отмечал, что подробное определение доходов, которые взимали наместник и должностные лица его аппарата, служило интересам не только господствующего класса, но и всего населения, поскольку регламентация пошлин предотвращала их чрезмерное взимание.

Поскольку доводчиков обыкновенно отправляли в деревни и села для обследования дела на месте, Грамота специально оговаривала запрещение доводчикам задерживаться в одном месте, чтобы не обременять постоем хозяев: «А где доводчик ночует, туто ему не обедати, а где обедаеть, тоуто ему не ночевати». Решительному запрету подвергались и попытки наместничьих людей являться незваными на общественные пиры (ст. 20): «А тиуном и наместничьим людем на пир и на братчиноу незваным не ходити...».

Важным ограничением возможного лихоимства наместничьего аппарата являлось требование Грамоты, чтобы наместники, их тиуны и доводчики не сами собирали эти поборы, а получали их от сотских: «А побора в стану и [доводчику] не брати, имати им свои побор у соцкого в городе». Такое же ограничение вводилось не только для кормов доводчиков и тиунов, но и для наместничьего корма, который в город должны были доставлять сотские (ст. 6 Грамоты).

Однако наиболее существенным ограничением наместничьего суда следует признать требование Грамоты об обязательном участии в нем выборных от общества — сотского и «добрых людей» (ст. 19): «А наместником нашим и их тиуном без сотцково и без добрых людей и не судити суд».

Определив все ограничения, налагаемые на наместника и его людей, Грамота указывает и на способ призвать наместника к ответственности в случае неисполнения ее положений — обратиться к суду великого князя (ст. 23).

Система преступлений и наказаний по Белозерской уставной грамоте ушла от уголовно-правовой системы Русской Правды еще дальше, чем Двинская уставная грамота. Если последняя вслед за Русской Правдой на первое место ставила определение ответственности за убийство, то Белозерская уставная грамота (ст. 10) — преступные деяния, борьба с которыми проходила красной нитью сквозь все последующее московское законодательство XVI в.: татьба, разбой, душегубство.

Институт дикой виры получает дальнейшее развитие — великокняжеская власть возлагает ответственность за оставшееся нераскрытым убийство на ту общину, на территории которой оно произошло (ст. 14). Штраф в отличие от Двинской уставной грамоты составляет четыре рубля. В этой же статье вместо термина «вира» появляется термин «вина»: «...ино вины четыре рубли заплатят горожаня». П. Н. Мрочек- Дроздовский видел в особенностях употребления терминов «вина» и «продажа» в Белозерской уставной грамоте свидетельство ослабления связи законодательства с Русской Правдой. Утрата этими терминами их прежних значений проявляется не только в искажении написания, но и в употреблении обоих терминов как равнозначных (ст. 14): «А кого у них в лесе дерево заразит, или дерева убиется, или зверь съест, или хто в воду утонет... ино в том вины и продажи нет».

Подобно Двинской Белозерская уставная грамота определяет относительно новый состав преступного деяния — самосуд. Об усилении государственной власти говорит статья о самосуде, которая значительно лучше разработана, в ней дано подробное определение самосуда: «А самосуд то: хто поймает татя с поличным да отпустит его

прочь, а наместником и тиуном не явя, а его в том уличят, ино то самосуд; а опричь того самосуда нет». Наказание за самосуд составляет штраф в размере двух рублей. Процедура отыскания недобросовестного владельца имеет те же основы, что и в Двинской уставной грамоте, и в Русской Правде. При обнаружении краденой вещи ее владелец должен оправдывать себя посредством процедуры свода, вплоть до «десятого своду» или до «чеклого вора» (ст. 12).

Много нового вводит Белозерская уставная грамота в систему доказательств, известных русскому праву. В ней дается подробное определение поличного, которое в дальнейшем использовалось в других законодательных актах: «А поличное то, что выимут из клети из-за замка; а найдут что в дворе или в пустой хоромине, а не за замком, ино то не поличное».

Применительно к доказательствам из числа разновидностей суда Божьего Белозерская уставная грамота отражает тенденцию к ограничению применения судебных поединков, предлагая сторонам уплатить незначительную судебную пошлину в случае отказа от поля и существенно увеличивая ее, если дело все же разрешается на поединке (ст. 9).

Таким образом, Двинская и Белозерская уставные грамоты являются яркими памятниками переходной эпохи — от обычно-правовой традиции Русской Правды к установленным государственной властью нормам московских судебников. В них, с одной стороны, все еще присутствуют виры, разделение побоев и ран на синяки и кровавые раны, характерные для Русской Правды процессуальные процедуры; с другой стороны, появляются нехарактерные для предыдущего этапа становления древнерусского права членовредительные наказания, смертная казнь, ограничение самосуда. Ответственность за порчу межей выстраивается соответственно логике Судебника Ивана III, а не логике Русской Правды.