1.1. Правовые основы функционирования

Жандармерия впервые появилась в качестве военной полиции, выделяясь из драгунских полков с 1815 г. В 1817 г. первые сибирские жандармские команды появились в Иркутске, Томске и Тобольске.

Однако стоит отметить, что не все офицеры Корпуса обладали полицейскими полномочиями: только губернские штаб-офицеры и главы создаваемых жандармских округов^[40]. В Сибири таковой был учрежден только в 1833 г. с центром в Тобольске, закреплённый в «Положении о Корпусе

жандармов» 1836 г. Жандармские команды практически не отличались от частей армии, их порядок пополнения производился рекрутами.

Реформы 1860-х гг. и начавшиеся покушения на чиновников и монарха значительно повлияли на методы работы политической полиции и структуру Корпуса жандармов. Судебная реформа не учитывала политическую полицию в процессе преследования «государственных преступлений». Было оформлено создание судебных палат и окружных судов вне системы исполнительной власти, вводились институты суда присяжных, мировых судей и судебных следователей.

Покушение Д.В. Каракозова на Александра II в 1866 г. заставило принять меры не только по усилению личной охраны императора. Указом от 5 мая 1866 г. были отредактированы статьи «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 г., которые усилили ответственность за «политические преступления». В том же году был создан первый орган политического розыска - столичное охранное отделение (1866 г.) ^[41]. В 1867 г. вышло новое «Положение о Корпусе жандармов», реорганизовавшее структурную организацию политической полиции^[42]. Жандармские округи упразднялись повсеместно, кроме Польши, Кавказа и Сибири. Вместо канцелярии губернского штаб- офицера и жандармской команды вводилась другая штатная единица, - губернское жандармское управление (ГЖУ). Сохранялось двойное соподчинение: III отделению по оперативной и розыскной аспектам деятельности, Военному министерству - по строевой. Таким образом, за

исключением промежуточного звена, - управления Сибирского жандармского округа (СЖО), - ЕГЖУ не имело каких-либо отличий от аналогичных структур.

«Положение...» 1867 г. регламентировало наименование штатных

единиц, их права и обязанности. Возглавлял ГЖУ начальник на правах командира армейского полка, формально назначаемый шефом (с 1914 г. - главноначальствующим) ОКЖ, хотя фактически всем управлением и решениями о ГЖУ весь исследуемый период занимался командир и штаб Корпуса жандармов (с 1875 г. - Отдельного корпуса жандармов, ОКЖ) ^[43]. ГЖУ, как и до реформ 1867 г., были выведены из-под непосредственного контроля региональной власти.

Формулировка документа, присваивавшая начальнику ГЖУ права командира полка, ставила последнего в зависимость от военного законодательства. Права в хозяйственных и строевых вопросах определялось «Положением об управлении хозяйством в отдельных частях войск», которое в рассматриваемый период несколько редакций. В любое время начальник управления имел право проверки всего хозяйственно-бухгалтерского делопроизводства своего подразделения. В 1887-1897 гг. такие проверки предписывалось проводить не менее двух раз в год (ст. 4 «Положения.» ред. 1887 г.), в 1897-1917 гг. - по мере возможности с условием, чтобы к концу календарного года был проверен весь комплекс документов (ст. 4 «Положения.» 1897 г.). Дважды в год начальник ГЖУ проверял правильность снабжения. Путем устного опроса нижних чинов проводилась проверка

44 довольствия, так как он являлся ответственным^[44].

Передача хозяйства новому начальнику его предшественником производилось в момент прибытия вновь назначенного чина. По результатам проверки составлялся протокол и объявлялся в приказе по управлению (в 1887-

1902 гг.)^[45]. С 1902 г. процесс передачи хозяйственных полномочий усложнился: были введены «Временные правила о проверке книг и имущества в отдельных частях пехоты и кавалерии, при назначении командиров этих частей на новые должности» (приказ по Военному ведомству № 327 от 1902 г.)^[46]. Согласно «Временным правилам...» 1902 г. в день получения приказа о смене начальника управления из офицерского состава предполагалось создать комиссию сроком функционирования не более 1 мес. В отдаленных местностях (Кавказ, Туркестан, Сибирь и Дальний Восток) прежний начальник ГЖУ, не ожидая приемника, отправлялся на новое место службы. Это приводило к тому, что передача могла производиться заочно. Новый начальник заново проводил проверку, объявляя результаты в приказе по подразделению.

О полицейских полномочиях «Положение» 1867 г. дало расплывчатую формулировку - «только наблюдение», при содействии полиции в случае необходимости (§ 25).

«Правила.» 1871 г. были включены в «Устав.» 1864 г., что значительно скорректировало процедуру производства дознания и следствия по «гос. преступлениям». Однако данный документ не был распространён на сибирские регионы, что оставляло за ГЖУ только пассивные «наблюдательные» и иные вспомогательные (неосновные) функции. Данный акт имел ключевое значение в истории становления органов политической полиции поздней империи. Во-первых, III отделение и Корпус жандармов включались в официальные бюрократические процедуры репрессий

«политических преступников», что противоречило первоначальному проекту гр. А.Х. Бенкендорфа, первого шефа жандармов. Во-вторых, особенность и важность «гос. преступлений» такова, что полиция встала перед необходимостью раскрывать их до самого факта преступления (тогда как уголовный розыск работал только по факту преступления после его совершения). В противном случае, существование специальных служб в данной отрасли неэффективно (когда стоит цель охрана существующего социально­политического режима). Однако закон написан в том духе, когда жандармское расследование должно было поставлять судебному органу доказательства вины подозреваемого после факта совершения преступления. Это противоречие повлияло на нормотворчество поздней империи в данной отрасли.

С данного акта законодательство в области «государственных преступлений» пошло по пути усиления репрессивных механизмов, в том числе Корпуса жандармов. Данный процесс получил наименование «судебная контрреформа»^[49]. Закон «О наказаниях за составление противозаконных сообществ и участия в оных» (от 4 июня 1874 г.) разрешал жандармерии в процессе производства дознания о запрещенных объединений заключать под стражу обвиняемых и в том случае, «когда им по закону не грозит лишение всех прав состояния или всех особых прав и преимуществ, если означенная мера представляется необходимой для предупреждения и сношений обвиняемых между собой или сокрытия следов преступления»^[50].

В 1878 г. вышло решение кассационного департамента Сената об определении статуса арестованных. Разъяснялось, что это лица, содержавшиеся в специальных для того местах заключения «по постановлению судебной власти или замещающей оную в определенных, указанных в законе случаях, полиции». Таким образом, был санкционирован обход «Судебных уставов» адм. механизмами. Данное разъяснение сохраняло актуальность вплоть до

революции 1917 г.^[51]. Вслед за этим были утверждены «Правила об арестах подозреваемых в политических преступлениях» (сент. 1878 г.), которые регламентировали порядок процедуру для жандармерии и прокуратуры^[52]. К концу 1870-х гг. расширилась практика высылки в отдалённые губернии европейской части империи и в Сибирь. Появилась идея о концентрации данной категории лиц в определенных регионах империи, главным образом, в Сибири.^[53] Высочайшее повеление от 24 мая 1878 г., на основании доклада управляющего III отделением, определяло высылку для лиц, уличенных в антиправительственной пропаганде, в Восточносибирское генерал- губернаторство, куда входила Енисейская губерния.^[54]

Передача гражданских лиц военной юстиции по стала следствием успешного покушения на шефа жандармов Н. В. Мезенцова (4 авг. 1878 г.). Императорский указ Сенату от 9 авг. 1878 г. предписывал передавать дела о «гос. преступлениях» и против должностных лиц военному суду, если они сопровождались сопротивлением властям, нападением на войска и полицию, убийством (или покушением на него) и поджогом. В таком случае виновные приговаривались к наказанию по ст. 279 «Воинского устава о наказаниях»^[55]. В приложенном к указу повелении на основании доклада министра юстиции, оговаривалось, что административным арестом могли пользоваться полицейские и офицеры ОКЖ, сохранялся прокурорский надзор. Данный указ был не актуален там, где «Судебные уставы» ещё не были введены в действие^[56].

Еще более усилилась власть генерал-губернаторов после высочайшего повеления от 8 авг. 1879 г. Помимо прочего, генерал-губернатору было дано право в «очевидных» случаях предавать гражданское лицо без

предварительного следствия на основании дознания. Он же приводил приговор в исполнение в ускоренном порядке без обращения в кассационный орган.

С 27 апр. 1879 г. предписывалось каждое дознание о «гос. преступлении» направлять генерал-губернатору для того, чтобы он определил направление дела (в гражданскую или военную юстицию). К 1880 г. (указ от 5 апр. 1879 г.) сформировались военно-полицейские чрезвычайные органы в провинциях, - временные генерал-губернаторства (Санкт-Петербург, Харьков, Одесса), а также расширились права учрежденных ранее генерал-губернаторов (Москва, Киев, Варшава). Им давался полный контроль над военно-полицейским аппаратом местности, право административной высылки, передачи дел из гражданской юстиции в военные суды, приостановления или закрытия периодических изданий^[57]. В отдельном разъяснении указывалось, что генерал- губернатору представлялись дознания, произведенные в рамках «Правил.» 1871 г. прокурорами судебных палат. Эти дела могли быть возвращены назад, либо направлять в установленном законом порядке^[58].

Такие полномочия были только у ряда временных генерал-губернаторов. У постоянных руководителей региона восточных окраин таковых не имелось. Предание суду ссыльных и каторжных было в силах сибирских генерал- губернаторов, но лишь на основании специального именного императорского указа, который давался при назначении чиновника. Такая диспропорция объяснялась тем, что политической активности население Сибири практически не проявляло, а уроженцев данного края из лиц, которые были фигурантами громких дел, по данным полиции, было 13 из более чем 1 тыс. человек^[59]. Инициатива приравнивания полномочий временных и постоянных генерал- губернаторов в сфере карательных полномочий исходила из Военного министерства. В янв. 1880 г. руководитель Главного военно-судного управления обратился в Министерство юстиции с предложением наделить Д. Г.

Анучина силой указа 5 апр. 1879 г., которому вверялась Вост. Сибирь. Однако МВД и Министерство юстиции согласились только на применение пункта 4 данного акта, который давал право предавать гражданских лиц военному суду, утверждая приговоры. Однако единого закона не было принято, сохранялся принцип индивидуального наделения полномочиями при каждом конкретном назначении вплоть до 1917 г.^[60].

Относительно ОКЖ и полиции вышел другой важный акт, который действовал до 1908 г., - утверждённое имп. Александром II положение Комитета министров «О правилах употребления полицейскими и жандармскими чинами в дело оружия» от 10 окт. 1879 г.^[61]. Согласно документу, жандарм или полицейский вне зависимости от чина мог употреблять табельное оружие, как в составе команды, так и вне неё против нападавших (или нападающего), бежавшего арестанта, толпы для восстановления порядка (после троекратного предупреждения). Это дало возможность жандармским чинам более свободно действовать в экстраординарных ситуациях. Создание единого акта для правоохранительных органов и политической полиции, таким образом, уточняли статус ГЖУ, которое хотя и было формально воинской единицей, но в вопросах подавления волнений не регулировалось военным законодательством.

Ряд убийств чиновников высшего ранга, попыток покушений на Александра II и взрыв в Зимнем дворце (5 февр. 1880 г.) показали существование в России не только социально-политического кризиса, но и упадок полицейской системы. Через несколько дней после покушения, Александр II издает указ о создании Верховной распорядительной комиссии (ВРК) во главе с генералом М. Т. Лорис-Меликовым. Председателю ВРК давались широкие полномочия: подчинение столичного градоначальства, право окончательного решения по «гос. преступлениям», управления государственными гражданскими и военными службами. В числе подчиненных ведомств оказывается III отделение (3 марта 1880 г., публикация указа 4 марта

1881 г.) и ОКЖ (4 марта 1880 г., публикация указа 14 марта 1880 г.)^[62]. Никаких резких кадровых изменений Корпус не ощутил ни в столице, ни в провинции. III отделение выпустило распоряжение (№ 2183, от 14 марта 1880 г.) со ссылкой на М. Т. Лорис-Меликова, о том, что, не смотря на «временное подчинение» ВРК, жандармские офицеры должны работать в старом режиме^[63].

М. Т. Лорис-Меликов стремился к объединению всей полиции империи. В докладе Александру II он ставил в заслугу ВРК координацию всех видов полиции, ускорение расследований по «государственным преступлениям», выработку ряда реформ в этой области^[64]. В период работы Комиссии поступали различные проекты и предложения о переустройстве работы полиции: только за февр. - март 1880 г. не менее 127 единиц, обращенных, прежде всего, к председателю^[65]. Так, одесский генерал-губернатор Э. И. Тотлебен в своей записке председателю ВРК (11 февр. 1880 г.) подвергал резкой критике практику реализации законов 1871 и 1878 гг. Он предлагал отнять производство дознаний у ОКЖ и создать особые следственные комиссии при каждом генерал-губернаторе со своим аппаратом следователей. Кроме того, следственные действия комиссий, по проекту, приравнивались к окончательным судебным следствиям^[66].

То, что М. Т. Лорис-Меликов не намеривался упразднять ОКЖ, свидетельствует его поддержка иного проекта. Ранее, 3 нояб. 1879 г. министр юстиции подписал предложение на имя главного начальника III отделения о распространении «Правил.» 1871 г. на Сибирь, Уральскую и Тургайскую обл. и прибалтийские губ.^[67]. Но из-за создания ВРК, проект был повторно направлен М. Т. Лорис-Меликову, который внёс принципиальные поправки (Приложение

1). Им была заложена правовая конструкция, предопределившая на весь дальнейший период функционирование органов ОКЖ в Сибири: предоставление обширных полномочий генерал-губернатору как промежуточному институту и делегирование полиции прав дознавателя.

Для предотвращения служебных конфликтов прокуратуры и офицеров ОКЖ была учреждена специальная комиссия при министре юстиции (июнь 1878 г.). В нее вошли представители МВД и III отделения^[68]. В Сибири же таковые полномочия передавались соответствующему генерал-губернатору^[69]. Нераспространение судебной реформы 1864 г. на окраины и сохранение прокуратуры в системе исполнительной власти способствовали данной ситуации. Кроме того, по предложению министра внутренних дел восточносибирский генерал-губернатор повелением от 21 марта 1880 г. наделялся полномочиями по указу 5 мая 1879 г. в вопросах высылки.

III отделение было ликвидировано одновременно с ВРК, а ОКЖ был передан в учрежденный Департамент государственной полиции МВД (ДГП МВД, 24 июля 1880 г.) с сохранением соподчинённости Военному

министерству. Таким образом, жандармерия из службы, подчиненной коронному ведомству, стала органом отраслевого министерства. Офицерам было запрещено напрямую соотноситься с Департаментом, их обязали подавать отчёты губернаторам,^[70] что было дальнейшим шагом к централизации местной полицейской структуры. В Варшаве и Москве появились новые охранные отделения, занимавшиеся только политическим розыском. Об этом периоде писал в своем дневнике военный министр Д. А. Милютин в 1880 г.: «Никогда еще было предоставлено безграничного произвола администрации и полиции»^[71]. Дальнейший ход полицейской реформы был скорректирован

убийством Александра II (1 марта 1881 г.). Отставка М. Т. Лорис-Меликова не вернула прежней организационной структуры политической полиции. Его приемник, гр. А. П. Игнатьев, был сторонником разветвленной схемы полиции⁷². Поэтому реформа политического сыска пошла по пути укрепления центрального ведомства, и лишь после этого - органов в регионах. Формирование управляющей структуры, Департамента полиции МВД (ДП МВД), завершилось к 1883 г. присоединением к ДГП Департамента исправительной полиции и Судебного отдела МВД (1880 г. и 1883 г.)⁷³.

ОКЖ относился к полиции военизированного образца, а не военной полиции. Влияние МВД на его функционирование было сильнее, чем Военного министерства. В своей деятельности по политическому сыску ГЖУ к 1911 г. руководствовались 478 распорядительными документами. Из них штабу ОКЖ принадлежало только 24, ещё 1 единица - председателю Совета министров и 7 - III отделению. ДП МВД почти полностью заменил все действовавшие распоряжения императорской канцелярии, оставив от предшествовавшего ведомства лишь незначительные делопроизводственные указания (Рисунок 1)⁷⁴.

Р и с у н о к 1 - Распределение распорядительных документов в отношении

ГЖУ по периодам принятия, 1911 г.

⁷² Зайончковский П. А. Кризис самодержавия. С. 397.

⁷³ Там же. С. 245.

⁷⁴ Хронологический указатель циркуляров [1911 г.] // ГМПИР. Ф. 2. Инв. № 45798.

Вторым по важности нормативно-правовым актом, которым подразделения ОКЖ активно пользовались, было «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 авг. 1881 г.^[72]. Оно было разработано в созданной в мае 1881 г. особой комиссии при МВД. В июне 1881 г. уже были разработаны критерии введения исключительных мероприятий^[73]. Фактически, в документ были сведены все существовавшие законы и ведомственные распоряжения, изданные с середины 1870-х гг. «Положение.» 1881 г. наделило министра внутренних дел полномочиями по объявлению конкретной местности империи на исключительном положении («усиленная» или «чрезвычайная охрана»). Право выносить свои решения об адм. репрессии делегировалось не центральным имперским учреждениям, а региональным чиновникам. В лекциях при штабе ОКЖ по истории революционного движения, цель данного акта М. Т. Будницкий определял курсантам цель «Положения.» 1881 г. как усиление «власти администрации» и «усугубление ответственности частных лиц»^[74].

В 1892 г. были дополнительно были изданы «Правила местностей, объявленных на военном положении», вводившие ещё более жёсткий режим на определенных территориях. Пункты «а» и «б» ст. 15 «Положения.» 1881 г., ст. 12, пункты 1-3 ст. 19 «Правил.» 1892 г. предоставляли возможность издания подзаконных актов («обязательное постановление»). В Вост. Сибири источником подобных документов являлся не губернатор, а генерал- губернатор. Они могли применяться в разных масштабах: от губернии до конкретного населенного пункта.

Роль жандармерии при действии «Положения.» 1881 г. и «Правил.» 1892 г. заметно усиливалась: начальник ГЖУ мог выписать ордер на обыск и арест без согласования с кем-либо, кроме полиции, обязанной содействовать при их проведении. Дознание и следствие сливалось в одну процедуру при

этом, от расследования устранялись институты следствия и прокуратуры. При завершении этих процедур в чрезвычайном порядке, выносилось постановление, передававшееся затем или в губернское совещание или в военно-окружной суд (в зависимости от степени тяжести преступления). В своём разъяснении от 5 сент. 1881 г. (№ 3588, делопроизводство (д-во) 2), МВД указывало, что обыск и арест служил «или средством собрать достаточные данные для возбуждения судебного преследования, обнаружение коего влечет формальное дознание, в порядке закона 19 мая [1871 г.], или средством удостовериться в политической неблагонадежности заподозренного лица и воспрепятствовать ему уклониться от принятия против него каких-либо административно-предупредительных мер»^[75].

Продление административного ареста полностью зависело от генерал- губернатора. В 1901 г. ДП МВД ввёл ограничение региональных властей, которые должны были представлять обоснование продления срока тюремного содержания подозреваемых в МВД^[76]. В 1906 г. были уточнены сроки предварительного задержания и правила продления административного ареста. Указ Сената от 26 июня 1906 г. разъяснил, что срок ареста мог быть продлён в территориях общего законодательства - до семи дней, на «охранном положении» - до 2 недель.

В случае тяжелых «государственных преступлений» (нападение, убийство, избиение чиновников, военных и полиции, поджёг казённых зданий и т.д.), дело выносилось на слушание военно-окружных судов, которые после поправки 1887 г. ст. 18, 19 и 31 «Положения.» 1881 г., стали проводиться за закрытыми дверями.^[77] Слушанье открывало постановление жандармского офицера, производившего дознание с изложением обстоятельств дела и оценкой результатов^[78]. Поскольку суд проводили военные (под председательством либо начальника гарнизона, либо одного из полковых

командиров), то они были не слишком искушены в знаниях политических партий и негативно относились к радикалам. Поэтому на слушаниях всегда присутствовал жандармский офицер, которой мог оказывать влияние на ход процесса (Приложение 2). Утверждение приговоров принадлежало генерал- губернатору или командующему войсками ВО. По воспоминаниям военного юриста, служившего в Прибалтике в нач. ХХ в., генерал-губернатор, как один из ближних командиров судей, защитников и даже дознавателя, имел значительное влияние на ход процесса^[79].

Во время Первой русской революции действовало утверждённое императором положение Совета министров от 19 авг. 1906 г. «Об учреждении военно-полевых судов», которое стало наиболее жестким из всего комплекса законодательства о репрессиях по политическим мотивам в позднеимперский период (утратило силу в 1907 г.)^[80]. Военно-полевые суды действовали на территориях, объявленных на военном положении или «чрезвычайной охране». В Вост. Сибири данное положение формально было введено: в день подписания закона было выпущено постановление иркутского генерал-губернатора^[81].

Отсутствие прямой активации исключительного законодательства не означало, что жандармерия была лишена чрезвычайных административных мер. Раздел IV «Положения.» 1881 г. («Правила для местностей, необъявленных в исключительном положении») предоставляли право производить определенные исключительные процедуры на территории части государства, где действовало общее законодательство (ст. 28). Кроме того, местные начальники полиции и начальник ГЖУ подвергать подозреваемых лиц обыску и административного ареста до одной недели (ст. 29)^[82]. Таким образом, сибирские органы политического сыска попадали под данный акт.

К концу XIX в. практика применения чрезвычайного законодательства стала привычной нормой для исполнительной власти. По инициативе МВД уже

в 1883 г. пришлось внести поправки в ст. 32, уточняя, что к высылке предназначалось лицо, «признаваемое вредным для государственного порядка»^[83]. В 1888 г. гр. Д.А. Толстой писал, что полномочия, предоставлявшиеся «Положением.» 1881 г., понимались столь широко, что региональные чиновники самовольно приостанавливали отдельные законы или использовали этот инструмент не по прямому назначению^[84]. В докладе министра внутренних дел за 1895 г. резюмировалось: «нельзя смотреть на административную высылку, как на временную меру, допускаемую в чрезвычайных случаях но, как на меру, которая по существу своему должна входить в постоянные пределы власти, призванной к охране государственного спокойствия»^[85]. За период 1884-1895 гг. по неполитическим мотивам на основании «Положения.» 1881 г. было выслано чуть менее 50 тыс. человек, главным образом, из столичных и крупных городов^[86].

К нач. ХХ в. «Положение.» 1881 г. местные власти стали расширять за счёт локальных подзаконных актов, которые были нацелены и на решение вопросов неполитического характера. Такие административные решения 90 получили в дальнейшем характеристику «кустарного законодательства»^[87]. Поскольку до 1901 г. в Сибири не было ни одной местности под чрезвычайным положением, то опыта издания подобных актов на данной окраине не имелось. Впервые чрезвычайные полномочия администраторам были даны в 1892-1895 гг., но не по политическим мотивам, а для борьбы с холерной эпидемией, получившей распространения вдоль Московского тракта^[88].

Впервые «Положение.» 1881 г. было введено в Томске в 1901-1904 гг. За это время было выпущено всего четыре постановления, два из которых были отменены во время ревизии МВД всех постановлений, изданных в империи. Общие результаты по стране показали, что большая часть локальных актов не

только не касалась политических вопросов, но и нарушало действовавшее законодательство. Поэтому с 1905 г. предварительно все постановления проходили перед публикацией утверждение в МВД^[89]. Таким образом, из-за того, что к 1905 г. ни «Положение...» 1881 г., ни «Правила...» 1892 г. не были распространены в Иркутском генерал-губернаторстве, учреждения данной категории не проходили через стадию становления и апробации новых методов. К моменту объявления данных актов в Вост. Сибири, МВД провело значительную редакционную работу. Это помогло избежать значительного локального искажения практики применения чрезвычайных законов.

До 1905 г. данная практика в отношении «политических» обвиняемых не была распространена в Вост. Сибири из-за нераспространения чрезвычайного законодательства на регион. Однако, как указывал гр. П.И. Кутайсов, право предания полевому суду каторжан и все категории ссыльных и их соучастников, утверждать приговоры по данной категории дел «в видах ограждения общественного порядка и спокойствия» давалось особым указом с назначением каждого нового генерал-губернатора^[90]. Таким образом, от широкого злоупотребления данными полномочиями в вопросах политической репрессии не существовало иных преград, кроме личной субъективной позиции главы восточносибирского края.

Русско-японская война спровоцировала расширение правовой основы карательных органов. Указами от 13 февр. и 21 июня 1904 г. генерал- губернатору было предоставлено право издания постановлений, а вся Транссибирская ж.д. с уездами, через которые она пролегала, была объявлена на военном положении в 1904 г. (Приложение 3)^[91]. К 1905 г. во всей Вост. Сибири в силе оставалось два. Только одно из них действовало на всей территории генерал-губернаторства, запрещающее сходки и собрания, ношение и хранение оружия, взрывчатки, тростей с тайным клинком, кастетов, кистеней,

кинжалов и финских ножей^[92]. Для восстановления прерванного революционными событиями, забастовками и саботажем сообщения Дальнего Востока и России было объявлено экстерриториальное временное военное генерал-губернаторство на протяжении ж.д. в пределах Сибирского ВО. В зоне отчуждения действовал карательный отряд А. Н. Меллера-Закомельского.

В своем объявлении Красноярску енисейский временный генерал- губернатор заявил, что при подавлении «смуты» и наведении «порядка» будет опираться на армию: «всякий произвол, против кого бы он ни был направлен, будет немедленно прекращаться военной силой»^[93]. Для разоружения населения в мае 1906 г. им было издано постановление, § 11 которого делегировал губернатору и полиции право изымать нелегальное оружие (боевое и охотничье). Предусматривался денежный штраф или арест за неуплату такового. С этого времени в «Енисейских губернских ведомостях» массово печатались сообщения об изъятиях, штрафах и арестах. Начальник ЕГЖУ был подчинён генерал-губернатору и «оказывал содействие в порядке охраны»^[94].

В сер. 1906 г. в связи с аграрным и революционным движениями на положении «усиленной охраны» был объявлен Минусинский уезд (Приложение 3)^[95]. Главным критерием, по которому исполнительная власть судила о силе революционного движения в сельской местности, служили фискальные недоимки с крестьян. По данным местного исправника, до февр. 1907 г. в этом районе вообще не платились подати в казну^[96]. Сдали недоимки и налоги за 1906 г. к янв. 1907 г. практически только инородные управы^[97] Ачинского и Минусинского уездов и периферийные волости. Губернатор видел причину этой ситуации в «недостаточной решительности и настойчивости» полиции и

фискалов. В своем приказе (за 16 янв. 1907 г.) А. Н. Гирс выговаривал крестьянским начальникам и уездным исправникам Енисейского и Минусинского уездов. Он заявил: «Я приведу упорных [не]плательщиков к повиновению закону и для этого не остановлюсь перед самыми суровыми мерами, этого от меня требует долг службы и ответственность перед Царем и Отечеством»^[98]. С 1 февр. 1906 г. МВД разрешило «зачинщиков аграрных беспорядков», выданных сельскими обществами высылать за счет казны на основании ст. 34 «Положения.» 1881 г. В 1909 г. из-за широкого использования общинами высылки вышло распоряжение ДП МВД, уточнявшее категории правонарушений, кравшихся высылкой^[99].

Таким образом, распространение чрезвычайных актов в Енисейской губернии были густонаселённые местности, охваченные революционным движением. Слабозаселенные и удаленные от основной инфраструктуры территории либо мало (Енисейский уезд), либо вообще не участвовали (Туруханский край, Усинский пограничный округ) в антиправительственных акциях.^[100] В вопросе издания локальных актов в чрезвычайном порядке, то иркутский генерал-губернатор значительно активизировался в 1907 г.: было издано 5 постановлений для территорий Енисейской губернии, состоявших на военном положении. Одно поправляло майское постановление 1906 г. о запрете сходок и собраний.^[101] Два других не касались оппозиции^[102].

3 июня 1907 г., в день «столыпинского переворота», иркутский генерал- губернатор подписал распоряжение, основанное на первых трёх пунктах ст. 19 «Правил...» 1892 г., где запрещалось сочинять, публиковать и распространять печатные антиправительственные тексты и изображения, распускать слухи об «общественных бедствиях», чиновниках, армии или отдельных воинских формирований. Санкции за нарушение постановления предполагали

трёхмесячный арест или трехтысячный штраф.^[103] Документ предполагался для территорий, состоящих на «военном положении» и «усиленной охране» (хотя ссылается исключительно на «Правила.» 1892 г.). Ещё в 1905 г. аналогичные распоряжения, изданные ранее в других местностях, МВД признавал «излишними» и дублирующими существовавшее законодательство.

Другим постановлением владельцы недвижимости обязались вести домовые книги. Нормы фиксации фактического пребывания населения в крупных городах Вост. Сибири в дальнейшем лишь ужесточались и детализировались. В 1912 г. были выпущены «Правила об учете населения» для Иркутского, Нижнеудинского, Канского, Красноярского и Ачинского уездов (скорректирован в марте 1914 г.). Данный акт обязывал домовладельцев и гостиницы сообщать в полицию обо всех постояльцах и квартирантах обоего пола с 15 лет, кроме военных и монахов^[104].

ЕГЖУ стало активно пользоваться данным постановлением. В 1911-1915 гг. зав. адресным столом в Красноярске получал 10 р. в мес. от управления, за доставку домовых книг «пикетчику» (сторожу управления) 10 р. в 1911 г. и 17 р. в 1915 г. (в Енисейске - 10 р.)^[105]. Услуги оплачивались по официальной розыскной смете, финансируемой ДП МВД. Когда ДП МВД в 1914 г. хотел упразднить должность сторожа ЕГЖУ, то начальник указал на его настоящую функцию: негласно доставлять паспорта прибывавших в Красноярск из полицейских участков, что делалось по соглашению с губернатором^[106].

После публикации Манифеста 17 окт. 1905 г. правомочность чрезвычайного законодательства была поставлена под сомнение, поскольку противоречила ст. 1 данного документа, где гарантировалась неприкосновенность личности. не отменил практику чрезвычайных законов. Однако отмены чрезвычайных законов не только не произошло, но географические рамки его распространения даже расширились. Так, если к окт.

1905 г. военное положение действовало в 12 местностях, а «чрезвычайная» и «усиленная охрана» в 20 губерниях, то в 1906 г. военное положение охватило 29 регионов, а «охранное» - 40 губерний европейской части империи и всю Сибирь (кроме Якутской и Семипалатинской обл.). К 1907 г. количество местностей увеличилось до 59 административных единиц^[107]. Кроме того, к концу 1905 г. к «Положению.» 1881 г. примыкал 61 актуальный распорядительный документ (циркуляры, распоряжения, разъяснения)^[108].

Включение «Положения.» 1881 г. в «СЗРИ» ред. 1906 г. вызвало шквал критики либеральных правоведов: «Переходные законы должны были составить мост, по которому Россию хотели ввести в новое широкое здание государственности господа кодификаторы подошли тихо и бесшумно подобрали эти обломки [моста] и разместили их по кладовкам и глубоким тайникам Свода законов, где они еле-еле заметны»^[109]. Категорически против чрезвычайных актов были представители разных политических взглядов. Например, В. А. Маклаков считал это «развратом» для администраторов, а сам режим «произволом»^[110], П. Н. Милюков - «беззаконием»^[111]. В. И. Ленин, опираясь на «охранные приемы управления», характеризовал таким образом «форму государственного строя» поздней империи^[112].

Пункт 5 императорского указа от 12 дек. 1904 г. декларировал намерение пересмотреть чрезвычайные законы. Заседание Комитета министров 11 янв. 1905 г., заслушав доклады различных чиновников, пришел к заключению, что назрела необходимость выработать специальной комиссией единые для исполнительной власти меры, которые были бы включены в общее законодательство. Так была образована комиссия под председательством гр.

А.П. Игнатьва, куда вошли представители Сената, Государственного совета и основных министерств^[113]. Однако, за время работы данной комиссии «Положение.» 1881 г. было продлено положением Комитета министров,^[114] а указом Сената к органам, правомочным действовать в рамках «Положения.» 1881 г. были добавлены жандармские полицейские управления железных дорог (ЖПУ ж.д.)^[115].

Комиссия А. П. Игнатьева так и не смогла выработать единого базового закона для всей империи, который смог бы заменить три степени чрезвычайных положений. Единственным достижением стало окончательное приведение в порядок правил издания обязательных постановлений, выявление всего комплекса законодательства в вопросах юридической репрессии. Главной проблемой в практике отправления репрессий были признаны межведомственные противоречия и неудовлетворительное состояние российских полицейских служб. Таким образом, комиссия А. П. Игнатьва перекладывала решение вопроса на «объединённое правительство», - созданный в 1906 г. Совет министров.

Законодательные изменения, вызванные обстоятельствами Первой русской революции значительно не повлияли на правовые основы функционирования ОКЖ как одного из карательных органов, но была вызвана общественная дискуссия, которая ставила под вопрос чрезвычайное законодательство и практику административных репрессий, а также порядок участия жандармерии в дознаниях о «гос. преступлениях». Ст. 87 «Основных государственных законов» давала право издавать отдельные законы в период между созывами Государственной думы, однако их характер носил статус временных, пока профильное министерство не вносило его на утверждения парламентариев. Ст. 88 того же акта сохраняла все принятые ранее законы как для империи, так и для отдельных местностей, если по ним не было сделано

распоряжения об отмене^[116]. Таким образом, несоответствие Манифеста 17 окт. 1905 г. и существовавшего ранее комплекса законодательства было очевидным.

Данная проблема рассматривалось комиссиями I и II Дум, а также межведомственной комиссии под председательством товарища министра внутренних дел А. А. Макарова. Принципиальны различия в трех текстах проектов: упор авторов из комиссии I Думы стоял на усилении судебной власти, которой должно принадлежать монопольное право на пресечение деятельности. Другие комиссии настаивали на «порядке, законом определенном» в вопросах неприкосновенности личности^[117]. При этом следует понимать как широкое толкование дефиниции «закон»: почти всё чрезвычайное законодательство и «Положение о Корпусе жандармов» 1867 г. считалось принятым законным порядком. Вопроса о правовом положении ОКЖ комиссия А. А. Макарова вообще не касалась, не считая «своей компетенцией касаться постановлений и правил, на которых зиждется Корпус жандармов»^[118].

Начиная с заседания 13 мая 1906 г. парламентарии первого созыва регулярно ставили вопрос о ликвидации существующих чрезвычайных законов^[119]. В свою очередь, премьер-министр П.А. Столыпин уподобил правительство и его правовой инструментарий часовому со старым «кремниевым ружьем», которое нельзя «выбросить» в неспокойное время. В марте 1907 г. он же огласил твёрдую решимость в процессе объединения полиции и жандармерии в единую структуру со снятием с последней функции производства дознаний^[120]. В марте 1906 г. было введено только небольшое ограничение: власти не могли выслать лиц, состоящих под дознанием в общем порядке^[121]. После роспуска II Думы вопрос об отмене чрезвычайных законов не ставился так остро и так категорично, как ранее. Октябристский проект III

Думы закона «О неприкосновенности личности» (комиссия И. И. Дмитрюкова) был снят самими же членами комитета^[122].

Однако уже после выборов в IV Думу общественные деятели высказывали негативную оценку установленному после революции режиму. На первых же заседаниях 38 депутатами был возбужден вопрос об «охранном положении». Кадет М. С. Аджемов так ставил проблему: «Вопрос идет об исключительном положении, вопрос идет о тех условиях, в которых живет Россия, вопрос идет о тех условиях, в которых пребывает каждый из нас».^[123]Достаточно эмоциональную речь произнес А.Ф. Керенский. Даже националист М. О. Меньшиков в своей критике крайне правых думских парламентариев писал, что конституция, какая бы она не была, нуждается в соблюдении, а правительственное «беззаконие» нуждается в обуздании: «так, как теперь мы

127

живем, долго жить нельзя»^[124].

В период 1908-1913 гг. продолжал выходить ряд актов, уточнявших лишь детали чрезвычайных законов. В апр. 1909 вышел ц. ДП МВД (№ 104950, д-во 7), указывавший, что лица, назначенные к высылке до момента собственно высылки остаются под арестом (в территориях на военном и «охранном положениях» - до 2 недель, в остальных местностях - до недели)^[125].

В 1908 г. подверглись изменениям правила по употреблению оружия жандармерией и поилицей (распоряжение, объявленное Сенату министром внутренних дел «Об утверждении инструкции об употреблении оружия полицейскими и жандармскими командами» от 23 апр. 1908 г.). Хотя данная мера была прописана для случая «неизбежной необходимости», без предупреждения было разрешено стрелять на толпу или арестантов, которые нападали на команду; в лиц, которые производили противоправные действия в

129 присутствии полиции; в лиц, препятствовавших или уклонявшихся от ареста^[126].

125

126

127

128

129

География распространения чрезвычайного законодательства в Енисейской губ., установленная в годы Первой русской революции, действовала до нач. 1909 г. (Приложение 3). Она соответствовала региональной ситуации революционного движения. Размах покушений и терактов эсеров и анархистов приходится на вторую половину 1906-1907 гг. После вынесения смертного приговора убийцам жандарма Терещенко (конец 1906 г.), красноярская боевая организация ПСР 12 дек. 1906 г. объявила охоту на лиц, причастных к военному суду по данному процессу: губернатора А. Н. Гирса, начальников красноярского гарнизона (возглавлял слушанье) и ЕГЖУ^[127]. Наиболее дерзким преступлением стало убийство 14 фев. 1907 г. гарнизонного начальника полковника Козловского: офицер был убит в светлое время суток на ул. Большой Красноярска двумя выстрелами в упор. Убийцы скрылись с места и так и не были найдены^[128]. Также производилась попытка повторного мятежа по образцу 1905 г., посредством вооружённого нападения на гауптвахту, тюрьму и вокзал ст. Караульная в Красноярске (11 июня 1907 г.). Атаки хотя и были отбиты солдатами, жандармами и полицейскими, но показало то, что в воинских подразделениях часть рядового и обер-офицерского состава сочувствуют (или содействуют) революционерам, почему военное положение посчитали оправданным.

В 1908 г. в Зап. Сибири начался процесс смены статусов территорий, где действовало чрезвычайное законодательство, в Иркутском генерал- губернаторстве сохранялся, кроме в Енисейской губернии, где было продлено положение Минусинского уезда^[129]. Обязательные постановления генерал- губернатора характеризуются регулированием мелких или частных вопросов (штраф газеты, закрытие трактира и т. д.)^[130]. География проявления

оппозиционных настроений в регионе сохранилась та же, но уже в наименьших масштабах, чем в годы Первой русской революции.^[131]

Зимой 1908-1909 гг. впервые исключительные законы были применены к северным территориям губернии. В нояб. 1908 г. в Туруханском крае, произошли события, вошедшие в историю как «Туруханский бунт». Небольшое, по сути, происшествие полностью парализовало местный карательный и управленческий аппарат и заставило обратить на себя внимание более высоких чиновников. 4 янв. 1909 г. Николай II подписал указ об объявлении этой территории на военном положении, а Енисейский уезд - на положении «усиленной охраны» (Приложение 4). Иркутский генерал- губернатор на территории края и соседнего уезда создает временное военное Туруханское генерал-губернаторство, в распоряжение которого выделялись как имевшиеся силы полиции, так и отправленные из Красноярска отряды пехоты, казаков и жандармов. После восстановления порядка общее управление краем было возвращено 29 июля 1909 г., но Енисейский уезд продолжал оставаться на

135

«охранном» положении^[132].

Это происшествие дало импульс выходу новых постановлений иркутского генерал-губернатора: 20 янв. 1909 г. было изъято из ведения мировых судей ст. 61, 63 и 64 «Устава о наказаниях» (отлучка или проживание без документов, самовольное оставление места ссылки и укрывательство беглых). Разрешение дел по этим статьям и наказание делегировалось губернаторам. В марте того же года выходит постановление, по которому владельцы недвижимости и заведений Минусинска и Енисейска (с уездами) обязывались выставлять в ночное время караулы на улицах (отменено в дек. 1909 г.), вести домовые книги и предоставлять их полиции; владельцам оружейных магазинов вести регистрацию продаж^[133].

В 1910 г. для очередного приведения в порядок локальных чрезвычайных подзаконных актов были разослан проект «нормальных обязательных

постановлений» (ц. ДП МВД № 29424, д-во 7). Он не был опубликован, им надлежало руководствоваться негласно, но подобный вид актов должен был

137 согласовываться с этим проектом^[134].

После назначения Н. А. Маклакова министром внутренних дел, а В. Ф. Джунковского - его товарищем и командиром ОКЖ на фоне относительной политической стабилизации российского общества, вновь был поставлен вопрос о перестройке всей полицейской системы вместе с правовым основанием её деятельности. Для этого была создана совместная комиссия МВД и Государственной думы, куда вошли как чиновники, так и некоторые депутаты. Все вопросы, которые касались ОКЖ, встречали наибольшее число конфликтов. Левые парламентарии сделали заявление, что только полное упразднение данного учреждения даст возможность в дальнейшем рассматривать законопроект о полиции^[135]. Главные требования членов Думы сводились к тому, чтобы изъять из ведения ОКЖ дознания в порядке «Судебных уставов».^[136] Значение подобной манипуляции было бы далеко идущим: в местностях, где функционировало «общее управление», ОКЖ превратился в полицейское образование с неясными правами, которое оправдалось только как транспортная полиция. Временный характер чрезвычайных актов означал бы и временность полномочий ОКЖ.

Интересны ответы прокуроров судебных палат на запрос В. Ф. Джунковского о необходимости проведения чинами ОКЖ дознаний в судебном порядке. Прокурор Московской палаты предлагал превратить жандармерию в следственный орган, его казанский коллега высказал мнение, что при отсутствии жандармов в условиях усиления революции хотя бы «в размерах, значительно меньших, чем это было в 1905-1906 гг.» существующие судебные органы не справятся с «групповыми делами» об организациях. Из Вильно пришёл наиболее негативный отзыв на проектируемые изменения:

«предложение об освобождении чинов Отдельного корпуса жандармов от производства дознаний по государственным преступлениям представляется, с моей точки зрения, совершенно неожиданным. Отдельный корпус жандармов, обслуживая в Империи интересы высоко-государственной важности, [всегда] составлял оплот безопасности государства»^[137].

Сам командир ОКЖ по вопросу об адм. полномочиях был достаточно либеральных взглядов. Превалирование в ГЖУ дознаний, выполненных в порядке «Положения...» 1881 г., над судебным аналогом он считал

«следствием неумелого производства [судебного] следствия и желания поскорее сбыть дело с рук»^[138]. Не без влияния В. Ф. Джунковского, сократился срок дознаний в порядке «Положения.» 1881 г. с 3 до 1 мес., продление было возможно только на месяц (ц. МВД от 28 февр. 1913 г. № 82685). В июне 1915 г. им же было подписано распоряжение о том, что «выдворение» (силовое принуждение покинуть определенную территорию) необходимо применять в исключительных случаях, ограничиваясь со стороны полиции указанием о сроках выезда лица, на которого была наложена высылка^[139].

В Енисейской губ. также совершается подвижка в вопросе ослабления чрезвычайных мер. Между главами различных ведомств состоялась переписка по вопросу о снятии военного положения, инициированная иркутским генерал- губернатором ещё в авг. 1909 г. Только что назначенный губернатор Я. Д. Бологовский затруднился дать ответ, а бывший губернатор А. Н. Гирс рекомендовал сделать это в конце года, как и начальник красноярского отделения ЖПУ ж.д.^[140]. Вторая попытка решить этот вопрос была предпринята в янв. 1910 г., когда Степной генерал-губернатор предложил своему иркутскому коллеге совместно возбудить вопрос о замене военного положения «чрезвычайной охраной». Енисейский губернатор согласился с этой мерой, поэтому все его дальнейшие ежемесячные отчёты формировали образ

спокойного региона. Третья попытка дек. 1911 г. и оказывается удачной: в 1912 г. военное положение заменено на «усиленную охрану» (Приложение 5), которое будет продлено в 1913 г.^[141].

Однако с началом Первой мировой войны Совет министров, по инициативе Н.А. Маклакова, объявил все местности империи, не являвшиеся прифронтовой зоной, с сент. 1914 г. на «охранном» положении^[142]. Несколько дней спустя после этого решения объявляется военное положение на линии Транссибирской ж.д. с подчинением ЖПУ ж.д. командующему ВО (Приложение 6)^[143]. Основная масса постановлений первых двух лет войны не касались деятельности ЕГЖУ: они были нацелены на борьбу с продажей алкоголя и охраной коммуникаций. Отсутствие в чрезвычайных актах 1914 г. аспекта политических репрессий отражало краткий период патриотического подъема, который характеризовал начальный период войны. Только в февр. 1915 г. выходит постановление о запрете контактов и содействию населением военнопленных, которые начали к этому времени пребывать в Вост. Сибирь.

Широкие права, предоставленные полицейским и военно­административным органам, придавали крайне субъективный характер принимаемым на их основе решениям. Так, поводом к возбуждению дела служили не объективные признаки виновности, как декларировалось законом, а субъективные подозрения полицейского^[144]. Справедлива оценка «Положения.» 1881 г., как выгодного не лично монарху, а бюрократии, которая под предлогом борьбы с революционным движением могла требовать всё большей степени делегирования властных полномочий^[145].

Формальное упразднение ОКЖ было определено на совещании Временного правительства 4 марта 1917 г. под председательством кн. Г.Е. Львова^[146], хотя фактически ЕГЖУ прекратило функционировать уже 3 марта после ареста всех чинов общественными комитетами.

Таким образом, правовые основы функционирования ЕГЖУ основывались на целом комплексе законов, основы которых были разработаны в конце 1860-х - нач. 1880-х гг. Одной из особенностей российской провинциальной политической полиции являлась её соподчинённость двум ведомствам. Базовый документ, «Положение о Корпусе жандармов» 1867 г. относил подразделения ОКЖ к военным и предписывал опираться на актуальное военное законодательство. Однако в основной деятельности ЕГЖУ руководствовалось законодательными и подзаконными (распорядительными) актами МВД: поправки «Судебных уставов» 1871 г., исключительные законы, правила об употреблении оружия. Наличие в Вост. Сибири генерал- губернаторской власти, регламентированной общими, а не временными законами, и совмещение должностей главы края и командующего ВО, обуславливали оформление данного института как промежуточного между центральными ведомствами и ГЖУ в вопросах юридических преследований «гос. преступников». С введением чрезвычайных законов, генерал-губернатор становится дополнительным источником актов, которые влияли на деятельность региональной жандармерии.