<<
>>

§4. Осокенности судопроизводства

Тема данного параграфа имеет сложную источниковую основу, информация фрагментарна и разбросана по источникам различного происхождения. Наиболее полные, систем­ные представления мы имеем о порядке судопроизводства в псков­ской и новгородской городских общинах, в связи с чем на их приме­ре и раскрывается тема данного параграфа.

Особенности новгородского судопроизводства выявляются не только на материале Новгородской Судной грамоты, но и некото­рых частных грамот. Информация, извлекаемая из этих источников, носит фрагментарный характер и при соединении её в единое целое возникает большое количество спорных вопросов.

Дискуссионным является даже вопрос об этапах судебного процесса по Новгородской Судной грамоте. О.В. Мартышин, осно­вываясь на 6-й статье Грамоты, полагает, что можно говорить о трёх последовательных стадиях процесса - суде, докладе и поле[122]. Этот подход представляется весьма спорным: 1) коллегия докладчиков обычно выступает в Грамоте в качестве одного из судов, хотя вы­несение дела «на доклад» в некоторых случаях представляется как одна из стадий разбирательства дела; 2) поле уместнее рас­сматривать в системе доказательств, как один из видов ирраци­ональных способов доказывания, но никак не в качестве стадии процесса.

На основании Новгородской Судной грамоты прослеживают­ся три основные стадии, которые обладают внутренней целостно­стью и отделяются от других: 1) возбуждение дела (подача иска); 2) разбирательство дела по существу; 3) вынесение решения, соеди­нявшееся с выдачей соответствующей грамоты (бессудной или суд­ной). Вторая стадия могла отсутствовать - если одна из сторон не являлась (ответчик не явился по вызову, или после выдачи срочной грамоты, устанавливавшей срок явки в суд, одна из сторон в уста­новленный срок не явилась), в таком случае выдавалась бессудная грамота.

Следует полагать, что далеко не во всех случаях дело рассмат ривалось одномоментно, судебный процесс носил дискретный во времени характер, рассмотрение дела прерывалось для прове­дения необходимых следственных действий, требовавших выда­чи соответствующих документов, выезда на место должностных лиц и т.

п.

Необходимым условием рассмотрения дела в суде являлось принесение присяги на Судной грамоте (ст. 14): «А кто на ком ка­кова дела поищет, а креста не целовав на сей грамоте: ино крест поцеловав одинова да искать.»[123]. Истец призывался к присяге в том случае, если он прежде не обращался в суд и не целовал кре­ста на Грамоте, - присяга приносилась один раз, в случае повтор­ного обращения в суд с другим делом в крестоцеловании не было необходимости.

Важной особенностью новгородского судебного процесса яв­лялся его состязательный характер, унаследованный от древнерус­ского процесса времён Русской Правды. Одним из внешних выраже­

ний принципа состязательности являлось использование термина «истец» для обозначения обеих сторон - как истца, так и ответчика. Понятие «ответчик» предполагает отличие сторон судебного спора, при котором одна сторона защищается, то есть изначально нахо­дится в неравном и ущемлённом положении. Наименование обеих сторон «истцами» указывало на их одинаковое положение, обеспе­чивало им равные условия для ведения спора, при котором каждая сторона доказывала свою «правду».

Тем не менее, в Новгородской Судной грамоте встречается тер­мин «ответчик», который используется в другом значении (ст. 18): «А позовут боярина и житьего и купца в его земле, или в женне, ино ему отвячать, или ответчика послать в свое место и в женне.»1. Ответчик здесь - это представитель одной из сторон, в данном слу­чае - той, против которой подан иск. Здесь уже прослеживается постепенное становление новой терминологии для обозначения сторон судебных споров - «истца» и «ответчика», но закрепление этой новой терминологии относится уже к XVI в. и нашло проявле­ние в московских судебниках, в которых состязательный процесс уступил место обвинительному.

После подачи иска возникала важная проблема доставления ответчика в суд. В Новгородской Судной грамоте и в других новго­родских грамотах упоминаются два способа извещения ответчика о поданном против него иске - позовной грамотой или через долж­ностное лицо (ст.

41 Грамоты): «А кто кого позовет в селе позовкою или дворянином.»[124][125].

Позовная грамота выдавалась судом, а доставлялась, вероят­нее всего, самим истцом. Новгородская Судная грамота защищает

позовника, предусматривая в случае насилия над ним завершение дела в пользу истца и выдачу бессудной грамоты, подтверждающей решение дела в его пользу (ст. 40).

Другим способом вызова в суд являлось посредничество должностных лиц (дворян, подвоиских, приставов, биричей, извет- ников). В большинстве грамот упоминается именно этот способ: «Се позва ... на судъ дворяны...»1. Только этот способ упоминается в Двинской уставной грамоте (ст. 9): «А кто на кого челом бьет, дво­ряне и подвоиские позовут к суду.»[126][127].

Осуществление вызова в суд являлось доходным делом, в связи с чем князь и высшие должностные лица Новгородской республи­ки, осуществлявшие судебную власть, соперничали за контроль над этой функцией. Свои дворяне и приставы были у князя и посадника, и по каждому делу отряжались и городской, и княжеский пристав, что было специально закреплено в договоре 1471 г. с великим кня­зем Иваном Васильевичем: «А позовъ по волостемъ новгородскимъ позывати позовникомъ великихъ князеи да новугородскимъ; а в го­роде позывати князеи великихъ подвоискои, а новугородцкои под- воискои»[128]. Нередко специально оговаривалось, что только долж­ностные лица определённого судьи могут вызывать в суд членов

определённой корпорации или жителей определённой местности. Например, согласно жалованной грамоте новгородского архиепи­скопа Ефимия монахи и зависимые крестьяне Спасского Верендов- ского монастыря могли быть вызваны на суд только посредством выданной архиепископом позовной грамоты: «не позывати ихъ въ Великш Новгородъ ни подвоискимъ, ни дворяни, ни бирице, ни из- ветники и ихъ позовницы; а кому будетъ до нихъ каково дело, и онъ ихъ зоветъ моею позовнои, и судъ имъ предо мною в Новегороде»1. В грамоте прямо запрещается вызов в суд посредством должност­ных лиц других судов.

Новгородская Судная грамота устанавливала определённый срок для вызова на суд (независимо от того, позовкой или долж­ностным лицом). Согласно 41-й ст. этот срок рассчитывался исходя из двух недель на сто вёрст.

Неявка ответчика или отказ от целования креста на Грамоте являлся основанием для решения дела в пользу истца (ст. 15 Грамо­ты): «.а не поцелует креста [ответчик - Ю.О.], ино тем его и обви- нить»[129][130]. В таком случае истцу выдавалась правая бессудная грамота, означавшая, что дело было решено без суда в пользу получателя грамоты. На основании этой грамоты истец мог настаивать на ис­полнении своего требования.

Двинская уставная грамота в двух статьях упоминает о выдаче бессудных грамот: «... а он [ответчик - Ю.О.] не станет у суда, и на того наместници дадут грамоту правую бессудную.», «.и мне, князю ве­

ликому, велети наместнику стати перед собою на срок; а не станет, ино на того грамота безсудная и пристав мои доправит»1. Как видно из текста грамоты, удовлетворение требования истца на основании бес­судной грамоты происходило при содействии судебных приставов.

Несмотря на то, что судебное рассмотрение дела только было начато, судебные пошлины всё равно уплачивались (ст. 8 Новгород­ской Судной грамоты): три денги с каждого рубля от суммы иска в пользу соответствующего судьи (владыки, его наместника, ключ­ника, посадника, тысяцкого и иных судей).

Точно таким же образом неявка послуха, вызванного истцом, приводила к тому, что его свидетельство не рассматривалось, а от­ветчик (скорее всего, при отсутствии других доказательств) объяв­лялся правым (ст. 35 Грамоты): «А кого опослушествует послух ... а послух истець хорониться, ино то послушество не в послуш- ство, а другого истця тым и оправить»[131][132].

Не только вызов в суд, но весь ход судебного процесса сопро­вождался письменной фиксацией. Согласно 21 статье Новгородской Судной грамоты ход судебного заседания протоколировался дья­ком: «А судьям как розказщики укажут, ино коему ни есть судье ве- лети своему дьяку тое дело записать, а розказщиком к тем списком свои печати приложить»[133].

Решение суда излагалось в судной грамоте, за выдачу которой судебным чиновникам уплачивался специальный сбор (ст. 8 Новго­родской Судной грамоты): в пользу судей семь денег с каждого рубля от суммы иска, в пользу архиепископа за удостоверение грамоты -

гривна («от печати»). По Двинской уставной грамоте этот сбор состав­лял три белки в пользу наместника и две белки - дьякам (ст. 10)1.

Новгородская Судная грамота подчёркивает, что только с суд­ной грамотой на руках истец получает возможность распоряжаться спорным имуществом, до тех пор любые попытки присвоить себе спорное имущество должны рассматриваться как самоуправство (ст. 7): «А кому будет о земле дело ... ино ему до суда на землю не на- езщать, ни людеи своих не насылать. А утяжет в земле, ино взяти ему грамота у судьи в земле и в убытке на истце.»[134][135]. И далее в ст. 12: «А кто кого утяжет в земле и судную грамоту возмет, ино ему ехать на свою землю по судной грамоте, да и володеть ему тою землею; а в том пени нет».

Именно на основе судных правых грамот, выдававшихся вы­игравшей стороне, восстанавливается последовательность стадий новгородского судебного процесса, которые в самой Новгородской Судной грамоты представлены очень фрагментарно: 1) вызов от­ветчика в суд (посредством должностного лица и позовной грамо­ты); 2) изложение претензий истца; 3) фиксируется явка ответчика на суд; 4) изложение ответчиком возражений; 5) уточняющие во­просы суда сторонам, призванные разъяснить дело; 6) вынесение решения; 7) выдача судной грамоты[136].

Назначение фиксации явки ответчика понятно - в случае не­явки рассмотрение дела завершается, а истцу выдаётся бессудная грамота. Стадия, предполагающая возражения ответчика, видимо, конкретизировалась 13-й статьёй Новгородской Судной грамоты, согласно которой ответчик ограничивался в возможности подать встречный иск: «А в котором деле позовет истец истца . а будет тому истцю до своего истца дело; ино ему позвать своего истца, а по­искать ему одиного ж дела; а иных позвов на него не класти в ыном деле, ни ноугородцов не научивати .

доколе те суды кончают»[137]. От­ветчик мог подать встречный иск, но только в рамках того же дела, которое рассматривал суд, другие иски к истцу были запрещены, равно как ответчик не должен был подучивать других горожан по­дать иски против своего истца.

С целью обеспечения справедливого суда Новгородская Суд­ная грамота налагала определённые ограничения на судей. В ней нет, как в Псковской Судной грамоте, такого же развёрнутого тек­ста присяги, к которой приводились бы судьи, но некоторые схожие принципы зафиксированы в отдельных статьях, а на основании 27-й ст. можно предположить, что все судьи призывались к присяге на Грамоте. В этой же статье содержится указание судьям «судить в правду», то есть фиксируется базовый принцип судопроизводства, только при наличии которого возможно доверие к суду.

Элементы присяги судей упоминаются и в 26-й статье, со­держащей запрет «посулов» и вынесения решения на основе дружеских отношений. Эти установления находят соответствие в Псковской Судной грамоте: «а судом не мстится ни на кого ж, а судом не отчитись . а тайных посулов не имати ни князю, ни

посаднику»1. В отличие от московских судебников, которые за­имствовали некоторые положения из псковской судебной прися­ги дословно, Новгородская Судная грамота частично повторяет содержание соответствующих статей Псковской грамоты, но без текстуальных совпадений.

Одним из важнейших ограничений являлось ограничение времени рассмотрения иска, преследовавшее цель предотвратить судебную волокиту. Согласно 9-й ст. Грамоты всем судам Новгорода на решение дела выделялся срок в течение месяца: «А орудье судить посаднику, и тысецкому и владычню посаднику, и их судьям, и иным судьям месяць; а дале того им орудья не волочить»[138][139]. Для споров о зем­ле срок увеличивался в два раза - до двух месяцев.

Не только затягивание дела, но и пренебрежение судьями своими обязанностями, наказывалось Новгородской Судной гра­мотой, согласно которой неявка членов коллегии докладчиков наказывалась штрафом в размере одного рубля с житьего человека, двух рублей - с боярина (ст. 26).

Для пресечения судебной волокиты Новгородская Судная грамота предусматривала возможность взять приставов и ускорить решение дела (ст. 29): «А не кончает судья земного орудья в два ме- сяця, ино истцю взять на него приставы у Великого Новагорода, ино ему тот суд кончати перед тыми приставы»[140]. Н. Дювернуа полагал, что введение процедуры взятия приставов являлось шагом назад в развитии судебной власти и означала «провокацию к вечу»[141]. Тем

не менее решение затянутого судебной волокитой дела осуществля­лось не вечевым судом, а теми же судьями перед приставами, или же дело передавалось в коллегию докладчиков и решалось там.

Гораздо более очевидно вечевой суд выступает в 34-й ст. Нов­городской Судной грамоты, согласно которой проигравшая суд сто­рона получала месяц на выплату судебных пошлин и исполнения требования истца. При нарушении этого срока новгородское вече также отправляло приставов, а если должник от них скрывался, он подлежал наказанию «всим Великим Новымгородом»1. Эта фраза обычно использовалась для обозначения вечевого суда, однако, учитывая ограничение судебной функции веча в XV в. и отсутствие других указаний на вечевой суд в Новгородской Судной грамоте, можно предположить, что эта фраза является архаизмом, случайно сохранившимся в тексте Грамоты.

Во всех новгородских судах действовал принцип несменяемо­сти судей (ст. 20 Грамоты): «А при которых докладчикех суд роска- жет, ино тем докладчиком тот суд кончать»[142][143]. В том случае, если су­дья, начавший дело, не доводил его до конца, он подвергался штра­фу (в спорах о земле в размере 50 рублей)[144].

Однако в том случае, если рассмотрение дела по существу ещё не началось, замена судьи была возможна (ст. 30 Новгородской Судной грамоты): «(Ил)и истци у коего судьи возмут срок и сроч­ные за печатми, а той судья переменится, а кто будет судья на его место, ино тым истцом стать перед тыми судьями ... а тому судье су­дити той суд да и кончати»[145]. Для подтверждения обоснованности

отсрочки сторонам нужно было предоставить «срочные» грамоты, выданные судьёй, принявшим иск к рассмотрению. Новому судье, заменившему прежнего во время предоставленной отсрочки, Гра­мота твёрдо устанавливала обязанность довести рассмотрение дела до конца («а тому судье судити той суд да и кончати»).

Демократический характер новгородского права проявился в фиксации принципа равенства граждан перед законом, который в праве Московского государства был окончательно утрачен. Уже в первой статье Новгородской Судной грамоты устанавливалась обязанность судей судить «всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека»1.

В системе доказательств на первое место должно быть по­ставлено собственное признание, хотя оно и не упоминается Нов­городской Судной грамотой. Как правильно отмечал Н.Л. Дювернуа, собственное признание исключало необходимость суда[146][147].

Важное значение среди доказательств имели показания по­слухов. 22-я статья Новгородской Судной грамоты вводила ограни­чения для послухов, которыми не могли быть холопы и не граждане Новгорода («а Пъсковитину не послуховать»). Холоп, впрочем, мог призываться в качестве свидетеля в делах о холопах. Согласно 23-й статье должностные лица могли доставить в суд послуха, нахо­дившегося на расстоянии не далее 100 вёрст, при большем рассто­янии обеспечение явки послуха возлагалось на заинтересованную сторону.

Ст. 35 Грамоты показывает, что показания послухов очень часто служили решающим доказательством. В историко-правовой науке распространено понимание второй части этой статьи, со­

гласно которому фраза «А кто не почнет позывать в те две недели послуха или истца, ино дать на него грамота судная по тому послуш- ству» трактуется как основание для признания проигрыша сторо­ны, начавшей дело и не вызвавшей в течение двух недель свидетеля или другую сторону1. Однако возможно и другое понимание, соглас­но которому истцу, против которого выступил послух, предоставля­ется две недели для вызова послуха на поединок, посредством кото­рого можно опровергнуть показания свидетеля[148][149].

Определяя послуха как свидетеля, следует иметь в виду и дру­гие трактовки этого термина. Например, согласно Н.Л. Дювернуа, послух, не являясь свидетелем, поддерживал одну из сторон, по­добно тому, как ответчик (представитель защищающейся стороны) представлял другую сторону[150]. Позиция Дювернуа отражает, видимо, реалии более раннего времени, когда послух являлся соприсяжни- ком истца, но в XV в. институт послушества уже эволюционировал таким образом, что послухи стали выступать прежде всего в роли свидетелей, хотя по-прежнему каждая сторона представляла своих свидетелей и в этом смысле послух ещё сохранял некоторые арха­ичные черты.

В сравнении с предшествующей эпохой в XV в. существенно возросло значение письменных документов - актов - в качестве средств доказывания. Разного рода грамоты - купчие, данные, бес­судные, судные и др. - являлись решающим средством подтвержде­ния своего права, особенно в спорах относительно земельных

участков. В отличие от показаний свидетелей и соседей письмен­ные акты вызывали большие сомнения, подвергалась сомнению их подлинность, в связи с чем особое внимание уделялось удостовере­нию их достоверности: указывались свидетели составления грамо­ты, ставились подписи и печати и т. п.

Из всех разновидностей иррациональных доказательств, из­вестных древнерусскому праву, Новгородская Судная грамота упо­минает только судебный поединок (поле). Нет никаких оснований полагать, что к судебным поединкам в Новгороде применялись какие-то другие правила, чем в соседнем Пскове, поэтому более подробные установления Псковской Судной грамоты, относящиеся к полю, следует считать применимыми и к новгородскому праву.

Несмотря на то, что в Новгородской Судной грамоте не упо­минается жребий, он хорошо известен из летописных известий. Это был единственный вид ордалий, к которому Церковь относилась снисходительно. Средневековое право вообще прибегало к жребию в сложных, запутанных, неразрешимых случаях. Например, в про­екте договорной грамоты Новгорода с Любеком и Готским берегом о торговле и суде 1269 г. в случае, если показания свидетелей нов­городца и немца будут противоречивы, предписывается бросить жребий, чтобы выяснить, чьи показания правдивы: «. а поспорят они и не сойдутся на одном и том же, то бросить им жребий, и чей жребий вынется, тот прав в своем показании»[151]. Решение спорных вопросов жребием было широко распространено и использовалось не только в судебных разбирательствах, но и при решении публично­правовых вопросов государственного и даже церковного управле­ния. В частности, в 1229 году новый черниговский князь Михаил,

приглашенный княжить в Новгород, предложил новгородцами из­брать архиепископа, поскольку город с 1228 года был без церков­ного главы. Согласно летописному рассказу, были предложены три кандидатуры: «И рекоша некотории князю: «есть чьрньць дьяконъ у святого Георгия, именьмь Спиридонъ, достоинъ есть того»; а инии Осафа, епископа володимирьскаго велыньскаго, а друзии Грьцина: «кого дасть митрополитъ, тотъ намъ отець»1. Для разрешения воз­никших разногласий так, чтобы все стороны были уверены в спра­ведливости решения, князь прибег к жребию: «И рече князь Миха­илъ: «да положимъ 3 жребья, да которыи богъ дасть намъ». Дальше в летописи достаточно подробно описана сама процедура жеребьев­ки, языческая по своей сути, но сопровождаемая христианской по форме символикой и соответствующим словоговорением: «И поло- жиша на святеи тряпезе, имена написавше, и послаша из гридьнице владыцьне княжиця Ростислава; изволи богъ служителя собе и па­стуха словесьныхъ овьчь Новугороду и всеи области его, и выяся Спуридонь»[152][153]. Выбор жребия производится лицом, не достигшим совершеннолетия (сыном князя Михаила Ростиславом), «невинным отроком», что само по себе должно знаменовать духовную чистоту выбора и прямое осуществление воли Бога. Ключевая фраза, кото­рой сопровождается жеребьевка, по структуре напоминает закли­нание: «Боже, выбери себе служителя и пастыря Новгороду и всей области его!».

Как видим, жребий обычно использовался в комплексе с дру­гими процедурами. Аналогичную картину мы находим в междуна­родных договорах Новгорода. Например, в договоре Новгорода с Гот­ским берегом и с немецкими городами 1189-1199 гг. предписывается:

«Оже тяжа родится бес крови, снидутся послуси, и русь и немци, то вергуть жеребьее; кому ся выимьть, роте шед, свою правду въз- муть»1. Как верно отмечает А.А. Зимин, статья устанавливает «поря­док дачи свидетельских показаний при тяжбах между новгородцами и немцами по обвинению в избиении, не подтвержденному телесны­ми повреждениями, кровоподтеками и т. д.»[154][155]. При этом А.А. Зимин полагает, что жребий бросался для того, чтобы выяснить, какая сто­рона будет приводить свидетелей к присяге. Текст проекта договора Новгорода с Любеком 1269 года по-иному трактует применение жребия в аналогичном случае: «А случится так, что придется давать показания двоим, немцу и новгородцу, и они сойдутся на одном и том же, то им верить; а поспорят они и не сойдутся на одном и том же, то бросить им жребий и чей жребий вынется, тот прав в своем показа- нии»[156]. В этом случае жребий применяется, когда показания свидете­лей одной и другой стороны противоречат друг другу, а используется жребий для того, чтобы выяснить, кто прав. Наличие такой трактов­ки, предложенной проектом договора 1269 года, позволяет предло­жить иное толкование и рассмотренного установления договора 1189-1199 гг. Кроме того, термин «снидутся», судя по летописному материалу, мог предполагать значение «столкнутся, войдут в про­тиворечие», так как использовался для обозначения вооруженного столкновения (например, под 6774 (1266) годом в новгородской первой летописи указывается: «Литва же начаша бродитися на сю сторону; тогда пльсковичи сняшася с ними; и пособи богъ князго

Довмонту съ пльсковичи, и множьство много ихъ побиша»)[157]. Таким образом, допустимо еще одно толкование рассмотренной нормы договора Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами, со­гласно которому жребий использовался после того, как выяснилось противоречие данных свидетелями обеих сторон показаний, назна­чение жребия в этом случае - выявить, кто прав из давших пока­зания. В целом, широкое распространение жребия на северо-западе Руси связано с особенностями политической жизни этого региона. При всём различии взглядов представителей разных политических группировок, авторитет института жребия признавался всеми, что позволяло использовать его в качестве универсального средства для предотвращения социально-политических конфликтов.

Таким образом, судебный процесс по Новгородской Судной грамоте включал в себя следующие стадии: 1) вызов ответчика в суд; 2) изложение претензий истца; 3) фиксация явки ответчика на суд; 4) изложение ответчиком возражений; 5) уточняющие вопросы суда сторонам, призванные разъяснить дело; 6) вынесение реше­ния; 7) выдача судной грамоты. Судебный процесс носил выра­женный состязательный характер, основные этапы судебного раз­бирательства сопровождались составление протокола и выдачей соответствующих грамот (позовной, бессудной, судной и т. п.). Нов­городской Судной грамотой фиксировался принцип несменяемости судей, начавших рассмотрение дела, большое внимание уделялось предотвращению судебной волокиты и пренебрежительного отно­шения судей к своим обязанностям.

В Пскове важнейшие особенности судопроизводства были обусловлены вечевым строем, определившим активное участие

представителей городской общины во всех делах управления и суда. При этом в течение XV в. вся сфера судопроизводства испытывала влияние процесса усиления государственного аппарата, ограничи­вавшего прежние общинные институты и их сферу компетенции, расширявшего свои полномочия и сферу действия.

П.Н. Мрочек-Дроздовский распространял на Псковскую Суд­ную грамоту своё представление о господстве обвинительного про­цесса в русских землях: «Суд в Пскове, как и всюду в древней Руси, был обвинительный»1. Подтверждение этому он видел в назначении штрафа в связи с подтверждением правоты истца-обвинителя. При этом Мрочек-Дроздовский игнорировал ряд других обстоятельств, на которые ясно указывает сама Псковская Судная грамота. Прежде всего это используемая для обозначения сторон терминология: обе стороны в Грамоте называются истцами, что подчёркивает их рав­ное положение - каждый из истцов отстаивает свою правду, нет за­щищающейся стороны, которая изначально находилась бы в силу своего статуса в неравноправном положении. Именно соперниче­ство двух истцов, равных в своих правах, делает процесс Псковской Судной грамоты состязательным.

При этом следует иметь в виду, что в статьях Псковской Суд­ной грамоты отчётливо виден не только усиливающий своё значе­ние государственный суд, но и остатки частноправового порядка урегулирования споров, допускающие разрешение конфликта без обращения к суду (ст. 80): «А кто с ким побьется во Пскове или на пригороде . а толко приставом не позовутся а промеж себе проще­нье возмут, ино ту князю продажи нет»[158][159].

Принципы и характерные черты судопроизводства по Псков­ской Судной грамоте все исследователи раскрывают, основываясь, прежде всего, на тексте присяги, приносимой судьями перед всту­плением в должность. В самой Грамоте не только приводится текст присяги (по крайней мере, значительная часть её), но и неодно­кратно повторяется настоятельное указание приводить к присяге как городских, так и княжеских судей (ст. 5): «А которому княжому человеку ехат на приго(ро)д наместником, ино целовати ему на том крест, что ему хотети Пскову добра, а судит прямо по крестному це- лованью.»1, «А которому княжему человеку ездить на межу с соть- скими, ино ему такоже целовати крест» (ст. 78)[160][161].

Значительная часть присяги, но, очевидно, не вся она, изла­гается в рамках 3-й ст. Грамоты. В тексте присяги на первое место поставлено требование судить «право по крестному целованию». П.Н. Мрочек-Дроздовский, не обращая внимание на вторую часть этой фразы, толковал «суд правый» как суд, основанный на точном исполнении законов, изложенных в судной грамоте[162]. Более вероят­ным является представление, что эта фраза содержит общее требо­вание справедливого суда в соответствии с приносимой присягой. К таким же общим правилам следует отнести указание не осуждать невиновного и не оправдывать виновного («праваго не погубити, а виноватаго не жаловати»). Из этого общего правила появилась первая формулировка презумпции невиновности - Грамота запре­щала осуждать обвиняемого, не имея доказательств его вины («а без исправы человека не погубити»).

В текст присяги также было введено требование к судьям не использовать свою власть, исходя из неприязненных личных отно­шений или родственных связей («а судом не мстится ни на кого ж, а судом не отчитись»). В последующих статьях (ст. 4-6) упоминают­ся ещё некоторые принципы, определявшие особенности судопро­изводства в Пскове.

В 4-й ст. содержится запрет «тайных посулов», получивший в последующем закрепление и дальнейшее развитие в московском законодательстве. Под посулом следует понимать выплату судье вознаграждения сверх установленных пошлин с целью склонить его к принятию решения в свою пользу, то есть взятку.

6-я ст. устанавливала принцип несменяемости судей и запре­щала пересмотр вынесенных решений: «А которой посадник слезет степени своей, орудиа и судове самому управливати, а иному насед его судове не пересужати»1. Несменяемость судей была особенно важна в условиях дискретности псковского судебного процесса во времени.

Никакой ответственности перед человеческим судом за на­рушение присяги Грамотой не предусматривалось, что некоторы­ми исследователями трактовалось как безответственность судей. Согласно 4-й ст. нарушившие присягу судьи должны нести ответ­ственность перед божественным судом: «А не въсудят в правду, ино Бог буди им судиа на втором пришествии Христове»[163][164]. Аналогичными последствиями угрожала неправым судьям ст. 77: «.а не судеть право, ино суди им Бог вь страшный день втораго пришествиа Хри- стова»[165]. П.Н. Мрочек-Дроздовский справедливо указал на два обсто­

ятельства: 1) в то время указание на суд перед Богом имело большое значение для князей и их наместников; 2) безнаказанность долж­ностных лиц за нарушение присяги являлась только видимостью в условиях «полной», по мнению автора, зависимости посадника и других судей от веча1.

Действительно, для средневекового сознания установление ответственности за нарушение присяги перед Божьим судом было не пустой формулой, а вполне конкретной угрозой, по своей тяже­сти превосходя те наказания, которые мог наложить человеческий суд в этой жизни. Однако и человеческий суд настигал высших чи­новников, вечевыми расправами над которыми заполнены летопи­си северо-западных русских земель.

И гражданские, и уголовные дела предполагали нарушенный частноправовой интерес - частное лицо должно было обратиться в суд и потребовать другую сторону к ответу.

Вызов на суд осуществлялся посредством специальной грамо­ты - позовницы, которая доставлялась позовником (эту функцию мог исполнять, видимо, как княжеский слуга или должностное лицо городской администрации, так и частное лицо, нанятое истцом за свой счёт)[166][167]. Сама процедура вызова на суд позовницей гораздо под­робнее, чем в Новгородской Судной грамоте, раскрывается в рамках ст. 25: «А которой позовник поидет исца звати на суд, и той позва- ный не поидет на погост к церкви позывницы чести, или стулится от позывницы, ино позывница прочести на погосте пред попом; или пакы той ж позваный позывницею, не емля оброку да не станет на суд пред господою, ино господе дать на него грамота на виноватаго

на 5 ден позовником»[168]. В этой статье суд сохраняет свой древний пу­бличный характер, будучи осуществляем непосредственно на гла­зах и при участии всей общины. Оглашение содержания позовницы осуществлялось публично, в церковно-административном центре общины («на погосте пред попом»), это обстоятельство обеспечива­ло доставление информации о предстоящем судебном разбиратель­стве до ответчика даже в случае его сознательного уклонения от ознакомления с позовницей. Если ответчик пытался игнорировать обязанность явиться на суд в течение пяти дней, господа разрешала доставить его принудительно.

И в новгородском, и в псковском процессе большое значение имела явка ответчика в суд - как с точки зрения извещения и до­ставления его, так и с точки зрения фиксации его появления на суде для ответа на претензии истца. Однако из Псковской Судной гра­моты видно, что явка имела более широкое значение, представляя собой одну из первых стадий судебного процесса - при подозрении на кражу это заявление о пропаже вещи (ст. 34: «А у которого пско- витина у какова учинится татба . ино явить старостам, или окол- ным суседом, или иным сторонным людем.»), при бое и грабеже это засвидетельствование следов побоев (ст. 20: «.такоже и битого опросить, где есть били и грабили, явили кому . што битый являл [выделено мною - Ю.О.] бой свой, и грабежь.) и др. Таким образом, в широком смысле явка - это заявление о происшествии, являю­щееся основанием и отправной точкой последующего судебного процесса.

Почти во всех своих статьях Псковская Судная грамота гово­рит о личной явке сторон в суд, только в нескольких статьях упоми­

ная о представительстве. Относительно судебного представитель­ства А.Н. Филиппов отмечал, что согласно «Александровой грамо­те» судебное представительство допускается не для всех, а только для жен, детей, монахов, старых и глухих (ст. 58 Грамоты: «А на суд помочю не ходити, лести в судебницу двема сутяжникома, а пособ­ников бы не было ни с одной стороны, опричь жонки, или за дети­ну, или за черньца или за черницу, или которой человек стар велми или глух, ино за тех пособнику быти.»)1. Однако в следующей части Грамоты, составленной в начале XV в. судебное представительство доступно для всех[169][170].

После явки в суд обеих сторон судьи переходили к выяснению обстоятельств дела. Например, в ст. 20 по делу о бое и грабеже суд допрашивает истца и его послуха, а также сторонних людей, кото­рым истец показывал следы избиения («такоже и битого опросить, где есть били и грабили, явили кому, и на тех ему слатся, а на кого сошлются, а тот став скажет как право пред Богом, што битый являл бой свой, и грабежь...»)[171]. Показания истца, его послуха и привлечён­ных им сторонних людей должны совпадать, иначе поданный иск разваливается.

В процессе рассмотрения дела могла возникнуть необходи­мость выезда на границу спорных земельных участков или для осу­ществления следственных действий. Для осуществления этих дей­ствий отправлялись должностные лица княжеской или городской администрации (часто - совместно), рассмотрение дела возобнов­

лялось после их возвращения с полученными результатами. Псков­ская Судная грамота предписывает ездить должностным лицам на такие мероприятия по двое или по трое, хотя плата берётся только за одного (ст. 49): «А княжим людем или подвоским ездит дворит, а езд имати на 10 верст денга, а штобы двое или трое ехали, а езд им взять один»1. Например, в правой грамоте 1483 г. Снетогорскому монастырю господа отправила для снятия межничества княжеско­го боярина и сотского, представителя Пскова[172][173]. В тех случаях, когда княжеские должностные лица и городские подвойские отказыва­лись ехать, истец мог нанять любое частное лицо: «А княжой чело­век не поедет ис тово или подвойской, ино псковитину послать ис того волно ис тех же ездов».

Для осуществления любого следственного действия, будь то вызов в суд, выдача пристава для проведения каких-либо меро­приятий и др., требовалось составление соответствующей грамоты (позовница, приставная, бессудная и т. п.), за которую уплачивались дополнительные сборы писцам. Истец мог обратиться не к княже­скому писцу, а заказать составление грамоты постороннему лицу, после чего документ должен был быть заверен княжеской печатью или городской печатью (ст. 50): «.ино волно инде написати, а кня­зю запечатать, а не запечатает князь ино у Святей Троицы запеча­тать, в том измены нет»[174].

Решение суда оформлялось судной грамотой («а правому человеку на ту землю и судница дати»)[175], за написание которой

уплачивалась соответствующая пошлина. Выдававшиеся на осно­вании решения суда судные грамоты часто упоминаются в частных актах. В некоторых случаях принятое судом решение подвергалось последующему пересмотру сторонами, на основании чего ими до­стигалось новое соглашение, оформлявшееся рядной грамотой, при этом прежняя - судная - грамота обязательно уничтожалась1.

По сохранившимся правым судным грамотам можно восста­новить те же элементы судебного процесса, которые прослежи­ваются по Псковской Судной грамоте, но в частных грамотах они представлены подробнее. Например, правая грамота псковского князя Ярослава Васильевича и псковских посадников Снетогорско- му монастырю на шестую часть реки Перервы, спорную с Козмоде- мьянским монастырём (11 июня 1483 г.)[176][177], подробно описывая ход судебного разбирательства, наглядно представляет ряд процедур, о которых кратко сообщает Псковская Судная грамота. В частности, по шагам разложена норма статьи 10 Грамоты. Не меньший инте­рес представляет наглядная детальная иллюстрация процедуры снятия межничества, раскрытие соотношения княжеской власти и городской администрации в процессе осуществления суда и др.

Грамота интересна тем, что сохранила прямую речь истца, выступление которого начинается с обращения к суду: «господинъ князь, i посадники, i соцкие.». Как видим, суд по этой грамоте осу­ществлялся господой - князем со степенными посадниками и с сот­скими. Разбирательство дела начинается с представления претен­зий истца, который в подтверждение своих слов представил купчие грамоты, подтверждающие право собственности, возникшие на ос­новании договора купли-продажи.

Вслед за выступлением истца, судьи обращаются за разъясне­ниями к ответчику: «I осподінъкнязь псковскои Ярославъ Василье­вичъ, и посадники, и сотцкие въспросили .: отвечаите, почему вы игумена Тарасья и старцовъ Снетогорскихъ в Перерве реки лишаете шестои доли, а проезда имъ не дадите». Изложив свою точку зре­ния, сторона ответчика представила суду свои грамоты, подтверж­дающие их позицию.

На следующем этапе судебного процесса происходит чтение грамот истца и ответчика перед судом, после чего суд определяет должностных лиц, которые должны на месте сопоставить данные грамот сторон: «.и дали грамоты Климяты сотцкому, да послали княжого боярина Михаила Чета да и Климету Семеновіча сотцкого тое воды в Перерве реке досмотрети». Посланные судом боярин и сот­ский «сняли межничество», то есть составили описание местности, независимое от грамот обеих сторон, после чего представили эту кар­ту суду, а обе стороны подтвердили, что карта составлена правильно: «И князь псковскои Ярославъ Васильевичъ, и посадники степенные, и сотцкие вспросили обоихъ с обою сторонъ: снимаете ль с межни­ковъ межничьства. I обои исцы тако ркли: снимаем, господине».

Не сумев решить дело на основании представленных пись­менных доказательств, суд обратился к сторонам, предлагая приве­сти показания свидетелей (кого-нибудь из старожилов - «есть ли у васъ стариковъ хто, кому то ведомо»), которые могут подтвердить их правоту. Эта часть суда находит полное соответствие в тексте ст. 106 Псковской Судной грамоты: «А кто с ким ростяжутся о земли или о борти . да и грамоты пред господою покладут, да и межни­ков возмут, и тои отведут у стариков по своей купной грамоте свою часть, ино ему правда дати на своей части»[178].

Сначала истец, а потом и ответчик сослались на одного и того же «старика». Суд постановил вызвать этого свидетеля («И господинъ князь псковскои, i посадники, и сотцкие велели передъ собою поста­вити Терентея Кудатова»), который, став перед судом, подтвердил правоту истца. На основании этого свидетельства суд вынес решение в пользу истца и выдал стороне истца правую грамоту. В осуществле­ние решения те же межники - княжеский боярин Михаил Чет и сот­ский Климент - были посланы судом вместе со стариком-свидетелем, чтобы выделить шестую часть Перервы, полагавшуюся истцу.

В системе доказательств по Псковской Судной грамоте, как и во времена Русской Правды, огромное значение имели показания свидетелей. Прояснение значения различных терминов, исполь­зуемых в источниках для обозначения категорий свидетелей, со­ставляет отдельную проблему в историографии Псковской Судной грамоты. И.Д. Мартысевич указывал, что Псковская Судная грамо­та различает две категории свидетелей: «суседей», то есть тех, кто проживал в непосредственной близости к истцу или ответчику, и «сторонних людей», которые хотя и не проживали вместе с истцом или ответчиком, но знали о том или ином факте»1. Действительно, для средневекового права показания соседей-свидетелей имели особое значение, о чем уже говорилось выше, однако вряд ли есть достаточные основания говорить о противопоставлении «суседи - сторонние люди». В данном случае И.Д. Мартысевич следовал за Ф. Устряловым, который, определяя общее название для свидетелей как «послухи», выявляет еще две специфичные группы свидетелей: «суседи» и «посторонние люди»[179][180]. В современной историко-правовой науке преобладает взгляд на послухов как на переходную фигуру,

сохранившую в себе древнюю функцию соприсяжника (во многом ослабленную, чисто символическую) и вобравшую в себя новое ка­чество свидетеля-очевидца1.

Именно в этом качестве предстаёт послух в 20-й статье Псков­ской Судной грамоты, где он соединяет в себе соприсяжника и свиде­теля. С одной стороны, Грамота предписывает суду выяснить, точно послух являлся очевидцем событий («обыскати как послух, где бу­дет обедал, и(л)и где начавал.»), с другой стороны, именно послух, в случае несогласия другой стороны с его показаниями, призывает­ся к судебному поединку («ино тот суд судит на того волю, на ком сочат, хочет с послухом на поле лезет, или послуху у креста положит, чего искал»)[181][182].

Как и другие русские средневековые источники права, Грамо­та особенно подчёркивает, что послух должен явиться на суд и под­твердить слова истца, в противном случае дело считается проигран­ным (ст. 22 Псковской Судной грамоты).

От показаний послухов Псковская Судная грамота отличает показания соседей, которые выступают в качестве свидетелей, на­пример, по делам о земельных спорах (ст. 9). Следует заметить, что в частных псковских грамотах термин «послухи» используется именно в этом значении соседей-свидетелей, которые призываются для удостоверения совершённой сделки с землёй[183]. В некоторых слу­чаях вместо термина «послухи» используется «люди»[184].

Показания таких же свидетелей-очевидцев, не называемых послухами, решают дело в случае избиения в людном месте (ст. 27): «А где учинитса бой у торгу или на улицы . а тот бой многы люди видели в торгу или на улицы, или в пиру, а ставши перед нами че­ловеки 4 или 5, а ркучи слово: того бих, ино кто бился, того чело­века их душа выдати ... битому человеку.»1. Вторая часть этой же статьи отличает от этих свидетелей избиения послуха, которого не­обходимо предоставить в том случае, если избитый выдвигает ещё и обвинение в грабеже: «Той же бит учнет клепать грабежом, ино ему ходит исца послухом одным человеком того деля, занеже и поле присужати»[185][186].

По ст. 60 Псковской Судной грамоты поличное («полишное») объявлялось важнейшим доказательством виновности, при наличии которого нет нужды в каких-либо других доказательствах: «А татю веры не нять, а на кого возклеплет, ино дом его обыскать и знайдуть в дому его что полишное, и он тот же тать, а не найдут в дому его, и он свободен»[187]. Лицо, подозреваемое в краже, было обязано допу­стить пристава в свой дом для производства обыска, как прямо ука­зывает ст. 57, устанавливающая ответственность для лица, не пу­стившего приставов, приехавших провести обыск: «... пред нами тот человек тех приставов со двора согнал, а обыскивати им не дал, ино тым приставом правда дати, а тот человек в татбе.»[188]. Более того, как видно из приведенной нормы, лицо, не давшее провести в сво­ем доме обыск, объявлялось виновным - то есть приравнивались

само наличие краденых вещей и их наличие, доказанное косвенным образом.

Большинство исследователей предлагает узкую трактовку термина «поличное». Например, уже И.Е. Энгельман под поличным понимал «отыскание вещи краденой у обвиняемого»1. Между тем надо полагать, что средневековое сознание объединяло в рамках одной общей категории «поличное» как собственно украденные вещи, обнаруженные у подозреваемого, так и признание обвиня­емого, сделанное добровольно или под воздействием пыток. Из псковских летописей известно, что, по крайней мере, по некоторым категориям дел к концу рассматриваемого периода уже использо­вались пытки как средство добиться признательных показаний от обвиняемого. Например, в 1509 году подозреваемого в краже из го­родской казны подвергли битью кнутом на вече, после чего он при­знался в совершении преступления и был казнен[189][190].

И.Д. Мартысевич усматривал в ст. 94 Псковской Судной грамо­ты упоминание о собственном признании как виде доказательств[191], однако из текста статьи недвусмысленно следует (что, кстати, при­знавал и сам И.Д. Мартысевич), что решение вопроса о долге брать­ев принимается на основании присяги старшего брата[192]. Присяга в средневековом праве относится к числу ритуализированных про­цедур и является одним из видов божьего суда. Иными словами, отождествлять присягу и собственное признание нет никаких ос­

нований, что заставляет отвергнуть трактовку И.Д. Мартысевичем этой статьи.

В целом «поличное» обладало приоритетом перед другими видами доказательств, наличие «поличного» делало ненужным привлечение других доказательств. При этом, возможно, категория «поличное» предполагала ряд функционально-близких явлений: материальные следы совершенного преступления, обнаружение краденого в доме подозреваемого, заклад, собственное признание, сделанное добровольно или под воздействием пыток.

Псковская Судная грамота отражает активно идущий в это время процесс формализации древнерусского права, который при­водил, в числе прочего, к усилению значения письменных актов. В целом ряде статей Грамоты упоминаются грамоты в качестве до­казательств, в некоторых случаях - как важнейшие доказательства (ст. 10, 13, 14 и др.).

Среди письменных доказательств Грамота различает три вида: записи (грамоты), рядницы и доски. Под грамотами понима­ются формальные акты, заверенные должным образом и составляв­шиеся изначально как формальное подтверждение вещного права или обязательственного правоотношения. Особое значение грамот как средства подтверждения права собственности на земельный участок очевидно из анализа материала берестяных грамот. Напри­мер, в одной из грамот излагается ситуация, при которой на интере­сы держателя земельного участка законного собственника посяга­ют третьи лица («Поклоно Ане от Микыфора з Дорофеева жеребея. Что еси дала пожню на Быковщине, то Шюега отимаеть, другую Оси- поко. Землици мало, а пожни отимають. Ничимь способити, не моче и седити») и держатель обращается к собственнику с просьбой при­слать грамоту, подтверждающую право собственности на спорный предмет, что само по себе должно, видимо, устранить возможные

претензии («А ныне даи ми то место Быковщину»)1. Еще очевид­нее обращение к грамоте - даже не к подлиннику, а к ее копии - как средству доказательства права собственности не только на саму вещь, но и на ее плоды, в другой хозяйственной записке, сохранив­шейся также на бересте: «Поклонъ от Потра к Марье. Покосиле есмь пожню, и Озерици у мене сено отъяли. Спиши списокъ с купнои гра­моте да пришли семо, куды грамота поведе, дать ми розумно»[193][194].

Рядницы представляли собой следующий по значимости вид формальных письменных доказательств. Рядницами, по мнению И.Д. Мартысевича, назывались «платежные расписки, в которых указывалась сумма долга или торговой ссуды»[195]. Рядница по Псков­ской Судной грамоты имела юридическую силу только в том случае, если её копия сдавалась в архив Троицкого собора - например, в ст. 38 Грамоты указывается: «А кто имет на ком сочит торговых денег по доскам, тот человек противу положит рядницу, а в рядницы будет написано о торговли же, а противу тои рядницы не будет во Свя- теи Троицы в лари в те ж речи другой, ино тая рядница повинити»[196]. Авторы комментария к Псковской Судной грамоте в первом томе «Российского законодательства X-XX вв.» высказали мнение, что в рассматриваемой статье проявляется господство традиции: в слу­чае конфликта доски и неоформленной надлежащим образом ряд- ницы предпочтение отдается доске[197]. Однако следует иметь в виду, что доска, в отличие от рядницы из ст. 38 Грамоты, в любом случае

имела копию, основанием достоверности которой служил сам мате­риал, из которого она была изготовлена (две половины деревянной плашки, разрубленной вдоль, составляли две доски, на которых за­писывался один и тот же текст). Таким образом, даже с формальной стороны доска имеет неоспоримые преимущества перед рядницей в случае, рассматриваемом статьей 38 Псковской Судной грамоты.

Относительно содержания понятия «доска» в исследователь­ской литературе высказывались различные точки зрения1, однако современные археологические данные позволяют уверенно утвер­ждать, что доски представляли собой деревянные плашки, разру­бленные вдоль на две идентичные части, при этом одна оставалась у должника, другая отдавалась кредитору. При исполнении обяза­тельства обе половинки совмещались и, после доказательства их соответствия, уничтожались[198][199].

С целью обеспечить подлинность письменного документа к грамоте привешивалась печать, внешний вид которой нередко описывался в самой грамоте, а сам документ помещался в городской архив, что также указывалось иногда в частных актах: «А изборя- не . и тые люди туто ж были, да с пословицы с слобожаны и в ларь положили те грамоты»[200]. В некоторых случаях отсутствие копии рас­писки в городском архиве являлось основанием для непризнания

этого документа и влекло за собой проигрыш дела (ст. 38 Псковской Судной грамоты).

Система доказательств по Псковской Судной грамоте ещё слишком близка архаичной модели, что видно из недостаточно чёткой иерархии рациональных и иррациональных способов до­казывания. Например, показания послуха-свидетеля могут быть оспорены судебным поединком (ст. 20 Грамоты). Однако во многих других статьях Грамоты к иррациональным способам доказывания предлагается обращаться только в случае невозможности разре­шить дело на основании рациональных доказательств. Например, в случае неразрешимого конфликта предъявленных сторонами письменных актов, подтверждающих их права на земельный уча­сток, Грамота предписывает провести судебный поединок (ст. 10): «О лешеи земли будет суд, а положат грамоты и двои на одну землю, а зайдут грамоты за грамоты . ино им присужати поле»1.

Присяга (рота, крестоцелование) являлась менее значимым средством доказывания, чем поле, но использовалась также доста­точно часто. Устанавливая иерархию ордалий, Грамота специально указывает, в каких делах судебный поединок не должен применять­ся для доказывания своей правоты, поскольку в них можно ограни­читься присягой (например, ст. 28): «а поле через заклад не прису- жати.»[201][202].

Ф. Устрялов, говоря о присяге во времена Псковской Судной грамоты, справедливо и образно отмечал: «. обычное значение присяги придавало ей такую действенность, что она употреблялась даже и тогда, когда в суд были представлены материальные доку­

менты, служившие явным доказательством невинности одного из подсудимых и виновности другого. Такое неограниченное при­менение присяги могло бы вести к большим злоупотреблениям, но пр. Эверс справедливо полагает, что опасение подобного зло­употребления не могло иметь места у народов древних. Причиною этого была опасность, которой подвергался ложно присягнувший от всего округа. с другой стороны, он должен был опасаться мести несправедливо обвиненного»1.

Уже Ф. Устрялов отмечал, что в Псковской Судной грамоте упо­минаются несколько видов присяги: 1) рота судная - представляв­шая собой единственное доказательство для решения дела; 2) рота вольная - присяга давалась по желанию тяжущихся сторон[203][204]. Говоря о присяге, Ю.Г. Алексеев подробно обосновывал различие судной и вольной роты. Под вольной ротой он понимает добровольную очистительную присягу группы лиц, поручающихся за обвиняемо- го[205]. Судная рота в виде присяги на кресте приносилась для доказа­тельства собственной правоты и весьма часто используется в Псков­ской Судной грамоте. В некоторых случаях крестоцелование явля­лось основным способом решения спора, Грамота только определяет ту сторону, которая может сама принести присягу или потребовать принесения присяги другой стороной (ст. 28): «.ино воля того чело­века, кто имет серебра сочить по закладу, хочет сам поцелует да свое серебро возмет, а хочет заклад ему у креста положит, и он поцеловав да свой заклад возмет.»[206] .

М.Ф. Владимирским-Будановым было высказано мнение о вну­треннем родстве присяги («роты») и судебного поединка («поля»): «По древним толкованиям, рота означает спор, битву. Она служила первоначальным источником, из которого развились впоследствии ордалии и судебные поединки»1. Действительно, на протяжении всего рассматриваемого периода присяга и судебный поединок ис­пользуются законодателем как близкие понятия, как родственные виды доказывания. Так, И.Д. Мартысевич заметил, что в Псковской Судной грамоте «как правило, ответчику предоставлялось право решать, какой вид доказательства должен быть применен на суде - клятва или судебный поединок»[207][208].

В основе средневекового представления о «поле» лежит убеждение, что божественные силы принимают непосредственное участие в человеческих делах и не допустят, чтобы правый был по­бежден. В историко-правовой литературе традиционно отмечает­ся, что первое упоминание о судебных поединках в древнерусских источниках права относится к началу XIII века и зафиксировано в до­говоре Смоленска с Ригою и Готским берегом 1223 года[209]. Постепенно к XIV-XV вв. институт судебных поединков усложнялся и включал в себя новые элементы, не известные ранее. Например, в ст. 21 Псковской Судной грамоты был определен круг лиц, которые име­ют право выставить на судебный поединок вместо себя наёмного бойца: «А против послуха . стар или млад, или чем безвечен, или поп, или чернец ино против послуха нанять волно наймить, а послуху

наймита нет»1. Вслед за тем в ст. 36 Грамоты устанавливается право другой стороны нанять наймита против наёмного бойца, выстав­ленного первой стороной: «А на котором человеке имуть сочитит долгу по доскам, или жонка, или детина, или стара, или немощна, или чем безвечен, или чернец, или черница, ино им наймита волно наняти, а исцом целовати, а наймитом битись, а против наймита исцу своего наймита волно, или сам лезет»[210][211]. Норму, зафиксированную в ст. 36 уточняет ст. 119 Грамоты: «А жонки з жонкою присужать поле, а наймиту от жонки не быти ни с одну сторону»[212]. Согласно этой статье, в тех случаях, когда стороны были представлены ли­цами женского пола, они сами должны были биться на судебном поединке, наёмные бойцы не допусклись.

Победивший на поле имел право получить полное удовлетво­рение своих претензий (ст. 37 Грамоты): «А которому человеку поле будет с суда, а став на поле истец поможет своего исца, ино ему взять чего сачил на исцы.»[213]. В том случае, когда поединок оканчивался смертью одной из сторон, победивший терял право на удовлетворе­ние своего иска, но получал в свое распоряжение доспехи и одежду побежденного: «.а на трупу кун не имати, толка ему доспех сняти или иное што, в чем на поле лезет.». Кроме того, уплата судебных пошлин также возлагалась на проигравшего: «. а виноватому пла­тить и княжа продажа и приставное двема приставом, толка по­бьются, по 6 денег, а толко прощение возмут, ино приставом по 3 денги, а князю продажи нет, оже истец чего не возможет». Как видно из текста статьи, помимо двух охарактеризованных выше исходов

судебного поединка, был возможен еще и третий - примирение сто­рон. В этом случае судебные пошлины уплачивались в половинном размере, а княжая продажа не платилась вовсе.

Следует заметить, что каноническое право, крайне негативно относившееся к ордалиям вообще, прямо называло лицо, убившее противника на судебном поединке, убийцей и предусматривало со­ответствующее церковное наказание: «А кто убьетъ, лезши на поле, [и] погубитъ душю, по великаго Василья слову, душегубець имену­ется: въ церковь не входить, ни доры пріемлеть, ни Богородицина хлеба, причащеніа же святаго не пріемлеть 18 летъ...»[214].

Таким образом, Псковская Судная грамота является первым источником отечественного права, в котором определяются огра­ничения, налагаемые для судей для обеспечения справедливого суда. Как городские, так и княжеские судьи в обязательном порядке приводились к присяге, согласно которой закреплялись презумпция невиновности и принцип несменяемости судей, судьи обещали не использовать суд в личных интересах, не брать взяток и др. Сам суд носил состязательный, публичный, письменный характер. Судеб­ное разбирательство предусматривало следующие стадии: 1) вызов ответчика в суд; 2) оглашение претензий истца (с представлением доказательств); 3) возражения ответчика; 4) уточняющие вопро­сы суда и назначение судом необходимых следственных действий (если необходимо); 5) вынесение решения и его осуществление.

<< | >>
Источник: Источники русского городского права XIII-XVIII вв. : монография / И. А. Александров, Ю. В. Оспенников, Р. В. Фоменко, Л. Е. Ютяева ; под общ. ред. Ю. В. Оспенникова. Самара,2016. 352 с.. 2016

Еще по теме §4. Осокенности судопроизводства:

  1. §3. Осокенности системы управления и суда
  2. §4. Осокенности судопроизводства
  3. §5. Осокенности этноконфессиональных отношений
  4. §6. Осокенности судоустройства и судопроизводства в городских общинах в XVIII
- Авторское право РФ - Аграрное право РФ - Адвокатура России - Административное право РФ - Административный процесс РФ - Арбитражный процесс РФ - Банковское право РФ - Вещное право РФ - Гражданский процесс России - Гражданское право РФ - Договорное право РФ - Жилищное право РФ - Земельное право РФ - Избирательное право РФ - Инвестиционное право РФ - Информационное право РФ - Исполнительное производство РФ - История государства и права РФ - Конкурсное право РФ - Конституционное право РФ - Муниципальное право РФ - Оперативно-розыскная деятельность в РФ - Право социального обеспечения РФ - Правоохранительные органы РФ - Предпринимательское право России - Природоресурсное право РФ - Семейное право РФ - Таможенное право России - Теория и история государства и права - Трудовое право РФ - Уголовно-исполнительное право РФ - Уголовное право РФ - Уголовный процесс России - Финансовое право России - Экологическое право России -