§4. Осокенности судопроизводства
Тема данного параграфа имеет сложную источниковую основу, информация фрагментарна и разбросана по источникам различного происхождения. Наиболее полные, системные представления мы имеем о порядке судопроизводства в псковской и новгородской городских общинах, в связи с чем на их примере и раскрывается тема данного параграфа.
Особенности новгородского судопроизводства выявляются не только на материале Новгородской Судной грамоты, но и некоторых частных грамот. Информация, извлекаемая из этих источников, носит фрагментарный характер и при соединении её в единое целое возникает большое количество спорных вопросов.
Дискуссионным является даже вопрос об этапах судебного процесса по Новгородской Судной грамоте. О.В. Мартышин, основываясь на 6-й статье Грамоты, полагает, что можно говорить о трёх последовательных стадиях процесса - суде, докладе и поле[122]. Этот подход представляется весьма спорным: 1) коллегия докладчиков обычно выступает в Грамоте в качестве одного из судов, хотя вынесение дела «на доклад» в некоторых случаях представляется как одна из стадий разбирательства дела; 2) поле уместнее рассматривать в системе доказательств, как один из видов иррациональных способов доказывания, но никак не в качестве стадии процесса.
На основании Новгородской Судной грамоты прослеживаются три основные стадии, которые обладают внутренней целостностью и отделяются от других: 1) возбуждение дела (подача иска); 2) разбирательство дела по существу; 3) вынесение решения, соединявшееся с выдачей соответствующей грамоты (бессудной или судной). Вторая стадия могла отсутствовать - если одна из сторон не являлась (ответчик не явился по вызову, или после выдачи срочной грамоты, устанавливавшей срок явки в суд, одна из сторон в установленный срок не явилась), в таком случае выдавалась бессудная грамота.
Следует полагать, что далеко не во всех случаях дело рассмат ривалось одномоментно, судебный процесс носил дискретный во времени характер, рассмотрение дела прерывалось для проведения необходимых следственных действий, требовавших выдачи соответствующих документов, выезда на место должностных лиц и т.
п.Необходимым условием рассмотрения дела в суде являлось принесение присяги на Судной грамоте (ст. 14): «А кто на ком какова дела поищет, а креста не целовав на сей грамоте: ино крест поцеловав одинова да искать.»[123]. Истец призывался к присяге в том случае, если он прежде не обращался в суд и не целовал креста на Грамоте, - присяга приносилась один раз, в случае повторного обращения в суд с другим делом в крестоцеловании не было необходимости.
Важной особенностью новгородского судебного процесса являлся его состязательный характер, унаследованный от древнерусского процесса времён Русской Правды. Одним из внешних выраже
ний принципа состязательности являлось использование термина «истец» для обозначения обеих сторон - как истца, так и ответчика. Понятие «ответчик» предполагает отличие сторон судебного спора, при котором одна сторона защищается, то есть изначально находится в неравном и ущемлённом положении. Наименование обеих сторон «истцами» указывало на их одинаковое положение, обеспечивало им равные условия для ведения спора, при котором каждая сторона доказывала свою «правду».
Тем не менее, в Новгородской Судной грамоте встречается термин «ответчик», который используется в другом значении (ст. 18): «А позовут боярина и житьего и купца в его земле, или в женне, ино ему отвячать, или ответчика послать в свое место и в женне.»1. Ответчик здесь - это представитель одной из сторон, в данном случае - той, против которой подан иск. Здесь уже прослеживается постепенное становление новой терминологии для обозначения сторон судебных споров - «истца» и «ответчика», но закрепление этой новой терминологии относится уже к XVI в. и нашло проявление в московских судебниках, в которых состязательный процесс уступил место обвинительному.
После подачи иска возникала важная проблема доставления ответчика в суд. В Новгородской Судной грамоте и в других новгородских грамотах упоминаются два способа извещения ответчика о поданном против него иске - позовной грамотой или через должностное лицо (ст.
41 Грамоты): «А кто кого позовет в селе позовкою или дворянином.»[124][125].Позовная грамота выдавалась судом, а доставлялась, вероятнее всего, самим истцом. Новгородская Судная грамота защищает
позовника, предусматривая в случае насилия над ним завершение дела в пользу истца и выдачу бессудной грамоты, подтверждающей решение дела в его пользу (ст. 40).
Другим способом вызова в суд являлось посредничество должностных лиц (дворян, подвоиских, приставов, биричей, извет- ников). В большинстве грамот упоминается именно этот способ: «Се позва ... на судъ дворяны...»1. Только этот способ упоминается в Двинской уставной грамоте (ст. 9): «А кто на кого челом бьет, дворяне и подвоиские позовут к суду.»[126][127].
Осуществление вызова в суд являлось доходным делом, в связи с чем князь и высшие должностные лица Новгородской республики, осуществлявшие судебную власть, соперничали за контроль над этой функцией. Свои дворяне и приставы были у князя и посадника, и по каждому делу отряжались и городской, и княжеский пристав, что было специально закреплено в договоре 1471 г. с великим князем Иваном Васильевичем: «А позовъ по волостемъ новгородскимъ позывати позовникомъ великихъ князеи да новугородскимъ; а в городе позывати князеи великихъ подвоискои, а новугородцкои под- воискои»[128]. Нередко специально оговаривалось, что только должностные лица определённого судьи могут вызывать в суд членов
определённой корпорации или жителей определённой местности. Например, согласно жалованной грамоте новгородского архиепископа Ефимия монахи и зависимые крестьяне Спасского Верендов- ского монастыря могли быть вызваны на суд только посредством выданной архиепископом позовной грамоты: «не позывати ихъ въ Великш Новгородъ ни подвоискимъ, ни дворяни, ни бирице, ни из- ветники и ихъ позовницы; а кому будетъ до нихъ каково дело, и онъ ихъ зоветъ моею позовнои, и судъ имъ предо мною в Новегороде»1. В грамоте прямо запрещается вызов в суд посредством должностных лиц других судов.
Новгородская Судная грамота устанавливала определённый срок для вызова на суд (независимо от того, позовкой или должностным лицом). Согласно 41-й ст. этот срок рассчитывался исходя из двух недель на сто вёрст.
Неявка ответчика или отказ от целования креста на Грамоте являлся основанием для решения дела в пользу истца (ст. 15 Грамоты): «.а не поцелует креста [ответчик - Ю.О.], ино тем его и обви- нить»[129][130]. В таком случае истцу выдавалась правая бессудная грамота, означавшая, что дело было решено без суда в пользу получателя грамоты. На основании этой грамоты истец мог настаивать на исполнении своего требования.
Двинская уставная грамота в двух статьях упоминает о выдаче бессудных грамот: «... а он [ответчик - Ю.О.] не станет у суда, и на того наместници дадут грамоту правую бессудную.», «.и мне, князю ве
ликому, велети наместнику стати перед собою на срок; а не станет, ино на того грамота безсудная и пристав мои доправит»1. Как видно из текста грамоты, удовлетворение требования истца на основании бессудной грамоты происходило при содействии судебных приставов.
Несмотря на то, что судебное рассмотрение дела только было начато, судебные пошлины всё равно уплачивались (ст. 8 Новгородской Судной грамоты): три денги с каждого рубля от суммы иска в пользу соответствующего судьи (владыки, его наместника, ключника, посадника, тысяцкого и иных судей).
Точно таким же образом неявка послуха, вызванного истцом, приводила к тому, что его свидетельство не рассматривалось, а ответчик (скорее всего, при отсутствии других доказательств) объявлялся правым (ст. 35 Грамоты): «А кого опослушествует послух ... а послух истець хорониться, ино то послушество не в послуш- ство, а другого истця тым и оправить»[131][132].
Не только вызов в суд, но весь ход судебного процесса сопровождался письменной фиксацией. Согласно 21 статье Новгородской Судной грамоты ход судебного заседания протоколировался дьяком: «А судьям как розказщики укажут, ино коему ни есть судье ве- лети своему дьяку тое дело записать, а розказщиком к тем списком свои печати приложить»[133].
Решение суда излагалось в судной грамоте, за выдачу которой судебным чиновникам уплачивался специальный сбор (ст. 8 Новгородской Судной грамоты): в пользу судей семь денег с каждого рубля от суммы иска, в пользу архиепископа за удостоверение грамоты -
гривна («от печати»). По Двинской уставной грамоте этот сбор составлял три белки в пользу наместника и две белки - дьякам (ст. 10)1.
Новгородская Судная грамота подчёркивает, что только с судной грамотой на руках истец получает возможность распоряжаться спорным имуществом, до тех пор любые попытки присвоить себе спорное имущество должны рассматриваться как самоуправство (ст. 7): «А кому будет о земле дело ... ино ему до суда на землю не на- езщать, ни людеи своих не насылать. А утяжет в земле, ино взяти ему грамота у судьи в земле и в убытке на истце.»[134][135]. И далее в ст. 12: «А кто кого утяжет в земле и судную грамоту возмет, ино ему ехать на свою землю по судной грамоте, да и володеть ему тою землею; а в том пени нет».
Именно на основе судных правых грамот, выдававшихся выигравшей стороне, восстанавливается последовательность стадий новгородского судебного процесса, которые в самой Новгородской Судной грамоты представлены очень фрагментарно: 1) вызов ответчика в суд (посредством должностного лица и позовной грамоты); 2) изложение претензий истца; 3) фиксируется явка ответчика на суд; 4) изложение ответчиком возражений; 5) уточняющие вопросы суда сторонам, призванные разъяснить дело; 6) вынесение решения; 7) выдача судной грамоты[136].
Назначение фиксации явки ответчика понятно - в случае неявки рассмотрение дела завершается, а истцу выдаётся бессудная грамота. Стадия, предполагающая возражения ответчика, видимо, конкретизировалась 13-й статьёй Новгородской Судной грамоты, согласно которой ответчик ограничивался в возможности подать встречный иск: «А в котором деле позовет истец истца . а будет тому истцю до своего истца дело; ино ему позвать своего истца, а поискать ему одиного ж дела; а иных позвов на него не класти в ыном деле, ни ноугородцов не научивати .
доколе те суды кончают»[137]. Ответчик мог подать встречный иск, но только в рамках того же дела, которое рассматривал суд, другие иски к истцу были запрещены, равно как ответчик не должен был подучивать других горожан подать иски против своего истца.С целью обеспечения справедливого суда Новгородская Судная грамота налагала определённые ограничения на судей. В ней нет, как в Псковской Судной грамоте, такого же развёрнутого текста присяги, к которой приводились бы судьи, но некоторые схожие принципы зафиксированы в отдельных статьях, а на основании 27-й ст. можно предположить, что все судьи призывались к присяге на Грамоте. В этой же статье содержится указание судьям «судить в правду», то есть фиксируется базовый принцип судопроизводства, только при наличии которого возможно доверие к суду.
Элементы присяги судей упоминаются и в 26-й статье, содержащей запрет «посулов» и вынесения решения на основе дружеских отношений. Эти установления находят соответствие в Псковской Судной грамоте: «а судом не мстится ни на кого ж, а судом не отчитись . а тайных посулов не имати ни князю, ни
посаднику»1. В отличие от московских судебников, которые заимствовали некоторые положения из псковской судебной присяги дословно, Новгородская Судная грамота частично повторяет содержание соответствующих статей Псковской грамоты, но без текстуальных совпадений.
Одним из важнейших ограничений являлось ограничение времени рассмотрения иска, преследовавшее цель предотвратить судебную волокиту. Согласно 9-й ст. Грамоты всем судам Новгорода на решение дела выделялся срок в течение месяца: «А орудье судить посаднику, и тысецкому и владычню посаднику, и их судьям, и иным судьям месяць; а дале того им орудья не волочить»[138][139]. Для споров о земле срок увеличивался в два раза - до двух месяцев.
Не только затягивание дела, но и пренебрежение судьями своими обязанностями, наказывалось Новгородской Судной грамотой, согласно которой неявка членов коллегии докладчиков наказывалась штрафом в размере одного рубля с житьего человека, двух рублей - с боярина (ст. 26).
Для пресечения судебной волокиты Новгородская Судная грамота предусматривала возможность взять приставов и ускорить решение дела (ст. 29): «А не кончает судья земного орудья в два ме- сяця, ино истцю взять на него приставы у Великого Новагорода, ино ему тот суд кончати перед тыми приставы»[140]. Н. Дювернуа полагал, что введение процедуры взятия приставов являлось шагом назад в развитии судебной власти и означала «провокацию к вечу»[141]. Тем
не менее решение затянутого судебной волокитой дела осуществлялось не вечевым судом, а теми же судьями перед приставами, или же дело передавалось в коллегию докладчиков и решалось там.
Гораздо более очевидно вечевой суд выступает в 34-й ст. Новгородской Судной грамоты, согласно которой проигравшая суд сторона получала месяц на выплату судебных пошлин и исполнения требования истца. При нарушении этого срока новгородское вече также отправляло приставов, а если должник от них скрывался, он подлежал наказанию «всим Великим Новымгородом»1. Эта фраза обычно использовалась для обозначения вечевого суда, однако, учитывая ограничение судебной функции веча в XV в. и отсутствие других указаний на вечевой суд в Новгородской Судной грамоте, можно предположить, что эта фраза является архаизмом, случайно сохранившимся в тексте Грамоты.
Во всех новгородских судах действовал принцип несменяемости судей (ст. 20 Грамоты): «А при которых докладчикех суд роска- жет, ино тем докладчиком тот суд кончать»[142][143]. В том случае, если судья, начавший дело, не доводил его до конца, он подвергался штрафу (в спорах о земле в размере 50 рублей)[144].
Однако в том случае, если рассмотрение дела по существу ещё не началось, замена судьи была возможна (ст. 30 Новгородской Судной грамоты): «(Ил)и истци у коего судьи возмут срок и срочные за печатми, а той судья переменится, а кто будет судья на его место, ино тым истцом стать перед тыми судьями ... а тому судье судити той суд да и кончати»[145]. Для подтверждения обоснованности
отсрочки сторонам нужно было предоставить «срочные» грамоты, выданные судьёй, принявшим иск к рассмотрению. Новому судье, заменившему прежнего во время предоставленной отсрочки, Грамота твёрдо устанавливала обязанность довести рассмотрение дела до конца («а тому судье судити той суд да и кончати»).
Демократический характер новгородского права проявился в фиксации принципа равенства граждан перед законом, который в праве Московского государства был окончательно утрачен. Уже в первой статье Новгородской Судной грамоты устанавливалась обязанность судей судить «всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека»1.
В системе доказательств на первое место должно быть поставлено собственное признание, хотя оно и не упоминается Новгородской Судной грамотой. Как правильно отмечал Н.Л. Дювернуа, собственное признание исключало необходимость суда[146][147].
Важное значение среди доказательств имели показания послухов. 22-я статья Новгородской Судной грамоты вводила ограничения для послухов, которыми не могли быть холопы и не граждане Новгорода («а Пъсковитину не послуховать»). Холоп, впрочем, мог призываться в качестве свидетеля в делах о холопах. Согласно 23-й статье должностные лица могли доставить в суд послуха, находившегося на расстоянии не далее 100 вёрст, при большем расстоянии обеспечение явки послуха возлагалось на заинтересованную сторону.
Ст. 35 Грамоты показывает, что показания послухов очень часто служили решающим доказательством. В историко-правовой науке распространено понимание второй части этой статьи, со
гласно которому фраза «А кто не почнет позывать в те две недели послуха или истца, ино дать на него грамота судная по тому послуш- ству» трактуется как основание для признания проигрыша стороны, начавшей дело и не вызвавшей в течение двух недель свидетеля или другую сторону1. Однако возможно и другое понимание, согласно которому истцу, против которого выступил послух, предоставляется две недели для вызова послуха на поединок, посредством которого можно опровергнуть показания свидетеля[148][149].
Определяя послуха как свидетеля, следует иметь в виду и другие трактовки этого термина. Например, согласно Н.Л. Дювернуа, послух, не являясь свидетелем, поддерживал одну из сторон, подобно тому, как ответчик (представитель защищающейся стороны) представлял другую сторону[150]. Позиция Дювернуа отражает, видимо, реалии более раннего времени, когда послух являлся соприсяжни- ком истца, но в XV в. институт послушества уже эволюционировал таким образом, что послухи стали выступать прежде всего в роли свидетелей, хотя по-прежнему каждая сторона представляла своих свидетелей и в этом смысле послух ещё сохранял некоторые архаичные черты.
В сравнении с предшествующей эпохой в XV в. существенно возросло значение письменных документов - актов - в качестве средств доказывания. Разного рода грамоты - купчие, данные, бессудные, судные и др. - являлись решающим средством подтверждения своего права, особенно в спорах относительно земельных
участков. В отличие от показаний свидетелей и соседей письменные акты вызывали большие сомнения, подвергалась сомнению их подлинность, в связи с чем особое внимание уделялось удостоверению их достоверности: указывались свидетели составления грамоты, ставились подписи и печати и т. п.
Из всех разновидностей иррациональных доказательств, известных древнерусскому праву, Новгородская Судная грамота упоминает только судебный поединок (поле). Нет никаких оснований полагать, что к судебным поединкам в Новгороде применялись какие-то другие правила, чем в соседнем Пскове, поэтому более подробные установления Псковской Судной грамоты, относящиеся к полю, следует считать применимыми и к новгородскому праву.
Несмотря на то, что в Новгородской Судной грамоте не упоминается жребий, он хорошо известен из летописных известий. Это был единственный вид ордалий, к которому Церковь относилась снисходительно. Средневековое право вообще прибегало к жребию в сложных, запутанных, неразрешимых случаях. Например, в проекте договорной грамоты Новгорода с Любеком и Готским берегом о торговле и суде 1269 г. в случае, если показания свидетелей новгородца и немца будут противоречивы, предписывается бросить жребий, чтобы выяснить, чьи показания правдивы: «. а поспорят они и не сойдутся на одном и том же, то бросить им жребий, и чей жребий вынется, тот прав в своем показании»[151]. Решение спорных вопросов жребием было широко распространено и использовалось не только в судебных разбирательствах, но и при решении публичноправовых вопросов государственного и даже церковного управления. В частности, в 1229 году новый черниговский князь Михаил,
приглашенный княжить в Новгород, предложил новгородцами избрать архиепископа, поскольку город с 1228 года был без церковного главы. Согласно летописному рассказу, были предложены три кандидатуры: «И рекоша некотории князю: «есть чьрньць дьяконъ у святого Георгия, именьмь Спиридонъ, достоинъ есть того»; а инии Осафа, епископа володимирьскаго велыньскаго, а друзии Грьцина: «кого дасть митрополитъ, тотъ намъ отець»1. Для разрешения возникших разногласий так, чтобы все стороны были уверены в справедливости решения, князь прибег к жребию: «И рече князь Михаилъ: «да положимъ 3 жребья, да которыи богъ дасть намъ». Дальше в летописи достаточно подробно описана сама процедура жеребьевки, языческая по своей сути, но сопровождаемая христианской по форме символикой и соответствующим словоговорением: «И поло- жиша на святеи тряпезе, имена написавше, и послаша из гридьнице владыцьне княжиця Ростислава; изволи богъ служителя собе и пастуха словесьныхъ овьчь Новугороду и всеи области его, и выяся Спуридонь»[152][153]. Выбор жребия производится лицом, не достигшим совершеннолетия (сыном князя Михаила Ростиславом), «невинным отроком», что само по себе должно знаменовать духовную чистоту выбора и прямое осуществление воли Бога. Ключевая фраза, которой сопровождается жеребьевка, по структуре напоминает заклинание: «Боже, выбери себе служителя и пастыря Новгороду и всей области его!».
Как видим, жребий обычно использовался в комплексе с другими процедурами. Аналогичную картину мы находим в международных договорах Новгорода. Например, в договоре Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами 1189-1199 гг. предписывается:
«Оже тяжа родится бес крови, снидутся послуси, и русь и немци, то вергуть жеребьее; кому ся выимьть, роте шед, свою правду въз- муть»1. Как верно отмечает А.А. Зимин, статья устанавливает «порядок дачи свидетельских показаний при тяжбах между новгородцами и немцами по обвинению в избиении, не подтвержденному телесными повреждениями, кровоподтеками и т. д.»[154][155]. При этом А.А. Зимин полагает, что жребий бросался для того, чтобы выяснить, какая сторона будет приводить свидетелей к присяге. Текст проекта договора Новгорода с Любеком 1269 года по-иному трактует применение жребия в аналогичном случае: «А случится так, что придется давать показания двоим, немцу и новгородцу, и они сойдутся на одном и том же, то им верить; а поспорят они и не сойдутся на одном и том же, то бросить им жребий и чей жребий вынется, тот прав в своем показа- нии»[156]. В этом случае жребий применяется, когда показания свидетелей одной и другой стороны противоречат друг другу, а используется жребий для того, чтобы выяснить, кто прав. Наличие такой трактовки, предложенной проектом договора 1269 года, позволяет предложить иное толкование и рассмотренного установления договора 1189-1199 гг. Кроме того, термин «снидутся», судя по летописному материалу, мог предполагать значение «столкнутся, войдут в противоречие», так как использовался для обозначения вооруженного столкновения (например, под 6774 (1266) годом в новгородской первой летописи указывается: «Литва же начаша бродитися на сю сторону; тогда пльсковичи сняшася с ними; и пособи богъ князго
Довмонту съ пльсковичи, и множьство много ихъ побиша»)[157]. Таким образом, допустимо еще одно толкование рассмотренной нормы договора Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами, согласно которому жребий использовался после того, как выяснилось противоречие данных свидетелями обеих сторон показаний, назначение жребия в этом случае - выявить, кто прав из давших показания. В целом, широкое распространение жребия на северо-западе Руси связано с особенностями политической жизни этого региона. При всём различии взглядов представителей разных политических группировок, авторитет института жребия признавался всеми, что позволяло использовать его в качестве универсального средства для предотвращения социально-политических конфликтов.
Таким образом, судебный процесс по Новгородской Судной грамоте включал в себя следующие стадии: 1) вызов ответчика в суд; 2) изложение претензий истца; 3) фиксация явки ответчика на суд; 4) изложение ответчиком возражений; 5) уточняющие вопросы суда сторонам, призванные разъяснить дело; 6) вынесение решения; 7) выдача судной грамоты. Судебный процесс носил выраженный состязательный характер, основные этапы судебного разбирательства сопровождались составление протокола и выдачей соответствующих грамот (позовной, бессудной, судной и т. п.). Новгородской Судной грамотой фиксировался принцип несменяемости судей, начавших рассмотрение дела, большое внимание уделялось предотвращению судебной волокиты и пренебрежительного отношения судей к своим обязанностям.
В Пскове важнейшие особенности судопроизводства были обусловлены вечевым строем, определившим активное участие
представителей городской общины во всех делах управления и суда. При этом в течение XV в. вся сфера судопроизводства испытывала влияние процесса усиления государственного аппарата, ограничивавшего прежние общинные институты и их сферу компетенции, расширявшего свои полномочия и сферу действия.
П.Н. Мрочек-Дроздовский распространял на Псковскую Судную грамоту своё представление о господстве обвинительного процесса в русских землях: «Суд в Пскове, как и всюду в древней Руси, был обвинительный»1. Подтверждение этому он видел в назначении штрафа в связи с подтверждением правоты истца-обвинителя. При этом Мрочек-Дроздовский игнорировал ряд других обстоятельств, на которые ясно указывает сама Псковская Судная грамота. Прежде всего это используемая для обозначения сторон терминология: обе стороны в Грамоте называются истцами, что подчёркивает их равное положение - каждый из истцов отстаивает свою правду, нет защищающейся стороны, которая изначально находилась бы в силу своего статуса в неравноправном положении. Именно соперничество двух истцов, равных в своих правах, делает процесс Псковской Судной грамоты состязательным.
При этом следует иметь в виду, что в статьях Псковской Судной грамоты отчётливо виден не только усиливающий своё значение государственный суд, но и остатки частноправового порядка урегулирования споров, допускающие разрешение конфликта без обращения к суду (ст. 80): «А кто с ким побьется во Пскове или на пригороде . а толко приставом не позовутся а промеж себе прощенье возмут, ино ту князю продажи нет»[158][159].
Принципы и характерные черты судопроизводства по Псковской Судной грамоте все исследователи раскрывают, основываясь, прежде всего, на тексте присяги, приносимой судьями перед вступлением в должность. В самой Грамоте не только приводится текст присяги (по крайней мере, значительная часть её), но и неоднократно повторяется настоятельное указание приводить к присяге как городских, так и княжеских судей (ст. 5): «А которому княжому человеку ехат на приго(ро)д наместником, ино целовати ему на том крест, что ему хотети Пскову добра, а судит прямо по крестному це- лованью.»1, «А которому княжему человеку ездить на межу с соть- скими, ино ему такоже целовати крест» (ст. 78)[160][161].
Значительная часть присяги, но, очевидно, не вся она, излагается в рамках 3-й ст. Грамоты. В тексте присяги на первое место поставлено требование судить «право по крестному целованию». П.Н. Мрочек-Дроздовский, не обращая внимание на вторую часть этой фразы, толковал «суд правый» как суд, основанный на точном исполнении законов, изложенных в судной грамоте[162]. Более вероятным является представление, что эта фраза содержит общее требование справедливого суда в соответствии с приносимой присягой. К таким же общим правилам следует отнести указание не осуждать невиновного и не оправдывать виновного («праваго не погубити, а виноватаго не жаловати»). Из этого общего правила появилась первая формулировка презумпции невиновности - Грамота запрещала осуждать обвиняемого, не имея доказательств его вины («а без исправы человека не погубити»).
В текст присяги также было введено требование к судьям не использовать свою власть, исходя из неприязненных личных отношений или родственных связей («а судом не мстится ни на кого ж, а судом не отчитись»). В последующих статьях (ст. 4-6) упоминаются ещё некоторые принципы, определявшие особенности судопроизводства в Пскове.
В 4-й ст. содержится запрет «тайных посулов», получивший в последующем закрепление и дальнейшее развитие в московском законодательстве. Под посулом следует понимать выплату судье вознаграждения сверх установленных пошлин с целью склонить его к принятию решения в свою пользу, то есть взятку.
6-я ст. устанавливала принцип несменяемости судей и запрещала пересмотр вынесенных решений: «А которой посадник слезет степени своей, орудиа и судове самому управливати, а иному насед его судове не пересужати»1. Несменяемость судей была особенно важна в условиях дискретности псковского судебного процесса во времени.
Никакой ответственности перед человеческим судом за нарушение присяги Грамотой не предусматривалось, что некоторыми исследователями трактовалось как безответственность судей. Согласно 4-й ст. нарушившие присягу судьи должны нести ответственность перед божественным судом: «А не въсудят в правду, ино Бог буди им судиа на втором пришествии Христове»[163][164]. Аналогичными последствиями угрожала неправым судьям ст. 77: «.а не судеть право, ино суди им Бог вь страшный день втораго пришествиа Хри- стова»[165]. П.Н. Мрочек-Дроздовский справедливо указал на два обсто
ятельства: 1) в то время указание на суд перед Богом имело большое значение для князей и их наместников; 2) безнаказанность должностных лиц за нарушение присяги являлась только видимостью в условиях «полной», по мнению автора, зависимости посадника и других судей от веча1.
Действительно, для средневекового сознания установление ответственности за нарушение присяги перед Божьим судом было не пустой формулой, а вполне конкретной угрозой, по своей тяжести превосходя те наказания, которые мог наложить человеческий суд в этой жизни. Однако и человеческий суд настигал высших чиновников, вечевыми расправами над которыми заполнены летописи северо-западных русских земель.
И гражданские, и уголовные дела предполагали нарушенный частноправовой интерес - частное лицо должно было обратиться в суд и потребовать другую сторону к ответу.
Вызов на суд осуществлялся посредством специальной грамоты - позовницы, которая доставлялась позовником (эту функцию мог исполнять, видимо, как княжеский слуга или должностное лицо городской администрации, так и частное лицо, нанятое истцом за свой счёт)[166][167]. Сама процедура вызова на суд позовницей гораздо подробнее, чем в Новгородской Судной грамоте, раскрывается в рамках ст. 25: «А которой позовник поидет исца звати на суд, и той позва- ный не поидет на погост к церкви позывницы чести, или стулится от позывницы, ино позывница прочести на погосте пред попом; или пакы той ж позваный позывницею, не емля оброку да не станет на суд пред господою, ино господе дать на него грамота на виноватаго
на 5 ден позовником»[168]. В этой статье суд сохраняет свой древний публичный характер, будучи осуществляем непосредственно на глазах и при участии всей общины. Оглашение содержания позовницы осуществлялось публично, в церковно-административном центре общины («на погосте пред попом»), это обстоятельство обеспечивало доставление информации о предстоящем судебном разбирательстве до ответчика даже в случае его сознательного уклонения от ознакомления с позовницей. Если ответчик пытался игнорировать обязанность явиться на суд в течение пяти дней, господа разрешала доставить его принудительно.
И в новгородском, и в псковском процессе большое значение имела явка ответчика в суд - как с точки зрения извещения и доставления его, так и с точки зрения фиксации его появления на суде для ответа на претензии истца. Однако из Псковской Судной грамоты видно, что явка имела более широкое значение, представляя собой одну из первых стадий судебного процесса - при подозрении на кражу это заявление о пропаже вещи (ст. 34: «А у которого пско- витина у какова учинится татба . ино явить старостам, или окол- ным суседом, или иным сторонным людем.»), при бое и грабеже это засвидетельствование следов побоев (ст. 20: «.такоже и битого опросить, где есть били и грабили, явили кому . што битый являл [выделено мною - Ю.О.] бой свой, и грабежь.) и др. Таким образом, в широком смысле явка - это заявление о происшествии, являющееся основанием и отправной точкой последующего судебного процесса.
Почти во всех своих статьях Псковская Судная грамота говорит о личной явке сторон в суд, только в нескольких статьях упоми
ная о представительстве. Относительно судебного представительства А.Н. Филиппов отмечал, что согласно «Александровой грамоте» судебное представительство допускается не для всех, а только для жен, детей, монахов, старых и глухих (ст. 58 Грамоты: «А на суд помочю не ходити, лести в судебницу двема сутяжникома, а пособников бы не было ни с одной стороны, опричь жонки, или за детину, или за черньца или за черницу, или которой человек стар велми или глух, ино за тех пособнику быти.»)1. Однако в следующей части Грамоты, составленной в начале XV в. судебное представительство доступно для всех[169][170].
После явки в суд обеих сторон судьи переходили к выяснению обстоятельств дела. Например, в ст. 20 по делу о бое и грабеже суд допрашивает истца и его послуха, а также сторонних людей, которым истец показывал следы избиения («такоже и битого опросить, где есть били и грабили, явили кому, и на тех ему слатся, а на кого сошлются, а тот став скажет как право пред Богом, што битый являл бой свой, и грабежь...»)[171]. Показания истца, его послуха и привлечённых им сторонних людей должны совпадать, иначе поданный иск разваливается.
В процессе рассмотрения дела могла возникнуть необходимость выезда на границу спорных земельных участков или для осуществления следственных действий. Для осуществления этих действий отправлялись должностные лица княжеской или городской администрации (часто - совместно), рассмотрение дела возобнов
лялось после их возвращения с полученными результатами. Псковская Судная грамота предписывает ездить должностным лицам на такие мероприятия по двое или по трое, хотя плата берётся только за одного (ст. 49): «А княжим людем или подвоским ездит дворит, а езд имати на 10 верст денга, а штобы двое или трое ехали, а езд им взять один»1. Например, в правой грамоте 1483 г. Снетогорскому монастырю господа отправила для снятия межничества княжеского боярина и сотского, представителя Пскова[172][173]. В тех случаях, когда княжеские должностные лица и городские подвойские отказывались ехать, истец мог нанять любое частное лицо: «А княжой человек не поедет ис тово или подвойской, ино псковитину послать ис того волно ис тех же ездов».
Для осуществления любого следственного действия, будь то вызов в суд, выдача пристава для проведения каких-либо мероприятий и др., требовалось составление соответствующей грамоты (позовница, приставная, бессудная и т. п.), за которую уплачивались дополнительные сборы писцам. Истец мог обратиться не к княжескому писцу, а заказать составление грамоты постороннему лицу, после чего документ должен был быть заверен княжеской печатью или городской печатью (ст. 50): «.ино волно инде написати, а князю запечатать, а не запечатает князь ино у Святей Троицы запечатать, в том измены нет»[174].
Решение суда оформлялось судной грамотой («а правому человеку на ту землю и судница дати»)[175], за написание которой
уплачивалась соответствующая пошлина. Выдававшиеся на основании решения суда судные грамоты часто упоминаются в частных актах. В некоторых случаях принятое судом решение подвергалось последующему пересмотру сторонами, на основании чего ими достигалось новое соглашение, оформлявшееся рядной грамотой, при этом прежняя - судная - грамота обязательно уничтожалась1.
По сохранившимся правым судным грамотам можно восстановить те же элементы судебного процесса, которые прослеживаются по Псковской Судной грамоте, но в частных грамотах они представлены подробнее. Например, правая грамота псковского князя Ярослава Васильевича и псковских посадников Снетогорско- му монастырю на шестую часть реки Перервы, спорную с Козмоде- мьянским монастырём (11 июня 1483 г.)[176][177], подробно описывая ход судебного разбирательства, наглядно представляет ряд процедур, о которых кратко сообщает Псковская Судная грамота. В частности, по шагам разложена норма статьи 10 Грамоты. Не меньший интерес представляет наглядная детальная иллюстрация процедуры снятия межничества, раскрытие соотношения княжеской власти и городской администрации в процессе осуществления суда и др.
Грамота интересна тем, что сохранила прямую речь истца, выступление которого начинается с обращения к суду: «господинъ князь, i посадники, i соцкие.». Как видим, суд по этой грамоте осуществлялся господой - князем со степенными посадниками и с сотскими. Разбирательство дела начинается с представления претензий истца, который в подтверждение своих слов представил купчие грамоты, подтверждающие право собственности, возникшие на основании договора купли-продажи.
Вслед за выступлением истца, судьи обращаются за разъяснениями к ответчику: «I осподінъкнязь псковскои Ярославъ Васильевичъ, и посадники, и сотцкие въспросили .: отвечаите, почему вы игумена Тарасья и старцовъ Снетогорскихъ в Перерве реки лишаете шестои доли, а проезда имъ не дадите». Изложив свою точку зрения, сторона ответчика представила суду свои грамоты, подтверждающие их позицию.
На следующем этапе судебного процесса происходит чтение грамот истца и ответчика перед судом, после чего суд определяет должностных лиц, которые должны на месте сопоставить данные грамот сторон: «.и дали грамоты Климяты сотцкому, да послали княжого боярина Михаила Чета да и Климету Семеновіча сотцкого тое воды в Перерве реке досмотрети». Посланные судом боярин и сотский «сняли межничество», то есть составили описание местности, независимое от грамот обеих сторон, после чего представили эту карту суду, а обе стороны подтвердили, что карта составлена правильно: «И князь псковскои Ярославъ Васильевичъ, и посадники степенные, и сотцкие вспросили обоихъ с обою сторонъ: снимаете ль с межниковъ межничьства. I обои исцы тако ркли: снимаем, господине».
Не сумев решить дело на основании представленных письменных доказательств, суд обратился к сторонам, предлагая привести показания свидетелей (кого-нибудь из старожилов - «есть ли у васъ стариковъ хто, кому то ведомо»), которые могут подтвердить их правоту. Эта часть суда находит полное соответствие в тексте ст. 106 Псковской Судной грамоты: «А кто с ким ростяжутся о земли или о борти . да и грамоты пред господою покладут, да и межников возмут, и тои отведут у стариков по своей купной грамоте свою часть, ино ему правда дати на своей части»[178].
Сначала истец, а потом и ответчик сослались на одного и того же «старика». Суд постановил вызвать этого свидетеля («И господинъ князь псковскои, i посадники, и сотцкие велели передъ собою поставити Терентея Кудатова»), который, став перед судом, подтвердил правоту истца. На основании этого свидетельства суд вынес решение в пользу истца и выдал стороне истца правую грамоту. В осуществление решения те же межники - княжеский боярин Михаил Чет и сотский Климент - были посланы судом вместе со стариком-свидетелем, чтобы выделить шестую часть Перервы, полагавшуюся истцу.
В системе доказательств по Псковской Судной грамоте, как и во времена Русской Правды, огромное значение имели показания свидетелей. Прояснение значения различных терминов, используемых в источниках для обозначения категорий свидетелей, составляет отдельную проблему в историографии Псковской Судной грамоты. И.Д. Мартысевич указывал, что Псковская Судная грамота различает две категории свидетелей: «суседей», то есть тех, кто проживал в непосредственной близости к истцу или ответчику, и «сторонних людей», которые хотя и не проживали вместе с истцом или ответчиком, но знали о том или ином факте»1. Действительно, для средневекового права показания соседей-свидетелей имели особое значение, о чем уже говорилось выше, однако вряд ли есть достаточные основания говорить о противопоставлении «суседи - сторонние люди». В данном случае И.Д. Мартысевич следовал за Ф. Устряловым, который, определяя общее название для свидетелей как «послухи», выявляет еще две специфичные группы свидетелей: «суседи» и «посторонние люди»[179][180]. В современной историко-правовой науке преобладает взгляд на послухов как на переходную фигуру,
сохранившую в себе древнюю функцию соприсяжника (во многом ослабленную, чисто символическую) и вобравшую в себя новое качество свидетеля-очевидца1.
Именно в этом качестве предстаёт послух в 20-й статье Псковской Судной грамоты, где он соединяет в себе соприсяжника и свидетеля. С одной стороны, Грамота предписывает суду выяснить, точно послух являлся очевидцем событий («обыскати как послух, где будет обедал, и(л)и где начавал.»), с другой стороны, именно послух, в случае несогласия другой стороны с его показаниями, призывается к судебному поединку («ино тот суд судит на того волю, на ком сочат, хочет с послухом на поле лезет, или послуху у креста положит, чего искал»)[181][182].
Как и другие русские средневековые источники права, Грамота особенно подчёркивает, что послух должен явиться на суд и подтвердить слова истца, в противном случае дело считается проигранным (ст. 22 Псковской Судной грамоты).
От показаний послухов Псковская Судная грамота отличает показания соседей, которые выступают в качестве свидетелей, например, по делам о земельных спорах (ст. 9). Следует заметить, что в частных псковских грамотах термин «послухи» используется именно в этом значении соседей-свидетелей, которые призываются для удостоверения совершённой сделки с землёй[183]. В некоторых случаях вместо термина «послухи» используется «люди»[184].
Показания таких же свидетелей-очевидцев, не называемых послухами, решают дело в случае избиения в людном месте (ст. 27): «А где учинитса бой у торгу или на улицы . а тот бой многы люди видели в торгу или на улицы, или в пиру, а ставши перед нами человеки 4 или 5, а ркучи слово: того бих, ино кто бился, того человека их душа выдати ... битому человеку.»1. Вторая часть этой же статьи отличает от этих свидетелей избиения послуха, которого необходимо предоставить в том случае, если избитый выдвигает ещё и обвинение в грабеже: «Той же бит учнет клепать грабежом, ино ему ходит исца послухом одным человеком того деля, занеже и поле присужати»[185][186].
По ст. 60 Псковской Судной грамоты поличное («полишное») объявлялось важнейшим доказательством виновности, при наличии которого нет нужды в каких-либо других доказательствах: «А татю веры не нять, а на кого возклеплет, ино дом его обыскать и знайдуть в дому его что полишное, и он тот же тать, а не найдут в дому его, и он свободен»[187]. Лицо, подозреваемое в краже, было обязано допустить пристава в свой дом для производства обыска, как прямо указывает ст. 57, устанавливающая ответственность для лица, не пустившего приставов, приехавших провести обыск: «... пред нами тот человек тех приставов со двора согнал, а обыскивати им не дал, ино тым приставом правда дати, а тот человек в татбе.»[188]. Более того, как видно из приведенной нормы, лицо, не давшее провести в своем доме обыск, объявлялось виновным - то есть приравнивались
само наличие краденых вещей и их наличие, доказанное косвенным образом.
Большинство исследователей предлагает узкую трактовку термина «поличное». Например, уже И.Е. Энгельман под поличным понимал «отыскание вещи краденой у обвиняемого»1. Между тем надо полагать, что средневековое сознание объединяло в рамках одной общей категории «поличное» как собственно украденные вещи, обнаруженные у подозреваемого, так и признание обвиняемого, сделанное добровольно или под воздействием пыток. Из псковских летописей известно, что, по крайней мере, по некоторым категориям дел к концу рассматриваемого периода уже использовались пытки как средство добиться признательных показаний от обвиняемого. Например, в 1509 году подозреваемого в краже из городской казны подвергли битью кнутом на вече, после чего он признался в совершении преступления и был казнен[189][190].
И.Д. Мартысевич усматривал в ст. 94 Псковской Судной грамоты упоминание о собственном признании как виде доказательств[191], однако из текста статьи недвусмысленно следует (что, кстати, признавал и сам И.Д. Мартысевич), что решение вопроса о долге братьев принимается на основании присяги старшего брата[192]. Присяга в средневековом праве относится к числу ритуализированных процедур и является одним из видов божьего суда. Иными словами, отождествлять присягу и собственное признание нет никаких ос
нований, что заставляет отвергнуть трактовку И.Д. Мартысевичем этой статьи.
В целом «поличное» обладало приоритетом перед другими видами доказательств, наличие «поличного» делало ненужным привлечение других доказательств. При этом, возможно, категория «поличное» предполагала ряд функционально-близких явлений: материальные следы совершенного преступления, обнаружение краденого в доме подозреваемого, заклад, собственное признание, сделанное добровольно или под воздействием пыток.
Псковская Судная грамота отражает активно идущий в это время процесс формализации древнерусского права, который приводил, в числе прочего, к усилению значения письменных актов. В целом ряде статей Грамоты упоминаются грамоты в качестве доказательств, в некоторых случаях - как важнейшие доказательства (ст. 10, 13, 14 и др.).
Среди письменных доказательств Грамота различает три вида: записи (грамоты), рядницы и доски. Под грамотами понимаются формальные акты, заверенные должным образом и составлявшиеся изначально как формальное подтверждение вещного права или обязательственного правоотношения. Особое значение грамот как средства подтверждения права собственности на земельный участок очевидно из анализа материала берестяных грамот. Например, в одной из грамот излагается ситуация, при которой на интересы держателя земельного участка законного собственника посягают третьи лица («Поклоно Ане от Микыфора з Дорофеева жеребея. Что еси дала пожню на Быковщине, то Шюега отимаеть, другую Оси- поко. Землици мало, а пожни отимають. Ничимь способити, не моче и седити») и держатель обращается к собственнику с просьбой прислать грамоту, подтверждающую право собственности на спорный предмет, что само по себе должно, видимо, устранить возможные
претензии («А ныне даи ми то место Быковщину»)1. Еще очевиднее обращение к грамоте - даже не к подлиннику, а к ее копии - как средству доказательства права собственности не только на саму вещь, но и на ее плоды, в другой хозяйственной записке, сохранившейся также на бересте: «Поклонъ от Потра к Марье. Покосиле есмь пожню, и Озерици у мене сено отъяли. Спиши списокъ с купнои грамоте да пришли семо, куды грамота поведе, дать ми розумно»[193][194].
Рядницы представляли собой следующий по значимости вид формальных письменных доказательств. Рядницами, по мнению И.Д. Мартысевича, назывались «платежные расписки, в которых указывалась сумма долга или торговой ссуды»[195]. Рядница по Псковской Судной грамоты имела юридическую силу только в том случае, если её копия сдавалась в архив Троицкого собора - например, в ст. 38 Грамоты указывается: «А кто имет на ком сочит торговых денег по доскам, тот человек противу положит рядницу, а в рядницы будет написано о торговли же, а противу тои рядницы не будет во Свя- теи Троицы в лари в те ж речи другой, ино тая рядница повинити»[196]. Авторы комментария к Псковской Судной грамоте в первом томе «Российского законодательства X-XX вв.» высказали мнение, что в рассматриваемой статье проявляется господство традиции: в случае конфликта доски и неоформленной надлежащим образом ряд- ницы предпочтение отдается доске[197]. Однако следует иметь в виду, что доска, в отличие от рядницы из ст. 38 Грамоты, в любом случае
имела копию, основанием достоверности которой служил сам материал, из которого она была изготовлена (две половины деревянной плашки, разрубленной вдоль, составляли две доски, на которых записывался один и тот же текст). Таким образом, даже с формальной стороны доска имеет неоспоримые преимущества перед рядницей в случае, рассматриваемом статьей 38 Псковской Судной грамоты.
Относительно содержания понятия «доска» в исследовательской литературе высказывались различные точки зрения1, однако современные археологические данные позволяют уверенно утверждать, что доски представляли собой деревянные плашки, разрубленные вдоль на две идентичные части, при этом одна оставалась у должника, другая отдавалась кредитору. При исполнении обязательства обе половинки совмещались и, после доказательства их соответствия, уничтожались[198][199].
С целью обеспечить подлинность письменного документа к грамоте привешивалась печать, внешний вид которой нередко описывался в самой грамоте, а сам документ помещался в городской архив, что также указывалось иногда в частных актах: «А изборя- не . и тые люди туто ж были, да с пословицы с слобожаны и в ларь положили те грамоты»[200]. В некоторых случаях отсутствие копии расписки в городском архиве являлось основанием для непризнания
этого документа и влекло за собой проигрыш дела (ст. 38 Псковской Судной грамоты).
Система доказательств по Псковской Судной грамоте ещё слишком близка архаичной модели, что видно из недостаточно чёткой иерархии рациональных и иррациональных способов доказывания. Например, показания послуха-свидетеля могут быть оспорены судебным поединком (ст. 20 Грамоты). Однако во многих других статьях Грамоты к иррациональным способам доказывания предлагается обращаться только в случае невозможности разрешить дело на основании рациональных доказательств. Например, в случае неразрешимого конфликта предъявленных сторонами письменных актов, подтверждающих их права на земельный участок, Грамота предписывает провести судебный поединок (ст. 10): «О лешеи земли будет суд, а положат грамоты и двои на одну землю, а зайдут грамоты за грамоты . ино им присужати поле»1.
Присяга (рота, крестоцелование) являлась менее значимым средством доказывания, чем поле, но использовалась также достаточно часто. Устанавливая иерархию ордалий, Грамота специально указывает, в каких делах судебный поединок не должен применяться для доказывания своей правоты, поскольку в них можно ограничиться присягой (например, ст. 28): «а поле через заклад не прису- жати.»[201][202].
Ф. Устрялов, говоря о присяге во времена Псковской Судной грамоты, справедливо и образно отмечал: «. обычное значение присяги придавало ей такую действенность, что она употреблялась даже и тогда, когда в суд были представлены материальные доку
менты, служившие явным доказательством невинности одного из подсудимых и виновности другого. Такое неограниченное применение присяги могло бы вести к большим злоупотреблениям, но пр. Эверс справедливо полагает, что опасение подобного злоупотребления не могло иметь места у народов древних. Причиною этого была опасность, которой подвергался ложно присягнувший от всего округа. с другой стороны, он должен был опасаться мести несправедливо обвиненного»1.
Уже Ф. Устрялов отмечал, что в Псковской Судной грамоте упоминаются несколько видов присяги: 1) рота судная - представлявшая собой единственное доказательство для решения дела; 2) рота вольная - присяга давалась по желанию тяжущихся сторон[203][204]. Говоря о присяге, Ю.Г. Алексеев подробно обосновывал различие судной и вольной роты. Под вольной ротой он понимает добровольную очистительную присягу группы лиц, поручающихся за обвиняемо- го[205]. Судная рота в виде присяги на кресте приносилась для доказательства собственной правоты и весьма часто используется в Псковской Судной грамоте. В некоторых случаях крестоцелование являлось основным способом решения спора, Грамота только определяет ту сторону, которая может сама принести присягу или потребовать принесения присяги другой стороной (ст. 28): «.ино воля того человека, кто имет серебра сочить по закладу, хочет сам поцелует да свое серебро возмет, а хочет заклад ему у креста положит, и он поцеловав да свой заклад возмет.»[206] .
М.Ф. Владимирским-Будановым было высказано мнение о внутреннем родстве присяги («роты») и судебного поединка («поля»): «По древним толкованиям, рота означает спор, битву. Она служила первоначальным источником, из которого развились впоследствии ордалии и судебные поединки»1. Действительно, на протяжении всего рассматриваемого периода присяга и судебный поединок используются законодателем как близкие понятия, как родственные виды доказывания. Так, И.Д. Мартысевич заметил, что в Псковской Судной грамоте «как правило, ответчику предоставлялось право решать, какой вид доказательства должен быть применен на суде - клятва или судебный поединок»[207][208].
В основе средневекового представления о «поле» лежит убеждение, что божественные силы принимают непосредственное участие в человеческих делах и не допустят, чтобы правый был побежден. В историко-правовой литературе традиционно отмечается, что первое упоминание о судебных поединках в древнерусских источниках права относится к началу XIII века и зафиксировано в договоре Смоленска с Ригою и Готским берегом 1223 года[209]. Постепенно к XIV-XV вв. институт судебных поединков усложнялся и включал в себя новые элементы, не известные ранее. Например, в ст. 21 Псковской Судной грамоты был определен круг лиц, которые имеют право выставить на судебный поединок вместо себя наёмного бойца: «А против послуха . стар или млад, или чем безвечен, или поп, или чернец ино против послуха нанять волно наймить, а послуху
наймита нет»1. Вслед за тем в ст. 36 Грамоты устанавливается право другой стороны нанять наймита против наёмного бойца, выставленного первой стороной: «А на котором человеке имуть сочитит долгу по доскам, или жонка, или детина, или стара, или немощна, или чем безвечен, или чернец, или черница, ино им наймита волно наняти, а исцом целовати, а наймитом битись, а против наймита исцу своего наймита волно, или сам лезет»[210][211]. Норму, зафиксированную в ст. 36 уточняет ст. 119 Грамоты: «А жонки з жонкою присужать поле, а наймиту от жонки не быти ни с одну сторону»[212]. Согласно этой статье, в тех случаях, когда стороны были представлены лицами женского пола, они сами должны были биться на судебном поединке, наёмные бойцы не допусклись.
Победивший на поле имел право получить полное удовлетворение своих претензий (ст. 37 Грамоты): «А которому человеку поле будет с суда, а став на поле истец поможет своего исца, ино ему взять чего сачил на исцы.»[213]. В том случае, когда поединок оканчивался смертью одной из сторон, победивший терял право на удовлетворение своего иска, но получал в свое распоряжение доспехи и одежду побежденного: «.а на трупу кун не имати, толка ему доспех сняти или иное што, в чем на поле лезет.». Кроме того, уплата судебных пошлин также возлагалась на проигравшего: «. а виноватому платить и княжа продажа и приставное двема приставом, толка побьются, по 6 денег, а толко прощение возмут, ино приставом по 3 денги, а князю продажи нет, оже истец чего не возможет». Как видно из текста статьи, помимо двух охарактеризованных выше исходов
судебного поединка, был возможен еще и третий - примирение сторон. В этом случае судебные пошлины уплачивались в половинном размере, а княжая продажа не платилась вовсе.
Следует заметить, что каноническое право, крайне негативно относившееся к ордалиям вообще, прямо называло лицо, убившее противника на судебном поединке, убийцей и предусматривало соответствующее церковное наказание: «А кто убьетъ, лезши на поле, [и] погубитъ душю, по великаго Василья слову, душегубець именуется: въ церковь не входить, ни доры пріемлеть, ни Богородицина хлеба, причащеніа же святаго не пріемлеть 18 летъ...»[214].
Таким образом, Псковская Судная грамота является первым источником отечественного права, в котором определяются ограничения, налагаемые для судей для обеспечения справедливого суда. Как городские, так и княжеские судьи в обязательном порядке приводились к присяге, согласно которой закреплялись презумпция невиновности и принцип несменяемости судей, судьи обещали не использовать суд в личных интересах, не брать взяток и др. Сам суд носил состязательный, публичный, письменный характер. Судебное разбирательство предусматривало следующие стадии: 1) вызов ответчика в суд; 2) оглашение претензий истца (с представлением доказательств); 3) возражения ответчика; 4) уточняющие вопросы суда и назначение судом необходимых следственных действий (если необходимо); 5) вынесение решения и его осуществление.
Еще по теме §4. Осокенности судопроизводства:
- §3. Осокенности системы управления и суда
- §4. Осокенности судопроизводства
- §5. Осокенности этноконфессиональных отношений
- §6. Осокенности судоустройства и судопроизводства в городских общинах в XVIII